Михаил Каришнев-Лубоцкий - Тайна Муромской чащи
– Эй, дубы столетние! Эй, сосны могучие! – закричал Иван Горюшкин во всю богатырскую мочь. – Не видали вы моего братца Демьяна Елисеевича?
Молчат сосны, молчат дубы, не дают ответа.
Тут выбежал вдруг из-за деревьев заяц и ширк Ивану под ноги! А Горюшкин хвать его за уши и – в суму переметную!.. «Будет чем мне поужинать, – радуется, – не помирать же с голода, пока брата ищу».
И опять суму через плечо повесил и в Чащу наугад пошел. Только не успел он и трех шагов ступить, как услышал за спиной голос знакомый:
– Так-то ты брата встречаешь, так-то ты брата привечаешь! Ах, Иван, Иван!.. Ох, Иван, Иван!..
Остановился Ваня, как вкопанный. Повернулся – нет никого! «Устал, вот и померещилось…»
Только он так подумал, только еще три шага ступил, как сзади опять кто-то как закричит Демьяновым голосом:
– Стой, говорю, Ванька! Стой, а то худо будет!
Остановился Иван. Кричат рядом, а никого нет.
– Сними суму переметную! – скомандовал невидимка.
Послушался Иван, снял суму.
– А теперь меня достань!
Вроде бы из сумы кричат… Открыл Иван суму, заяц оттуда как выпрыгнет, да как на Ивана напустится!
– Ты зачем меня в суму переметную запихал?! Я к тебе целоваться, а ты меня – за уши?! Ах, Иван!.. Ну, Иван!..
Ругается заяц Демьяновым голосом на чем свет стоит, а Иван на него глаза таращит. Наконец опомнился Ваня.
– Это ты, Дем? – спрашивает.
– Я, – отвечает заяц.
Жаль стало Ивану брата своего, чуть от жалости не заплакал во всю богатырскую мочь.
– Кто ж над тобой такое вот этакое сотворил?! Скажи, Дем, не таись, уж я с ним за тебя поквитаюсь!
Вздохнул заяц тяжело, потом сказал:
– Колдун меня здешний заколдунил.
– …Заколдовал, – поправил Опилкин.
Но Маришка упрямо повторила:
– Заколдунил.
И пояснила:
– Это не я так сказала, а Демьян. Я своего ни одного слова не добавляю.
И она продолжила свой правдивый рассказ:
– Я, – это Демьян говорит, – я сюда как пришел в Чащу, так душой и возрадовался. Землищи сколько!.. Лесу!.. Зверья!.. Рыбы!.. Ну и давай делянку подыскивать. Тут он и пожаловал!
– Кто? – спросил Опилкин.
Но Маришка ему не ответила.
– Кто? – спросил Иван. (Стала Маришка рассказывать дальше).
– Колдун. «Ты чего сюда пожаловал?» – у меня спрашивает. – Да вот, – говорю, – хочу в этих местах поселиться. Потом брата сюда вызову, тетку с дядьями, племяшей… Хорошо тут! – говорю. А он мне в ответ: «Ну что ж, раз тебе у нас так понравилось – поселяйся. Живи сколько хочешь. Только о брате, о тетке с племяшами и думать забудь.» Ну я, известное дело, рассердился на такие слова и говорю ему: «Шел бы ты, дедушка, на печку, не мешался бы под ногами». Нагрубил, одним словом. Он меня и заколдунил!..
Маришка скосила один глаз на Опилкина, но бригадир уже и не думал поправлять рассказчицу. Тогда Маришка продолжила:
– Взмахнул старик руками и заговорил громко-громко, так что сосны затряслись, и с них какие-то шишки посыпались.
– Известно какие с сосны шишки падают, – вмешался один из молоденьких лесорубов, – сосновые!
– Да кто их знает, какие это были шишки! – рассердилась Маришка. – Некогда было Демьяну их разглядывать! Посыпались шишки, ну и посыпались, не в них суть. А колдун прокричал: «Оставайся же ты в Чаще Муромской навеки вечные! И ходи в образе заячьем, и питайся морковкой и капустой, и пусть тебя брат родной не признает, если сюда пожалует!» – И ударил колдун в ладоши, и превратился я в зайца! – закончил Демьян свой печальный рассказ.
– Бедный ты, бедный! – погладил его Ваня Горюшкин по голове. – И живешь ты в образе заячьем, и не признал тебя брат родной!..
Так сидели они долго-долго, а потом Иван и говорит:
– Вот что, Дем, пойду-ка я того колдуна искать. Или он тебя расколдует, или пусть и меня в длинноухого превращает. Нету нам, видно, другой середины!
Попробовал Демьян его отговорить, да только Иван крепко на своем стоял.
– Пойду, – говорит, – или я его, или он меня!
И пошел он прямо вперед, а Демьян потихоньку сзади запрыгал. Долго ли, коротко ли шел Иван, долго ли, коротко ли прыгал Демьян, только добрались они до того домика, в котором колдун жил.
– Эй, есть тут кто живой? – закричал Иван и забарабанил по ставням ладонью.
Открылась из сеней дверца, вышел старик-колдун на крыльцо.
– А, Иван пожаловал! С худым или с добрым?..
– Ты нашего Демку в зайца превратил, а еще спрашиваешь! А ну, превращай его обратно в человека, не то худо будет!
Кричит Иван, а старичок только в усы и в бороду посмеивается.
– Нет, Вань, не будет мне худо. А вот тебе, глядишь, и не поздоровится. Разве можно старшим грубить?
– Нельзя, – согласился Горюшкин.
– А раз нельзя, так и не груби. – Старичок присел на ступеньку, улыбнулся: – Это хорошо, что ты за брата заступаешься. Только он поделом наказан: не спросясь рубить – корчевать надумал! Да еще помощников нагнать посулил. Этак от всей красоты нашей одна голая степь останется.
– Так уж и степь… – буркнул Ваня недоверчиво.
– «Так уж и степь»! – передразнил его старик-колдун. – А ты как думал?
– Никак, – признался Горюшкин.
– Вот то-то и оно! И Демка твой о нашей Муромской Чаще «никак» думал. Схватил топор и айда валить! – Старичок поднялся с крыльца, поежился от вечерней прохлады. – Вот пусть теперь одну морковку с капусткой похрумкает.
Он увидел прячущегося в кустах Демьяна и спросил:
– Ну как: вкусна капустка?
– Так нету ее еще… Не выросла… – отвечает Демьян. – Чем попало питаюсь…
Пожалел тогда старик-колдун зайца непутевого и сказал:
– Ладно, расколдую я тебя, так и быть. Но сперва возьму с вас обоих клятву. Согласны?
– Согласны! – закричал Демьян, вылезая из кустов.
– Согласны! – сказал Иван, подойдя к колдуну поближе. – А какую клятву?
– Поклянитесь мне и всей Чаще Муромской, что пока свет стоит и Земля вертится, пока род людской на земле живет, не ступит здесь нога человечья, не рухнет от руки его ни одно дерево в Чаще Муромской, не падет от стрелы его ни одна птица муромская, не сгинет от ружья охотничьего ни один зверь муромский. И ту клятву со всех людей возьмите. А кто ее не даст или нарушит ее кто и к нам сюда в Чащу пожалует, то приключится с тем злодеем такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать!
Только смолк колдун, как загремел гром, засверкала молния, и превратился Демьян снова в человека.
– Клянемся тебе, дедушка, что так и будет! – говорит колдуну Демьян.
– Да уж не придем сюда больше, так и быть, – говорит Иван, – попробуем у себя в Апалихе жизнь получше наладить.
С тем поклонились они старичку и пошли от него прочь, в свое село.
И с тех пор – тысяча лет прошла! – не ходит в Муромскую Чащу никто, обходят-объезжают ее стороной, клятву, данную Горюшкиными, соблюдают! – закончила Маришка свой рассказ.
А Семка добавил:
– И самолеты там не летают. Один полетел, да еле вылетел. Летчик живой, а ничего не помнит!
– Слыхал про такой случай. – Опилкин поднялся, стряхнул с брюк насевшую пыль. – Разве это здесь было?
И не дождавшись ответа, скомандовал бригаде:
– В машину – арш!
Повернулся снова к Маришке и сказал напоследок:
– Спасибо, девочка, за сказку. Так где, все-таки, тут дорога на Муромскую Чащу?
Глава четвертая
Если бы Маришкин дедушка знал, что ему сегодня пришлют сразу две телеграммы, то он наверняка бы остался дожидаться их дома и никуда не ушел бы с Дружком. Но Петр Васильевич ничего о телеграммах не ведал и потому, с легкой душой выйдя утром на крыльцо и сладко потянувшись, сказал, косясь на солнышко:
– А не размяться ли нам?..
Из-под крыльца вылез Дружок и, беря с хозяина дурной пример, тоже потянулся и тоже сладко зевнул.
Дедушка поправил на голове кепку и, берясь за крючок на калитке, спросил:
– Ну, хвостолов, куда сегодня пойдем?
– Куда хочешь! – хотел крикнуть Дружок, но у него почему-то так не получилось. Он только пролаял: «Гав-гав!», – и растерянно уставился на хозяина.
– «Гав-гав!», – передразнил дедушка пса и проворчал не зло: – А точнее нельзя сказать?
– Нельзя! – ответил глазами Дружок. – Не получается точнее!
– Эх-хе-хе… – вздохнул Петр Васильевич и открыл калитку. – Пойдем тогда без маршрута.
И они отправились туда, куда глядели их глаза и вели ноги. Так получилось, и это навеки останется загадкой и для дедушки и для Дружка, что глаза и ноги привели их в лес.
– Гляди, Дружок, никак мы в лес притопали! – удивился Петр Васильевич, входя в сосновый бор.
– Это ж надо ж… – тяжело продышал в ответ пес, поблескивая озорными карими очами.
– Теперь делать нечего, теперь придется по лесу прогуляться… – И дедушка вдруг задорно и оглушительно запел любимую походную песню, которой его обучила внучка Маришка еще два года тому назад:
«На парад идет отряд,
Барабанщик очень рад,
Барабанит, барабанит
Полтора часа подряд!..»
Дедушкино пенье Дружок терпел молча. Нельзя было сказать, что он вообще не любил музыку и песни, просто он не любил ТАКОЕ, ТАК и ТУТ. «В лесу нужно тихонько охотиться, – думал Дружок, внюхиваясь на бегу в лесные ароматы, – и выть при этом во все горло совсем не обязательно».
