Ирина Грекова - Аня и Маня
А самое главное — в лесу жил ёж. Он ходил серый, игольчатый, на своих коротких лапах. Наверно, искал грибы.
Наталья Ивановна рассказывала, как ёж собирает грибы: ложится на спину, накалывает грибы на свои иголки и несёт их к себе в нору. Аня в это не очень-то верила, сомневалась: как же это он потом грибы с иголок снимает? Целую ночь думала, назавтра спросила Наталью Ивановну:
— А как он с себя их снимает?
— Кто? Кого?
— Ясно, ёж. Ясно, грибы.
Наталья Ивановна ничего не ответила, видно, забыла уже, что про ежа рассказывала. А Аня все помнит.
— Вы же сами нам про ежа рассказывали. Как он по грибам катается.
— Не помню, — сказала Наталья Ивановна, — давайте в салочки играть.
…Какие тут салочки, когда про ежа неясно? Аня стоит столбом и спрашивает:
— Как же это он с них себя снимает? Себя с них снимает? Них с себя снимает?
Совсем запуталась. К счастью, Маня оказалась рядом, распутала:
— Их с себя снимает? Очень просто. Ему, наверно, жена грибы со спины снимает. Ежиха.
— Чем?
— Да чем придётся, — сказала Маня. — Что под рукой есть, тем и снимает.
Задумалась Аня. Что-то здесь всё-таки непонятно. Вечером спросила Зинаиду Петровну:
— Чем он их с себя снимает?
— Кто «он»? И кого «их»?
— Ёж — грибы.
— Чего не знаю, того не знаю, — сказала Зинаида Петровна.
Тут уж Ане пришлось замолчать. Когда скажет Зинаида Петровна «чего не знаю, того не знаю» — это значит, что вопросы кончены. А жаль! Так и осталось неясно про ежа с грибами. А Аня любила, чтобы на все вопросы были ответы — простые и ясные.
А ещё в детсаду жила черепаха. Она была не детсадовская, а собственная одного мальчика — Женечки Яхонтова.
Женечка был толстый и добрый, сильно картавил и очень любил животных: ящериц, змей, лягушек и даже всех насекомых.
А черепаху он любил больше всех, кормил ее салатом, а остальное время носил на руках, прижимая её к животу. И от этого живот у него всегда был грязный. Нянечка пятой группы сердилась: наденешь на него утром чистую майку, а к обеду она уже чёрная. Измазался об черепаху.
А ещё Женечка любил напихать себе полную майку лягушек. Сидит за столом, а у него под майкой лягушки барахтаются. Девчонки пугаются, визжат, а Аня с Маней сидят спокойно. Аня никого из животных не боится. Маня некоторых боится (например, мышей), но лягушек как раз нет — у нее у самой на шкафчике лягушонок.
А Женечка любит ещё муравьев. Однажды в свое ведёрко положил лопатой добрый ломоть муравьиной кучи и в спальню принес. Муравьи расползлись кто куда — по полу, по кроваткам, по ночным столикам. Целых два дня они по спальне путешествовали. Девчонки, конечно, визжали, а мальчики — нет. Через два дня муравьи куда-то пропали, рассосались, как объяснил Женечка Яхонтов.
Зинаида Петровна, когда узнала про муравьёв, была недовольна. Она долго рассказывала ребятам, как устроена муравьиная куча, какие там ходы и переходы, как муравьи ухаживают за своими личинками, кормят их и чистят, как носят тяжести (а для них и сосновая иголка — бревно), как приручают и доят тлей.
— Там у них своя жизнь, — сказала Зинаида Петровна, — и вдруг приходит такой великан с лопатой и все разоряет.
Дети с упреком посмотрели на Женечку Яхонтова, а он сразу же обещал больше муравьиных куч не трогать и в спальню не приносить.
3. Ночь первая
Однажды вечером Маня говорит Ане:
— Знаешь, что я придумала? Давай не будем с тобой спать целую ночь.
Ане эта мысль понравилась. Она отвечает:
— Давай! Будем целую ночь по дому бродить. И по территории.
— В пижамах? — спрашивает Маня.
— Зачем в пижамах? В платьях.
— Платья наши в стирку взяли, — говорит Маня.
И всегда-то она всё замечает! У Ани хоть голову в стирку унеси — не заметит.
— Ладно, похожим и в пижамах, — говорит Аня.
Сговорились. А другим никому ничего не сказали.
Поужинали ребята творожной запеканкой с изюмом, пожаловались друг другу, что творога не любят. Вымыли ноги, почистили зубы и улеглись.
Тихо в спальне. Все заснули, только Аня с Маней не спят.
— Ещё не пора? — шёпотом спрашивает Аня.
— Нет ещё, ночная нянечка бродит, — тоже шёпотом отвечает Маня.
— И когда только они успокоятся? — ворчит Аня. — Нам-то не позволяют, а сами шумят.
Лежат девочки, не спят, еле удерживаются, чтобы глаза не закрыть. Закроешь — сразу заснёшь. Ресницы так и слипаются, словно клеем их намазали.
А в окно светит месяц. И от месяца голубой свет по всей спальне. В голубом свете тени от деревьев похаживают, взад и вперед покачиваются, будто живые.
И совсем другой стала знакомая комната, и окна другие, и стены, и потолок. Все это колышется, серебрится, и кажется, будто по комнате кто-то ходит, занавеску качает, тихонечко полом поскрипывает. Не то человек, не то зверь. Походка у него мягкая, как будто он в бархатных тапочках.
Лежат девочки под одеялами, чуточку страшно им и все-таки весело.
А стенные часы щелкают маятником, да громко так, не по-дневному, а по-ночному. Днем они говорят просто, как все часы, тик-так, тик-так. Никто на них и внимания не обращает.
А ночью целый стих сочинили.
Ну-ка, ну-ка,
Вот так штука,
Я пойду-ка,
Дай мне руку!
— Ладно, — сказала Маня. — Идти так идти. Дай мне руку.
Аня подала Мане руку, они вылезли из-под одеял и потихоньку встали на пол. Женечка зашевелился — они так и замерли! Но он не проснулся. И никто не проснулся. Осторожно, чтобы не скрипнуть, не топнуть, девочки вышли из спальни в соседнюю комнату — игровую.
Домик был весь в голубом лунном свете, и всё вокруг шевелилось, переливалось, как перламутровое.
И вдруг девочки увидели, что в углу игровой стоит какой-то человек. Не очень большого роста, чуть повыше Ани, весь тёмный и какой-то негладкий, мохнатый, что ли?
— Ой, боюсь! — пискнула Маня.
— Не имеешь права! — ответила Аня. — Ты мышей боишься, а это не мышь.
— А ты разве не боишься? — спросила Маня.
— Ничуточки! — ответила Аня и соврала: душа у неё тоже ушла в пятки. Когда кто-нибудь пугается, говорят, у него душа уходит в пятки.
— А что, если с ним заговорить? — тихо спросила Маня. — Все-таки человек, не лошадь.
— Заговори.
— На «ты» или на «вы»?
— Конечно, на «вы»! С незнакомыми всегда на «вы»!
— Скажите… Нет, я боюсь.
Человек хрюкнул.
— Ой-ой-ой! — закричала Маня тоненьким Аниным голосом. — Я его боюсь. Он хрюкает!
Аня молчала, но ей тоже было страшно. Если это человек, то зачем он хрюкает?
— Знаете что, — сказала ему Маня дрожащим голосом, — если вы человек, то не хрюкайте, а если свинья, встаньте, пожалуйста, на все четыре ноги.
Человек застонал и сказал человеческим голосом:
— Зубы болят.
Девочки подошли и разглядели его поближе. Он был какой-то особый, не совсем человеческий человек, сгорбленный, с круглой спиной, и вся эта спина была покрыта большими колючками. Лицо у человека было острое, как лисья морда, длинный нос морщился, и на самом его кончике шевелился крохотный пятачок, как у свиньи, только меньше.
— Вы свинья или человек? — спросила Аня, и душа у нее нырнула глубоко в пятки.
— Я Ёж, — ответил свиночеловек. — А хрюкаю я потому, что у меня ужасно болят зубы.
— У меня тоже болели зубы, — сказала Аня, — но я при этом не хрюкала.
— Каждый ведёт себя по-своему. Кто хрюкает, кто плачет.
— Я не плакала, — обиделась Аня. — Я никогда от боли не плачу. Я…
Она хотела рассказать, как у неё брали кровь на анализ, и разные другие случаи, когда она от боли не плакала. Но тут Маня спросила:
— А разве у ежей есть зубы?
— Что за глупый вопрос? — сказал Еж. — Конечно, есть! Если бы у нас, Ежей, не было зубов, разве мы могли бы истреблять змей и других насекомых?
— Змея — не насекомое, — тихо поправила Аня.
— Это неважно, — сказал Ёж. — Насекомое, не насекомое — разве в этом дело? Все мы — живые существа.
И опять хрюкнул.
Девочки уже попривыкли к Ежу и почти его не боялись. Он стоял по-человечески на двух задних ногах, а передние прижимал к груди, и пальцы на них были когтистые и темные. Ничего страшного, если не пугаться.
— Не надо ли вам какого-нибудь лекарства от зубной боли? — спросила Ежа осмелевшая Маня. — У нас в аптечке есть валерьянка.
— Валерьянка — это для кошек, а не для нас.
— А может быть, вы хотите чего-нибудь съесть? Поесть — всегда помогает от всякой болезни. У нас здесь где-то в ведёрке, кажется, были муравьи. Только они рассосались.
— Пускай рассосались! — сказал Ёж и махнул передней лапой. — По правде сказать, я муравьёв терпеть не могу! Такая кислятина!
