Владислав Крапивин - Пироскаф «Дед Мазай»
— Видишь ли… В Мокроусове оказался занят причал. Там неожиданно ошвартовалась угольная баржа, и никак было не подойти… Я объяснил госпоже Контробубовой, что теперь у неё единственный выход: сесть на поезд и догнать нас на станции Старые Барабанщики через двое суток.
— Ругалась? — радостно хихикнул Сушкин.
— Она стенала, как донна Роза-Мануэлла в сериале «Заложники Рио-Эскамбреро», — печально объяснил Бамбало.
— А капитан Поль снова стр-л-радал от угрызений джентльменской совести, — вставил Дон. — «Ах, у несчастной пожилой госпожи ИИ опять из-за меня возникли тр-л-рудности»…
— Но ведь никто не виноват, что там оказалась баржа! — воскликнул Сушкин.
— Конечно, никто, — ласково подтвердил Бамбало. — И никто на свете не узнает, о чем наш добрый капитан беседовал по радио со шкипером этой баржи, которая сперва шла у нас в кильватере, а потом вдруг оказалась впереди… Хи-хи…
— Клевета! Ни о чем я с ним не беседовал!.. И вообще, хватит издеваться над старым Поликарпом! Вечные шуточки… Ещё немного, и я уйду в отставку!..
— Дядя Поль, не надо! — почти всерьёз испугался Сушкин.
— Тогда иди чистить зубы…
— Ты совсем как наша Афродита… — проворчал Сушкин.
— Это не самое плохое сравнение, — хмыкнул капитан. — Кстати, она уже звонила и желала «семь футов под килем». А какие там «семь», когда нет и двух. Того и гляди, сядем на мель…
На мель не сели. Наоборот, глубина стала больше, и «Дед Мазай» бодро шлёпал вдоль правого берега. Приветствовал гудками встречные теплоходы и баржи. Капитан отключил на полчаса электронную систему КГГ и разрешил Сушкину самостоятельно поуправлять пироскафом. Это было не-о-бык-но-вен-ное ощущение! Душа замирала от восторга, когда «Дед Мазай», послушный поворотам большущего рулевого колеса, направлял плоский тяжёлый нос то вправо, то влево. На носу, подвешенный к специальной опоре, сверкал колокол с названием пироскафа (кстати, такой же, только поменьше, висел и на рулевой рубке)… Конечно, капитан позволял Сушкину стоять на руле, когда поблизости не было встречных судов, опасного берега или отмелей. И сам на всякий случай был поблизости от штурвала.
А на носу, рядом с колоколом, нёс наружную вахту Донби. Между его расставленных ног стояло ведро с песком. Донби втыкал в него то одну, то другую голову.
— Дядя Поль, а почему он так? Боится чего-то?
— Вовсе нет! Это глупые выдумки, что страусы прячут голову в песок, если чего-то пугаются! На самом деле они просто ищут уединения, когда устают от окружающей суеты…
— А Донби-то от чего устаёт?
Кругом была тишина, солнечный простор, безлюдье…
— Бамбало и Дон просто отдыхают по очереди. Если они станут наблюдать за рекой и берегами вдвоём, у вахты станет раздваиваться внимание.
Капитан снова включил КГГ и устроился в парусиновом кресле. Сушкин — напротив, верхом на стуле. За окнами рубки тянулись низкие, поросшие ивняком берега. Кстати, довольно однообразные. Сонно гудел неподалёку шмель. Шмели все эти дни то и дело крутились рядом с Сушкиным. Но они были добродушные, и Сушкин сносил их терпеливо…
В окна влетал прохладный ветерок и качал старинные занавески с бомбошками.
— Том, дитя моё, — тоном тёти Полли спросил дядюшка Поль, — тебе ещё не надоело наше плавание? Путь не кажется однообразным?
Сушкин от возмущения дрыгнул босыми, успевшими изрядно загореть ногами.
— Мне?! Однообразным?! Да я готов так плыть сто дней подряд! Целый год подряд!
В самом деле, он впитывал в себя речной простор и синеву. Растворялся в теплом солнце. И… да, он чувствовал себя частичкой пироскафа, который сам был частью удивительного летнего мира…
Капитан покивал (кустики волос на его висках покачались, как пушистые хвостики).
— Целый год подряд?.. В необозримо далёкие времена, когда я учился в начальной школе, октябрятская вожатая Соня разучивала с нами песню… Дай-ка, голубчик, мне музыкальный инструмент…
Сушкин вместе со стулом поскакал в угол и вернулся с обшарпанной гитарой, про которую капитан Поль говорил, что она испанская, из города Сомбро Негро. Капитан взял, тронул струны. Донби выдернул голову Бамбало из ведра, и обе головы повернулись к рубке.
— Значит, так… — сказал стародавний октябрёнок Поль и хрипловато запел:
Сто двенадцать дней подряд
Марширует наш отряд
Очень храбрых октябрят.
Мы шагаем день и ночь,
Отдохнуть мы все не прочь,
Лопать хочется — невмочь.
Но в мешках у всей толпы —
Ни картошки, ни крупы,
И нельзя сойти с тропы.
А вожатый говорит:
«В нас геройский дух горит,
И отвага победит!
Эй, друзья, не вешать нос!
Вижу рощу из кокос,
Там орехов целый воз».
Пищи хватит там на всех,
Наедимся тех орех
И в пути нас ждёт успех.
Ну и так далее… — Дядя Поль прихлопнул струны. — Глуповатая, конечно, песенка, а вот помнится до сих пор…
— Не такая уж глуповатая, — рассудил Сушкин. — Весёлая… Только там не везде правильно. «Роща из кокос», «Наедимся тех орех»… Или это такой поэтический образ, да?
— Да. Точнее, поэтический приём… Ты умница, Том, чувствуешь поэзию… А какие песни ты знаешь? Кроме «Девушки с острова Пасхи»?
— Ну, всякие… Например, «Жил отважный капитан»… «Потому что мы пилоты»… «Прощайте, Скалистые горы…».
— Давай про пилотов, вместе. Не стесняйся!
Сушкин и не стеснялся. Спели про пилотов, про Скалистые горы, про отважного капитана. А потом ещё «Весёлый ветер», «Ты ждёшь, Лизавета…» и «Отзвенели песни нашего полка…» — этому печальному маршу научил Сушкина Феликс.
У Сушкина получалось неплохо (недаром все-таки четвёрка по пению). Капитан пел хрипловато, но, как говорится, «душевно» (особенно про Лизавету). Донби пристроился снаружи рубки и подпевал двумя голосами: Дон сдержанно, с мужественными нотками, Бамбало же — лирично.
— А кто будет следить за фарватером? — сказал капитан Поль.
— Да чего там следить? Впереди — никого… — беспечно отозвался Бамбало. — Давайте «Как провожают пароходы»…
Но оказалось, что впереди «кого». Из-за поворота вылезла низко сидящая наливная баржа и стала делать белым флагом отмашку: возьмите, мол, вправо. Электронный КГГ послушно взял. Разошлись левыми бортами. На борту баржи канителились со швабрами два толстых парня в драных тельняшках. Дурные какие-то, не как на других судах. Загоготали, заорали:
— Эй, на «Мазае»! Вы кто такие? Плавучий музей? Вы на выставку речных редкостей или на пароходное кладбище?
Сушкин от досады взялся за колечко, стал думать: как ответить? Капитан Поль ответил раньше, через мегафон:
Языком не мели,
Скоро будешь на мели!
— Ай, испугал! — захохотал один парень и стал отбирать у другого банку с пивом.
Надо сказать, что капитан оказался прав. Через полчаса из диспетчерской радиосводки стало известно, что баржа Т-62 с грузом керосина с ходу въехала на мель у деревни Кастрюлино…
— К вопросу о кастрюлях, — встряхнулся дядя Поль. — Донби, не пора ли подумать про обед?
— Тогда пускай Том будет вперёдсмотрящим, — решил Дон.
— Ура! — подскочил Сушкин и надел бескозырку.
А Донби пошёл на камбуз готовить борщ из свежих овощей и гречневую кашу из концентрата…
Изольда
Так прошла неделя. Даже больше недели. Мимо пироскафа тянулись берега — то высокие, то низкие, то лесистые, то луговые. По-прежнему встречались пассажирские и грузовые теплоходы. Все радостно приветствовали «Деда Мазая». Такие вредные посудины, как Т-62, больше не попадались.
Иногда швартовались к пристаням небольших городков — если было известно, что там их не ждёт опасность в лице Сусанны Самойловны Контробубовой. Неудачливая инспекторша ИИ по-прежнему гналась за «Дедом Мазаем» — от станции до станции железной дороги, которая тянулась неподалёку от реки. Всякий раз «иишнице» не везло. Диспетчеры говорили ей, что «пароход ждал, ждал вас и вынужден был уйти» или «к сожалению, он не будет здесь останавливаться, потому что не позволяет навигационная обстановка»… Сусанна Самойловна многократно звонила капитану и плаксивым голосом обещала обратиться во множество управлений и контор. А капитан с неизменной вежливостью отвечал:
— Что я могу поделать, сударыня? Обстановка неблагоприятная, графики швартовок напряжённые, времени в обрез. Вы знаете, на флоте есть такое выражение «форс-мажор»? Это когда обстоятельства сильнее судоводителя…
