Элвин Уайт - Паутина Шарлотты
— Где Темплтон? — спросил он.
— Спит в углу под соломой, — ответила Шарлотта.
Уилбур подбежал, сунул рыло в солому и подбросил крысу в воздух.
— Темплтон, — крикнул он, — а ну, смотри!
Темплтон, не очухавшись ещё от глубокого сна, посмотрел сперва с изумлением, а потом с отвращением.
— Что за глупые шутки, — пробурчал он. — Не дают крысе спокойно поспать. Кто тебе позволил подбрасывать меня в воздух?
— Слушай! — крикнул ему Уилбур. — Шарлотта тяжело больна, и ей осталось жить совсем недолго. Она не может вернуться с нами домой в таком состоянии. Поэтому я должен взять с собой её мешок, но я не могу добраться до него, потому что не умею лазать, и только ты можешь принести его. Нельзя терять ни секунды: люди уже идут, и они сейчас будут здесь. Ну, пожалуйста, Темплтон, залезь и достань мешок!
Мистер-крыс зевнул и расправил усы, а потом посмотрел вверх, на мешок с яйцами.
— Вот как? — сказал Темплтон с отвращением. — Значит опять старый Темплтон должен рисковать: Темплтон, сделай то, Темплтон, сделай сё, Темплтон, сбегай на свалку и принеси вырезки из журнала, Темплтон, дай мне кусок верёвки, чтобы я сплёл паутину.
— Быстро! Быстро, Темплтон, — умолял Уилбур.
— Быстрей, Темплтон, быстрей — вот как! И что за награда? Ни одного доброго слова за всю жизнь, лишь брань, оскорбления, шуточки да ухмылочки. Никто ещё не сказал крысе доброго слова.
— Темплтон, — молил Уилбур в отчаянии, — если ты не перестанешь болтать и не займешься делом, всё будет потеряно, и я умру от разрыва сердца. Ну, слазай наверх, пожалуйста!
Темплтон забрался обратно в солому. Он лениво сложил передние лапки под головой и скрестил колени в позе полного расслабления.
— Умру от разрыва сердца, — передразнил он. — Ой, ой, ой, как трогательно! И почему-то всегда ты идешь со своими бедами ко мне. Только я ещё не слышал, чтобы у кого-то разорвалось сердце из-за крысы. Видано ли такое! Кому есть дело до старого Темплтона?
— Встань! — взвизгнул Уилбур. — Перестань капризничать, как ребёнок.
Но Темплтон ухмыльнулся и не сдвинулся с места.
— А кто бегал каждый раз на свалку? — спросил он. — Всё тот же старый Темплтон — кто же ещё? Кто спас жизнь Шарлотты, когда отпугнул мальчишку тухлым яйцом? Боже правый — да всё он же! А кто укусил тебя за хвост, когда ты брякнулся с копыт перед всем честным народом? Старый Темплтон. Ты не думаешь, что мне осточертело быть на побегушках и оказывать всем любезности? Что я вам — рабочая крыса?
Уилбур был в отчаянии: люди подходили, а крыс не хотел ему помочь. Вдруг он вспомнил о чревоугодии Темплтона.
— Темплтон, — сказал он, — принеси мне мешок с яйцами Шарлотты, и когда Лэрви будет выливать мне пойло, ты всегда станешь есть его первым. И ты, по своему выбору, будешь есть из моей лоханки сколько захочешь, а я к ней не притронусь, пока ты не насытишься.
Темплтон сел.
— А не соврешь? — спросил он.
— Честное слово. Хочешь — сердце перекрещу!
— Ладно, договорились, — сказал Темплтон.
Он подошёл к стенке и полез вверх со всё ещё раздутым от ночного пиршества брюхом. Кряхтя и постанывая, он медленно добрался до потолка и подполз к мешку.
Шарлотта отодвинулась в сторону, чтобы дать ему место. Она умирала, но всё ещё имела силы, чтобы подвинуться. Тогда Темплтон оскалил свои длинные мерзкие зубы и начал обкусывать ниточки, на которых висел мешок. Уилбур снизу смотрел на него.
— Осторожней! — просил он. — Смотри, не разбей ни одного яичка.
— Эта гадость застряла во рту, — ворчал Темплтон. — Липнет, как карамелька.
Всё же ему удалось отделить мешок, спустить его на землю и бросить перед Уилбуром. Уилбур с облегчением вздохнул.
— Спасибо, Темплтон, — сказал он. — Век не забуду.
— Я тоже, — оскалился мистер-крыс. — Такой вкус во рту, будто съел катушку с нитками. Ну, поехали домой!
Темплтон залез в клеть и зарылся в солому, скрывшись с глаз как раз вовремя, потому что Лэрви, Арабл и Закерман уже подходили, а за ними шли их жены, Эвери и Ферн. Уилбур уже решил, как он повезет мешок. Способ был только один: он осторожно взял крохотный свёрток в рот и держал его на кончике языка. Он помнил, что мешок, как сказала Шарлотта, прочный и не боится влаги. На языке было странно и щекотно, и, конечно, он не мог сказать ни слова. Но когда его заталкивали в клеть, он поднял глаза на Шарлотту и подмигнул ей. Она знала, что Уилбур прощается с ней единственным способом, на который был способен, и что её дети в безопасности.
— Прощай! — прошептала она, собрала последние силы и помахала ему передней лапкой.
Больше она не шевельнулась, а на следующий день, когда разбирали колесо обозрения, грузили лошадей в фургоны и хозяева аттракционов укладывали свои балаганы и разъезжались на машинах с прицепами, Шарлотта умерла. Ярмарка обезлюдела, навесы и лотки стояли пустыми и заброшенными. Всё поле было усыпано бутылками и мусором; но никто из посетителей не знал, какую важную роль сыграла во всём серая паучиха, и в последний час рядом с ней не было никого.
Глава XXII
ТЁПЛЫЙ ВЕТЕР
И вот Уилбур вернулся домой к своей уютной навозной куче в подвале хлева.
Странное это было возвращение: на шее у него висела почётная медаль, а во рту он держал мешочек с паучьими яйцами. Хорошо на ярмарке, но дома всё-таки лучше, — подумал он и осторожно уложил пятьсот четырнадцать нерожденных деток Шарлотты в безопасный угол. В хлеву стояли знакомые запахи, и все друзья — и овцы, и гуси — были рады его возвращению.
Гуси в голос загоготали:
— По-по-здрав-здрав-ляем с о-го-го-громным достиже-же-нием!
Мистер Закерман снял медаль с шеи Уилбура и повесил её над загончиком, чтобы она была у всех на виду. И сам Уилбур тоже мог смотреть на неё сколько вздумается.
Для него наступили дни блаженства: он сильно потолстел, раздался во всех размерах и совсем перестал бояться, что его зарежут, зная, что Закерман будет держать его до конца его дней. Уилбур часто вспоминал Шарлотту, и несколько ниток её старой паутины всё ещё висели над дверями. Каждый день Уилбур стоял и смотрел на рваную пустую паутину, и ком подкатывал к его горлу. Ни у кого ведь не было такого друга — такого нежного, преданного и умелого.
Осенью дни стали короче. Лэрви носил тыкву и кабачки с огорода и резал на полу хлева, где их прихватывало ночным морозцем. Клёны и берёзы оделись в яркие наряды, ветер набрасывался на них, и листья сыпались наземь один за другим. Под яблонями на пастбище ковром лежали красные плоды — их грызли овцы и гуси, а по ночам сюда подкрадывались лисицы. Однажды вечером незадолго до Рождества выпал снег. Он укрыл дом и хлев, поля и леса. Уилбур раньше никогда не видел снега: наутро он выбежал во двор и стал радостно пропахивать в нём борозды. Приходили Ферн и Эвери с санками и скатывались по склону холма к замёрзшему пруду на пастбище.
— Больше всего в жизни я люблю кататься на санках, — сказал Эвери.
— А я больше всего люблю кататься на колесе обозрения с Генри, когда он раскачивает тележку на самом верху, и все видно на много миль вокруг.
— Ты ещё помнишь об этом колесе! — фыркнул Эвери. — Сколько недель уже прошло с той ярмарки!
— А я всё равно помню, — сказала Ферн, выковыривая снег из уха.
После Рождества грянули морозы. Весь луг побелел и застыл. Коровы оставались в хлеву целыми днями, и лишь иногда их выпускали во двор на утреннее солнышко, и они жались к стогу сена с подветренной стороны. Овцы тоже не уходили далеко, а стояли у хлева под защитой его стен, и когда им хотелось пить, они ели снег.
Гуси бродили по двору и толпились у кухни, где Закерман иногда угощал их для бодрости духа кукурузой и репой.
— Бла-го-го-го-го-дарствуем! — гоготали они в ответ.
С началом зимы Темплтон перебрался внутрь амбара. В его норе под лоханкой стало слишком холодно, и он устроил себе уютное гнездышко в хлеву за ларями с зерном. Он выстелил его грязными газетами и тряпками, и когда ему случалось найти какую-то занятную мелочь, непременно тащил её к себе в дом. Трижды в день он навещал Уилбура, приходя как раз к завтраку, обеду и ужину, и Уилбур честно держал своё слово: он позволял Темплтону есть первым. И лишь когда крыса насыщалась до того, что не могла сделать ни глотка больше, к трапезе приступал Уилбур. Поэтому Темплтон разъелся и растолстел, как ни одна крыса в его роду. Он стал крысой-великаном — прямо как лесной сурок.
Старая овца как-то заметила ему: "Меньше есть будешь — больше проживёшь", — но Темплтон фыркнул:
— Кому надо жить вечно? Я по природе — чревоугодник, и плотно поесть для меня — высшая радость в жизни. — Он похлопал лапками по пузу, ухмыльнулся овце и полез на чердак.
Всю зиму Уилбур присматривал за мешком Шарлотты, как если бы это были его собственные дети. Он выгреб для мешка ямку в навозе рядом с широким забором, а в самые холодные ночи ложился так, чтобы согревать их своим дыханием. Для Уилбура ничего в жизни не было важнее этого свёртка. Терпеливо дожидался он конца зимы и появления молодых паучков, а если ждешь чего-нибудь, то жизнь всегда полна смысла и течёт размеренно. Вот и зима кончилась.
