Сакариас Топелиус - Звездоглазка
Названая мать, услыхав эти слова, испугалась, но и разозлилась тоже. Когда пастор ушел, она сказала Звездоглазке:
— Вижу, тебе никогда не избавиться от колдовства, лопарка ты этакая! Поэтому не смей больше глазеть на меня, ведьмины твои глаза! Будешь жить в погребе под полом и только раз в день подниматься наверх — поесть, но глаза твои будут повязаны тогда толстым платком. Незачем тебе видеть людей насквозь, пока от своего поганого колдовства не избавишься.
Не очень-то красиво обошлась жена новосела с несчастной малюткой, что никому никогда худа не сделала. Но Элисабет была суеверна, как и многие другие; она твердо и нерушимо верила, что все лопари — колдуны. Поэтому она заперла Звездоглазку в темном погребе, однако же дала ей и съестное, и одежку, и постель, чтобы дитя не голодало и не холодало. У Звездоглазки было все необходимое, кроме свободы, любви, общения с людьми и дневного света.
Новосел уехал из дома, а Звездоглазка сидела в погребе. Не очень-то это весело, но не так уж и скучно. Девочка была там не одна, а с целой компанией: старая толстая палка, с которой она играла, разбитый кувшин, деревянный чурбан да стеклянный сосуд без горлышка. Палка изображала мать, кувшин отца, чурбан — ткацкий челнок, стеклянный сосуд трех названых братьев. И все они, кроме палки, жили в пустой бочке. Все в бочке занимались своим делом, Звездоглазка пела им, а мыши и крысы слушали ее песни.
У Лису, жены новосела, была соседка по имени Мурра. Как-то за день до Рождества обе женщины сидели в горнице и толковали про колдовские фокусы лопарей. Хозяйка дома вязала шерстяные рукавички. Симму играл с медными монетками, Пальте толок осколки кирпича, а Матте обвязал веревочкой кошкины лапки. И тут вдруг они услыхали, как в погребе, укачивая ткацкий челнок, поет Звездоглазка.
Матушка перебирает,
Разговаривая, спицы.
Симму на полу играет —
Любит с медью он возиться.
Матте вяжет кошке лапки
И толчет кирпичик Пальте…
Солнце светит из-под лавки
И светлым-светло в подвале!
— О чем поет внизу эта маленькая лопарка? — спросила Мурра.
— Она поет колыбельную своим игрушкам, что живут в бочке, — отвечала Лису.
— Но ведь она видит сквозь пол все, что делается в горнице, — возмутилась Мурра. — Она видит, как в темном погребе светит месяц!
— По правде говоря, не верю я, что это так. Однако, сдается, девчонка — маленькая колдунья!
— От колдовства есть средство, — посоветовала злая Мурра. — Повяжи девчонке ее звездистые глаза семью шерстяными платками да положи семь циновок на творило погреба, тогда она точно ничего не увидит!
— Попытаюсь, — ответила Лису.
Она тут же спустилась в погреб, повязала семью шерстяными платками маленькие глазки-звездочки, а потом положила семь циновок на творило погреба. Но через некоторое время стемнело, на небе засветились звезды, а Северное сияние двумя большими бледно-алыми дугами поднялось на вечернем небе.
И тогда послышалась новая песенка, которую запела Звездоглазка:
Расстилает небосвод
Звезды вечерами,
И сияние встает
Прямо над горами:
Словно радуга, вдали
В небе хороводит…
Видят звездочки мои:
Рождество приходит!
— Нет, вы только послушайте, — снова возмутилась Мурра, — теперь она видит Северное сияние и звезды! Страшнее троллева отродья, чем Звездоглазка, я в жизни не видала.
— Да нет, быть такого не может, — молвила жена новосела. — Спущусь-ка я в погреб!
Откинув творило под семью циновками, она спустилась вниз, где нашла Звездоглазку, повязанную семью шерстяными платками, и спросила ее:
— Видишь ты звезды?
— Да, вижу, их так много-премного, — ответила Звездоглазка. — Они такие ясные и светлые. Матушка! Вот-вот наступит Рождество!
Названая мать снова поднялась наверх и поведала обо всем Мурре.
А Мурра сказала:
— Никакого другого средства больше нет, только одно осталось: в подполе надо вырыть яму в семь альнов глубиной, положить в ту яму троллево отродье да засыпать яму песком. Только это и поможет!
— Нет, — отказалась Лису, — этого я никогда не сделаю. Жаль мне дитя, да и боюсь, муженек мой больно опечалится, когда узнает, что сталось со Звездоглазкой.
— Тогда отдай девочку мне, — предложила Мурра, — я отвезу ее обратно в горы Лапландии.
— Только коли не причинишь ей зла! — предупредила жена новосела.
— Какое зло могу я ей причинить? Я просто отвезу ее туда, откуда она родом.
Получив девочку, Мурра завернула ее в старую оленью доху и отвезла в горы. Положила она там Звездоглазку в снежный сугроб, да и ушла со словами:
— Я сделала то, что обещала! Раз она из снежного сугроба явилась, дорога ей только одна — обратно в сугроб.
Звездоглазка, завернутая в оленью доху, лежала в сугробе и глядела вверх на звезды. Снова, как и три года назад, наступила Рождественская ночь, и многие сотни тысяч прекрасных небесных солнц, таких ясных, непомерно великих и отдаленных, одержимые жалостью, смотрели вниз на невинное дитя. Они светили в ее глазках, они заглядывали в ее детское сердечко и не находили там ничего, кроме доброты и любви к Богу. И глазки ребенка обрели тогда еще более диковинный блеск. Они могли видеть еще дальше, дальше звезд… Зоркий взгляд Звездоглазки проник до самого невидимого трона Господня, где ангелы поднимаются ввысь и спускаются долу с посланиями к великим неисчислимым мирам в бесконечном творении Божьем. А ночь стояла ясная и тихая, преисполненная безмолвного обожания. И одно лишь Северное сияние искрилось на небе. Вместе со своей радугой высилось оно над головкой Звездоглазки.
Ранним рождественским утром, когда ребятишки еще спали в горнице, домой из поездки воротился новосел. Стряхнув иней со своих каштановых волос, он обнял жену и спросил о детях. Жена рассказала, что Пальте хворал корью, но уже здоров, Симму же и Матте пухленькие, словно пшеничные булочки.
— А как поживает Звездоглазка? — спросил Симон Сорса.
— Хорошо, — ответила Лису, она боялась мужа, да и совесть ее замучила.
— Надо хорошенько заботиться о Звездоглазке, — продолжал новосел, — нынче ночью, когда я спал в санях, мне привиделся сон, будто звезда упала на полость моих саней и молвила: «Возьми меня, заботься обо мне хорошенько, ведь я — благословение твоего дома!» Но когда я протянул руку, чтобы взять звезду, глядь, а она уже исчезла! Я проснулся и подумал о том, как Божье благословение сопутствовало нам во всем, что бы мы ни предпринимали все эти три года с тех пор, как взяли к себе чужое дитя. Прежде нам ни в чем удачи не было. Мы были нищие и хворые, поле наше сгубил мороз, медведь задрал наших коров, волк отнял наших овец. А нынче мы благоденствуем! А все оттого, что мы благословенны! Бог милостив к милосердным, а ангелы его особо пекутся о невинных детях.
Когда Лису услыхала эти слова, у нее снова защемило сердце, но она не посмела вымолвить ни слова.
Когда наконец мальчики проснулись, отец обнял их, радуясь, что они такие здоровенькие и сильные. Покачав их некоторое время на колене, он снова спросил:
— Где же Звездоглазка?
Тогда Симму ответил:
— Матушка заперла ее в погребе.
А Пальте сказал:
— Матушка повязала ей глазки семью шерстяными платками и положила семь циновок на творило погреба.
Матте же добавил:
— Матушка отдала ее Мурре, а Мурра увезла ее в горы.
Услыхав слова сыновей, Симон Сорса побагровел от гнева, однако жена его побелела как полотно и смогла лишь вымолвить:
— Она ведь лопарка, а все лопари — мастера колдовать!
Новосел, не ответив ни слова, несмотря на усталость, тут же отправился на конюшню и снова запряг лошадь в сани. Сперва он подъехал к лачуге Мурры, потащил ее за собой, толкнул в сани и заставил показать то место, где она оставила ребенка. Они туда и отправились, поднялись в горы, вылезли из саней и пошли на лыжах по окутанным снегом ущельям. Когда они подошли к сугробу, где Мурра оставила ребенка, там виднелась еще маленькая-премаленькая вмятинка, а чуть подальше в снегу — следы лыж. Но Звездоглазку они так и не нашли, она исчезла. Они долго искали ее, однако же, не найдя, в конце концов повернули назад. Новосел бежал впереди на лыжах, а Мурра следовала чуть поодаль за ним. Тут послышался крик, Симон Сорса, мчавшийся словно ветер, обернулся и увидел, как на вершине горы целая стая голодных лапландских волков кинулась на Мурру и стала рвать ее на куски. Но помочь ей он не смог. Ему помешал крутой горный склон, и когда он с великим трудом поднялся в гору, волки уже сожрали Мурру. Опечаленный, вернулся Симон Сорса домой, как раз когда церковные колокола перестали звонить к Рождественской заутрене.
