Анна Шмидт - Ведьмы и все прочие
Вот так-то. Ни единое слово не нарушило тишину. И все тут же встало на свои места. Небо прояснилось, от золотого дождя остались лишь небольшие золотые лужицы. Ангелы разобрали арфы и тромбоны, и газон опустел.
Только младший ангелочек неприкаянно бродил по небесным садам и был безутешен. Его труба не вернулась к нему, а теперь еще отобрали и транзистор. В конце концов он набрел на небесный курятник, забрался туда, сел в уголок и заплакал. Там его нашел старый садовник, который спросил:
— Что случилось?
— У меня больше ничего нет, — сказал ангелочек.
— Да ведь на небе полным-полно всяких труб. — Садовник погладил его по голове. — Хочешь, я принесу тебе любую со склада?
— Нет, — продолжал плакать ангелочек, — ни у какой другой трубы нет такого голоса. И я лишился ее навсегда, потому что мальчику на земле она очень нужна.
— Вот в этом я лично сомневаюсь, — сказал ангел-садовник. — Хотел бы я взглянуть, так ли это на самом деле.
Ангелочек ничего не ответил. Он продолжал плакать. И так он плакал каждый день по целому часу, не останавливаясь, долгие-предолгие недели.
Четыре утра подряд играл мальчик в парке с другими детьми. На пятое утро проходивший мимо господин сказал:
— Мальчик, а у тебя талант. Хочешь подзаработать игрой на трубе? Хочешь стать знаменитым трубачом? Тогда пойдем со мной.
Другие дети удивленно и разочарованно смотрели, как мальчик взял свою трубу и пошел вслед за господином.
В тот же вечер мальчик играл перед переполненным залом, в сопровождении целого оркестра. Он чувствовал себя невероятно гордым и очень радовался деньгам, которые заработал. Люди в зале долго и громко аплодировали ему, в газетах появились статьи и заметки о вундеркинде с трубой. Все журналы поместили на обложках его портрет. Мальчик отправился в турне. Это значит, что каждый вечер он должен был выступать в новом городе. Еще он выступал по радио и по телевидению. Города, где он появлялся, пестрели афишами, извещавшими о его концертах. У него был огромный успех, но он должен был завоевать успех еще больший. Он должен был без конца переезжать с места на место, играть-играть-играть, беспрестанно пожимать кому-то руки, раздавать автографы, он должен, и должен, и должен был делать массу всяких обременительных вещей. Вскоре он заскучал от того, что должен был слишком много, а мог — слишком мало. Он начал балбесничать в перерывах, а потом балбесничал уже и тогда, когда играл на трубе. И это было скверно. Он уже не играл столь прекрасно, как раньше. Такое впечатление, что трубе все это тоже надоело. Казалось, она тоже стала балбесничать. Ее голос не был больше таким чистым, не был больше таким сладким.
Однажды вечером мальчик играл в студии телевидения. Он очень устал и был в сварливом настроении.
— Лучше бы я тебя никогда не видел, — сказал он трубе. — Знала бы ты, как ты мне опротивела, да и звучишь ты уже не так красиво.
— Она тебе опротивела? Тогда отдай ее мне, — вдруг предложил ему оператор, который возился неподалеку с двумя толстыми проводами телекамеры. Мальчик недоверчиво взглянул на него. Оператор был пожилым человеком. И это было странно, потому что обычно операторы — молодые. А он был старый да еще какой-то согнутый. Да, у него и в самом деле был горб.
— Отдать мою трубу? — переспросил мальчик. — Как это возможно? Я ведь в турне.
— А ты не хотел бы снова играть с друзьями в парке? — спросил оператор. — Рядом с прудом, где тебе нравилось играть? В своем родном городе?
— Откуда вы это знаете? — прошептал мальчик. — Откуда вы знаете, где я играл раньше? Именно так все и было.
Оператор ничего ему не ответил, он снова принялся возиться с проводами. А мальчик внезапно почувствовал себя невероятно усталым, ему захотелось спать, он отложил в сторону трубу и словно провалился в сон. Проснувшись, он подумал: «Наверное, я очень долго спал. Ночь прошла, уже светло. Я в телевизионной студии, далеко от дома. Стойте-стойте, вовсе нет, я — рядом с домом, я в парке. В моем любимом парке, рядом с моим любимым прудом. А где же моя труба? Разве это моя труба лежит в траве?» Мальчик нагнулся, взял трубу и подул в нее. Нет, это не его труба. Это совсем другая, самая обыкновенная труба. Мальчик рассмеялся, почему-то он не увидел в том никакой беды, он даже решил, что это просто замечательно! Он снова будет играть с друзьями. Он больше не хочет быть знаменитым, он хочет быть обыкновенным мальчиком, которому нравится играть в парке со своими друзьями.
И вскоре они появились — его друзья, они очень удивились, увидев мальчика.
— Ты больше не знаменитый? — спросили они его.
— Нет, — улыбнулся мальчик. — Я больше не знаменитый.
— Значит, ты опять будешь играть с нами?
— Я об этом просто мечтаю, — сказал мальчик и заиграл на трубе. Она больше не пела небесным голосом, да разве это было возможно, ведь это была самая обыкновенная земная труба. Она звучала обычно, совсем по-земному, и даже несколько неуверенно, но зато как же здорово было играть с друзьями, и не приходил больше никакой господин, чтобы увести за собой мальчика.
Тем временем оператор в студии взял небесную трубу. Он скинул с себя куртку, и под ней оказались два больших белых крыла. Через окно он вылез на улицу и взмыл в небо.
Наверху он нашел самого младшего ангелочка, по-прежнему плакавшего в небесном курятнике.
— Вот твоя труба, — сказал ом.
— О! — задохнулся от счастья младший ангелочек. — Моя труба, моя дорогая, любимая труба!
Он тут же бросился в погреб и там играл, и играл, и играл, и труба пела голосом удивительной чистоты и силы — звонким и теплым, хрустальным и сладким — даже не верится, что такой бывает. Каждый раз, как труба замолкала, ангелочку казалось, что он слышит эхо, далекое эхо — откуда-то с далекой земли, где живут обыкновенные мальчики, играющие на обыкновенных трубах. И эхо отзывалось голосом обыкновенной трубы.
Ты спрашиваешь, что же произошло с транзистором?
Он полетел вниз на землю, но упав, не рассыпался на тысячу кусочков, а уцелел. Он упал на один из склонов горы Попокатепетл прямо под нос серьезному маленькому ослику, который понятия не имел, что это такое. На мордочке у ослика появилось задумчивое выражение, будто он решал сложнейшую задачу.
Что бы это все-таки значило?
Что бы это все-таки значило?
Пеленка с короной
Ты знаешь, что раньше детишек приносил аист. Дело было поставлено наилучшим образом, ибо в те времена рождалось не так много детишек, как теперь, и ОДНОГО аиста вполне хватало. Этого единственного аиста звали Фредерикс.
Фредерикс был чрезвычайно загружен, сам понимаешь. Ему еще приходилось вылавливать детишек из пруда — родильного пруда где-то далеко-предалеко на самом юге. В этом пруду детишки росли на зеленых стебельках и в полусонном состоянии ждали, когда их сорвет Фредерикс.
Долгие годы все шло гладко. Но потом земной шар стал ужасно перенаселенным и беспокойным. Все больше и больше родителей заказывало себе детишек. Фредерикс совершенно замотался и делал кошмарные ошибки. То он приносил ребенка старой деве, которая шарахалась от него в испуге, то пытался осчастливить младенцем священника. А как-то раз доставил маленького китайчонка голландской даме.
— Я такого не заказывала, аист! — ехидно сказала она.
— Ах, мефрау, — ответил запыхавшийся Фредерикс, — у меня голова идет кругом, но я вам его обязательно поменяю.
В общем, когда накладки стали следовать одна за другой, люди решили организовать специальную детскую контору на берегу родильного пруда. Был назначен директор, который аккуратно записывал адреса заказчиков на красивых белых карточках. На работу было принято тридцать семь аистов, за каждым из них закрепили определенный маршрут, которого тот строго придерживался.
Однажды директор вызвал к себе старого аиста Фредерикса и сказал:
— Послушай, Фредерикс! Судя по ведомости, сегодня нужно доставить ребенка герцогу Органзии. Сам понимаешь, высокопоставленный ребенок, а посему требуется особо доверенный аист, который справится с этим делом наилучшим образом.
— Я бы сам охотно взялся, — ответил Фредерикс. — Более доверенного аиста, чем я, вам вряд ли удастся найти. Положитесь на меня, я занимаюсь этим уже двадцать пять лет.
Директор с некоторым сомнением взглянул на стоявшего перед ним старого аиста. Его глаза уже слегка потускнели, черные перья на крыльях поблекли и отливали зеленью, как поношенное перелицованное пальто, но лапы все еще были красными и пружинистыми.
— Это будет трудное путешествие, — сказал директор. — Органзия лежит за высокими горами.
