Мэри Нортон - Добывайки в поле
Ботинок заскрипел — это Под сел в постели.
— Осел, — сказал он, — и где–то близко.
Немного помолчав, он добавил:
— Странно… я ни разу не видел здесь осла.
— И я, — шепнула Арриэтта.
Но ответ отца все же ее успокоил, и она уже было собралась снова лечь, как ее внимание привлек другой звук, где–то рядом.
— Слышишь? — настороженно сказала она, выпрямившись.
— Нечего тебе лежать не смыкая глаз да прислушиваться, — проворчал Под, поворачиваясь на другой бок и стягивая на себя чуть не весь носок. — Ночью спать надо.
— Но это здесь, в пещере, — шепнула Арриэтта.
Ботинок опять заскрипел — в то время как Под садился.
— Да не шуми ты, ради бога, — недовольно проговорила Хомили, успевшая снова задремать.
— Ты сама не шуми, — сказал Под, вслушиваясь.
Что это такое — это негромкое потрескивание, повторяющееся через одинаковые промежутки?
— Ты права, — тихонько сказал он Арриэтте, — это здесь, рядом.
Он скинул носок, но Хомили сердито вцепилась в него и натянула на плечи.
— Пойду посмотрю, — сказал он.
— Ой, Под, не надо, — умоляюще произнесла Хомили хриплым от сна голосом. — Нам здесь ничего не грозит, когда ботинок зашнурован с верхом. Лежи спокойно…
— Нет, Хомили, я должен выяснить, в чем дело.
Он стал ощупью пробираться к выходу из ботинка.
— Не волнуйтесь, я скоро вернусь.
— Ну, тогда возьми хоть шляпную булавку, — с тревогой попросила Хомили, глядя, как он принимается расшнуровывать ботинок.
Арриэтта, тоже не сводившая с него глаз, увидела, как верх ботинка распахнулся, и на фоне ночного неба вдруг возникли голова и плечи ее отца. Послышалось царапанье чьих–то когтей, шорох, быстрый, легкий топот чьих–то ног и крик Пода:
— Кш… Кш… будьте вы прокляты!
И затем тишина.
Арриэтта подползла к выходу из ботинка и высунула голову на воздух. Ниша была залита ярким лунным светом, в котором все было видно, до мельчайших подробностей. Арриэтта вылезла наружу и огляделась вокруг. Под, серебряный в свете луны, стоял у входа в нишу и смотрел вниз, на поле.
— Что там такое? — крикнула Хомили из глубины ботинка.
— Проклятые полевки, — ответил Под. — Добрались до наших колосьев.
И в бледном свете луны Арриэтта увидела, что по песчаному полу их пещерки разбросана пустая шелуха от зерен.
— Что ж, слезами горю не поможешь, — сказал Под оборачиваясь и поддал ногой шелуху. — Возьми–ка метлу, — добавил он, — да подмети здесь.
Арриэтта принялась подметать, приплясывая от радости. Она чувствовала себя околдованной этим дружелюбным сиянием, придававшим даже самым обыденным вещам, вроде висящего на гвозде молотка, какое–то волшебное очарование. Сметя шелуху в три аккуратные кучки, она присоединилась к Поду у входа в пещеру, и они несколько минут сидели вместе на теплом песке, вслушиваясь в ночь.
В рощице возле ручья заухала сова — мелодичный, похожий на звук флейты зов. В ответ издалека донесся такой же, лишь более высокий крик, и над уснувшим пастбищем засновал взад–вперед мелодичный челнок, соединяя море лунного света с бархатом утонувших во мраке лесов.
Пусть здесь опасно, — думала Арриэтта, умиротворенно сидя рядом с отцом, — пусть здесь трудно, я все равно рада, что мы здесь.
— Что нам нужно, — сказал, наконец Под, прерывая долгое молчание, — так это какая–нибудь жестянка.
— Жестянка? — переспросила Арриэтта, боясь, что неверно его поняла.
— И даже не одна. Из–под какао. Или такая, в которой человек держит табак.
Он снова помолчал, затем добавил:
— Этот тайник, что мы вырыли, слишком мелкий. Спорю на что угодно, чертовы мыши добрались до орехов.
— А ты не мог бы научиться стрелять из лука? — сказала, чуть помолчав, Арриэтта.
— Зачем? — спросил Под.
Арриэтта колебалась, но наконец единым духом выпалила ему про Спиллера: про его тугой лук, про смертоносные стрелы с шипом на конце. Рассказала и о том, как Спиллер наблюдал за ними, в то время как они разыгрывали «Танец с ночной бабочкой» в освещенной, как театральная сцена, пещерке.
— Мне это не нравится, — сказал Под, подумав, — я не люблю, когда соседи заглядывают ко мне в окна. Этому надо помешать. Хоть ночью, хоть днем, — в этом есть что–то нездоровое, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
Арриэтта прекрасно его поняла.
— Нам надо сделать что–нибудь… вроде ставня или двери. Будь у нас кусок мелкой проволочной сетки… Или терка для сыра… такая, как была у нас дома. Что–нибудь, что пропускает свет, хочу я сказать. Не жить же нам опять в темноте.
— Придумал! — вдруг воскликнул Под.
Он встал, и, обернувшись, задрал голову кверху. Оттуда, с выступа, свисали вниз ветви молодого деревца, росшего на насыпи, серебряные в свете луны. Несколько мгновений Под стоял, вглядываясь в листья на фоне неба, словно прикидывая, какое до них расстояние, затем, посмотрев вниз, принялся шарить ногой по песку.
— Что ты ищешь? — спросила шепотом Арриэтта, думая, что он что–то потерял.
— Ага, — сказал Под довольно и опустился на колени. — То самое, что мне надо.
И он стал разгребать песок руками. Вскоре показалась петля тугого корня, которому, казалось, нет конца.
— Да, — повторил он, — то самое, лучше не надо.
— Для чего? — спросила Арриэтта, сгорая от любопытства.
— Принеси мне бечевку, — сказал Под, — она на полке с инструментами…
Став на цыпочки, Арриэтта сунула руку в песчаную щель и вытащила моток бечевки.
— Дай сюда, — сказал Под, — и принеси молоток.
Арриэтта смотрела, как отец привязывает конец бечевки к язычку от звонка, служившему ему молотком, балансируя на самом краю площадки, тщательно прицеливается и изо всех сил бросает его вверх. Молоток застревает в зеленом сплетении ветвей, как якорь.
— Иди–ка сюда, — сказал, отдышавшись. Под, — держи крепко бечевку и тяни ее на себя. Осторожнее… не дергай… легче… легче…
И, навалившись всем телом на бечевку и перебирая ее руками, они стянули вниз нависшую ветвь. В нише внезапно стало темно. Все покрыла пятнистая трепещущая тень, сквозь которую просачивался лунный свет.
— Держи крепко, — задыхаясь, сказал Под, подводя бечевку к петле корня в земле, — пока я ее не привяжу. Ну вот, — сказал он, поднявшись на ноги и потирая натруженные руки (Арриэтта заметила, что он с ног до головы испещрен дрожащими серебряными пятнышками). — Дай–ка мне ножницы. Ах, будь оно все неладно, я и забыл, что их нет. Принеси лобзик, он тоже сгодится.
В наступившей вдруг темноте было не так легко отыскать лобзик, но наконец Арриэтта его нашла, и Под отрезал бечевку.
— Ну вот, — повторил он довольно. — Ветка привязана, и мы в укрытии. Ну как — неплохая идея? Можно спускать и поднимать, как понадобится, смотря по погоде и всему прочему…
Под отвязал молоток от бечевки и прикрепил ее к главной ветви.
— Конечно, мышам это не помешает и коровам тоже, но, — он довольно засмеялся, — подглядывать за нами больше никто не будет.
— Замечательно, — сказала Арриэтта, зарывшись лицом в листья, — а нам отсюда все видно.
— В том–то и штука, — сказал Под. — Ну ладно, пошли, давно пора спать.
Пробираясь ко входу в ботинок, Под споткнулся о шелуху от зерна и, кашляя от пыли, полетел прямо в середину кучи. Он поднялся, отряхнулся и задумчиво сказал:
— Как, говоришь его имя? Спиллер? — Помолчал немного и так же задумчиво добавил: — Да, если подумать, на свете есть куда хуже блюда, чем сочное, прямо из печи, жаркое из выкормленной пшеницей полевки.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
«С глаз долой — из сердца вон».
(Из календаря Арриэтты. 7 сентября)Хомили проснулась в плохом настроении.
— Это еще что такое? — проворчала она, когда взъерошенная, в измятом платье, выбралась на следующее утро из ботинка и увидела, что ниша залита зеленоватым светом, словно они под водой.
— О, мама! — с упреком воскликнула Арриэтта, — разве это не прелесть?
Слабый ветерок шевелил листья, они расходились и вновь сходились между собой, пропуская яркие копья и стрелы пляшущего света. Все вокруг было веселым и одновременно таинственным. (Или это так только казалось Арриэтте?)
— Ты разве не видишь? — продолжала она, в то время как Под хранил оскорбленное молчание. — Это живое укрытие, его папа придумал… Впускает сюда свет, но защищает от дождя. И мы можем смотреть отсюда наружу, а к нам внутрь заглянуть нельзя.
— А кто станет заглядывать? — спросила Хомили.
— Кто угодно… любой прохожий. Хотя бы Спиллер, — добавила Арриэтта, словно по наитию свыше.
Хомили немного смягчилась.
— Хм! — снисходительно произнесла она, и хотя никак иначе не выразила своего отношения, она осмотрела корень на полу и провела сверху вниз пальцем по натянутой бечевке.
