Анна Аксёнова - Приключения Тимы и Тёмы
— Всю жизнь. У нас иначе не проживёшь. Идёшь — вдруг завал. Как выберешься? Или захочешь поспать, а места подходящего нет — копай себе ямку и спи.
— У тебя что, дома нет, где спать? А мама?
— Заладил одно и то же: «мама», «мама»!
— Ну тогда — друзья у тебя есть?
— Как собака?
— Да нет — друзья, ребята. Вместе ходят, играют.
— Глупости. Зачем это я буду с кем-то ходить? Найду, например, что-нибудь съесть, а другой отнимет. Посильнее меня если. Я не дурак. Вот с тобой другое дело. Ты вон какой… Тебя все бояться будут. Оставайся.
— Нет, мне наверх надо. Не могу я здесь.
— Тогда такой уговор: я тебе лестницу сделаю, а ты мне за это еды какой-нибудь бросишь!
Тёма посмотрел наверх. Посмотрел и я. Только бы выбраться! Я его завалю едой!
А Тёма продолжал:
— У нас еды мало. А у вас её много. Все ходят и целый день жуют, жуют — смотреть противно. Даже бросают еду! Даже ногами пинают! Я сам видел, и другие тёмики тоже видели. Не хочешь есть — спрячь, пригодится. А вы… — Тёма пожал плечами.
Мне было стыдно, уши мои горели, потому что я тоже иногда выходил на улицу с каким-нибудь яблоком или пирожком. Не доем и швырну куда-нибудь в сторону. Если бы я знал, что за нами тёмики наблюдают в свои трубоглазы…
— А какой тебе еды прислать? — поскорее спросил я его.
— Какой?.. — задумался Тёма. — Видел я… такое большое, круглое, полосатое. А внутри — красное. Мне бы его на целую неделю хватило.
— А-а, это ты про арбуз говоришь! Хорошо. Только я его бросать не буду, а то он расколется. Я его в сетку положу и на верёвке спущу. Идёт?
— Кто?
— Что «кто»?
— Кто идёт?
— Где?
— Ты сам сказал, что кто-то идёт.
— Я не говорил этого. Я сказал: пришлю тебе арбуз.
— Договорились, — сказал Тёма. — А теперь пошли искать: может, где пониже отверстие есть, тут очень высоко. Не найдём — вернёмся.
— А вдруг заблудимся?
— А ты что, в своём городе можешь заблудиться? — удивился Тёма.
— Нет, — сказал я. — А заблудился бы — кого-нибудь спросил бы.
— Вот и мы не заблудимся. А если надо, спросим кого-нибудь.
Я подумал немного и решил, что меня могут искать где угодно, совсем не обязательно здесь, не оставил же я никаких следов. Кроме того, глаза мои почти совсем привыкли к темноте. Я отчаянно махнул рукой и сказал:
— Ладно. Пошли.
Глава вторая. Бррр… невкусно
— Для начала не худо бы поесть, — сказал Тёма.
— Хорошо бы, — сказал я. Мне не так хотелось есть, как интересно было узнать, чем питаются тёмики.
Тёма посмотрел на меня.
— У меня кое-что припрятано. Могу дать тебе. Уговор наш помнишь? Потом пришлёшь мне.
— Обязательно. Хочешь, я ещё тебе конфет пришлю?
— А что такое «конфеты»?
— Они вкусные. Сладкие.
Тёма облизнулся своим длинным язычком. Зажмурил глаза.
— Похоже на хунзу?
— А что такое «хунза»?
Глаза Тёмы широко открылись.
— Не знаешь, что такое «хунза»? А ещё говоришь, что на земле хорошо. Ладно, дам тебе кусочек попробовать.
Тёма убежал. А когда вернулся, в руках у него был какой-то корешок и ещё что-то, похожее на халву.
Рукой-лопаткой Тёма разрубил корешок пополам и одну половину дал мне.
Я стал жевать… Это было похоже на петрушку, которую мама кладёт в суп. Правда, петрушка эта была какая-то деревянная, но ничего. Когда очень голодный, есть, наверное, можно.
— Вкусно? — спросил Тёма.
Чтобы не обижать его, я сказал, что вкусно.
— Знаешь, сколько я его растил? Водой поливал, прятал, чтобы никто не нашёл.
Он отделил маленькую частицу от комочка, похожего на халву.
— Теперь попробуй хунзу. Потом людям расскажешь, чем тебя угощали здесь.
Это было что-то не очень мягкое, не очень жёсткое, не сладкое, но и не солёное, не кислое и не горькое, как бумага. Я съел, потом спросил:
— Это тоже растёт?
— Нет, у нас тут живут такие червяки — ку́си, а это — их гнёздышки.
— Так я червивое гнездо съел?! — закричал я.
— Ничего оно не червивое, хорошее, — обиделся Тёма.
— Да не про то я совсем. Я говорю: я что… я червяльное гнездо съел?
— Червяльное? — удивился Тёма.
— Ну, червяльное, червяковое — какая разница, как оно называется? Главное, что я его съел!
— А тебе что, не понравилось? — наконец догадался Тёма.
— Ещё бы! Гадость какую-то дал, а потом спрашивает.
— Это хунза — гадость?
— Конечно, гадость!
— Ах вот как! — обиделся Тёма. — Я тебе хунзу дал — хунзу! — за какие-то конфеты, от которых меня, может, вообще тошнить будет, а ты так… Прощай!
И убежал.
Я остался один. А вдруг я отравился? Потрогал живот — вроде не больно. Потрогал лоб — пока не горячий. Может, ничего, обойдётся? Однажды дома — года три мне было — я съел сорок шариков поливитаминов. Мама перепугалась! Сначала ругала меня! Потом водой поила так, что я чуть не лопнул, к доктору водила… А тут — подумаешь! — гнёздышко червяка. Червячье гнёздышко — вот как правильно надо говорить. Да не всё ли равно, как назвать. Тёма ест их и не умирает. А я его обидел. Теперь что делать? И скучно одному. И… страшновато. И как без помощи Тёмы выбраться отсюда?
— Тёма, — позвал я. — Иди сюда!
Сначала никто не отзывался. Я снова позвал. Чувствовал, что Тёма где-то близко. И правда: из темноты послышался шорох и сердитый тоненький голос Тёмы:
— Чего зовёшь?
А всё-таки хороший он, Тёма, не бросил меня.
— Иди ко мне, не сердись.
— А мне и здесь хорошо. Никто не скажет, что я его гадостью угощаю.
— Извини, пожалуйста. Я был не прав. Раз ты ешь эту… хунзу, значит, это не гадость. Просто я не привык к ней. Первый раз в жизни пробовал.
— То-то же. Значит, хунза не гадость?
— Совсем не гадость, — обрадовался я. Я понял, что Тёма готов простить меня.
И Тёма пришёл. Он вскарабкался мне на ногу, устроился на моём колене, как на табуретке.
— Ну, раз не гадость, я тебе ещё кусочек дам, чтобы ты понял, как это вкусно.
Что делать? Тёма смотрел на меня. Я закрыл глаза, чтобы не видеть эту хунзу, и проглотил её. Бр-р-р-р!
— Ну вот видишь, — довольный, сказал Тёма. — Разве на земле такое попробуешь?
— Конечно нет! Никогда в жизни. И я тебя прошу: ты мне эту гадость…
— Гадость? — подхватил Тёма.
— Нет, не гадость, — испугался я. — Я сказал… я сказал: радость, приятное значит. Ты мне не присылай эту радость — хунзу — наверх. У нас и так много всего. А у тебя здесь, под землёй, ничегошеньки хорошего.
Тёма опять обиделся.
— Ты так говоришь, потому что ничего ещё у нас не видел. Вставай, пошли, я тебе покажу, как тёмики живут. Заодно поищем, где лучше лестницу наверх делать.
И мы пошли.
Глава третья. Вот это красотища!
Тёма прошёл чуть вперёд и исчез.
Осторожно прижимаясь к стене, я по узенькому уступу прошёл два шага вперёд. Стена свернула направо, я тоже — и оказался в длинном тоннеле. Его конец уходил в чёрную-пречёрную темноту. Я перевёл дух.
Тёма стоял у моих ног. Разве сможет он, такой маленький, выручить меня из такой большой беды? Куда мы идём?
— Тёма, — сказал я и сам почувствовал, как у меня задрожали губы. — Тёмушка, я боюсь.
— Тихо, — прошептал Тёма. — Услышат.
— Кто услышит? — Мороз пробежал у меня по коже. Кто ещё здесь есть? — Почему нельзя разговаривать?
— Разговаривай, — сказал Тёма. — Вот ныть нельзя. У нас знаешь, как с нытиками поступают?
— Как?
— Выгоняют. Иди куда хочешь, чтобы тебя никто никогда не видел и не слышал.
— Почему?
— Закон такой. Потому что от нытья у других начинает болеть голова, мысли появляются всякие нехорошие. Может, ещё и жалость проснётся. Это такое древнее чувство, оно делает тёмика слабым. Кому какое дело, что тебе холодно или голодно. Холодно — согрейся, голодно — раздобудь пищу, больно — терпи.
— А если страшно?
— А страшно — молчи. Иначе какой ты тёмик.
— Я не тёмик.
— А что, человек ныть должен?
— Я не буду ныть, — сказал я. Ещё выгонят неизвестно куда, потом ввек не выберешься.
— Пошли, — приказал Тёма.
Я рванулся — и тут же упал, ушиб коленку, но промолчал, хотя раньше обязательно бы заохал: такая была боль.
Мы прошли немного, и Тёма свернул за поворот. Я за ним. И здесь я увидел… Вы и вообразить себе не можете, что я увидел! Каменный коридор с гладковыточенными стенами, круглый, как труба, и труба эта вся внутри светится, сверкает, переливается. Тут и красный, и голубой цвет, и малиновый, и жёлтый! Во сне такое не увидишь, в сказке не придумаешь. И ещё этот свет, непонятно откуда. Потом, когда я немного опомнился, осмотрелся, я увидел, что вдоль коридора, на полу, лежат плоские камни, а на них — светящиеся огоньки. Я поднёс руку к одному такому огоньку — а он холодный и светится голубым огнём.
