Уильям Хорвуд - Тоуд-триумфатор
— Мадам, — сказал Барсук свистящим шепотом, — постарайтесь говорить проще, потому что мистер Тоуд не совсем понимает, что вы хотите сказать. Относитесь к нему как к больному.
И тут же глубоко вздохнул, потому что убедился, что его вмешательство не привело ни к чему хорошему, — Мадам принялась хлопать крыльями и носиться по террасе, выкрикивая:
— Птица! Летящая птица!
С какой радостной готовностью Тоуд последовал ее примеру!
— Птица! Вот кто я! Вот что она имеет в виду, старина Барсук! Разве это не чудесно?
Барсук нахмурился и решил переждать. Его обеспокоило упоминание о птицах и полете, ведь он знал, что Тоуд, кроме всего прочего, всегда жаждал летать и что для его собственной безопасности и благополучия других обитателей Берега Реки очень важно постоянно удерживать его в рамках здравомыслия. Именно бдительность друзей, а не самоконтроль предотвращала несчастье, и это тоже было хорошо известно Барсуку.
Изнемогший и запыхавшийся Тоуд наконец остановился перед Мадам, и она тоже остановилась.
— Похож я на птицу? — спросил Тоуд, надеясь на похвалу, как послушный мальчик.
— На храбрую птицу! — подтвердила она, подпитывая его тщеславие и любовь; он тут же напыжился, выпятил грудь и распустил перед ней хвост, как павлин. — На благородную птицу!
— Да, я птица! — подытожил Тоуд с глубокой убежденностью.
— Ну разве он не птица? — воскликнула скульпторша, ища у Барсука поддержки.
— Очень может быть, — с неуклюжей уклончивостью ответил Барсук, взглянув на Тоуда с легким отвращением. — Да, наверно, это так и есть.
Он надеялся, что Тоуд уловит предупреждающие нотки в его голосе и успокоится. Барсук знал, что Тоуду не надо много, чтобы выпятить грудь, напыжиться и из кожи вон вылезти, лишь бы показать свою значительность. Как только Мадам стала поощрять его представление о себе как о птице, и притом благородной, он в одну секунду улетел мыслями прочь от своей недавней попытки нежными излияниями привлечь внимание дамы. Он все выше и выше воспарял на крыльях фантазии, подгоняемый ветром восхищения мадам д'Альбер.
— Где будет установлено мое произведение? — спросила она.
— Моя скульптура? Я?
— Да, — воскликнула она, — покажите мне это место, кузен! Покажите наконец!
Неуклюже помавая руками, как провинциальный актер, которому досталась роль не по рангу и не по мастерству, но который горит желанием поразить публику, Тоуд проплыл к постаменту, где жаждал увидеть свой скульптурный портрет в два своих роста.
— Здесь я пребуду навеки! — изрек он.
— О мистер Тоуд, примите позу! — воскликнула она ему вдогонку. — Так. Благороднее! И как можно мужественнее! Вдохновите мое Искусство величием вашего Духа!
Тоуд старался как мог, и после нескольких попыток и, несомненно, многочисленных тайных репетиций накануне он без особого труда принял весьма драматическую позу. Правда, пребывание в ней довольно скоро привело к утомлению, потере важного вида и равновесия, и все же он продолжал стоять, вытянув руки и пальцы так благородно и мужественно, как только мог.
Мадам довольно долго и сосредоточенно изучала его, а затем пришла к неожиданному и весьма удивительному заключению.
— Он должен быть… императором, — сказала мадам д'Альбер с глубоким убеждением. — Вот кого я вижу в нем! Да. Император, и не иначе!
— Император! — задохнулся Тоуд, чувствуя слабость и головокружение, потому что физически очень трудно так долго оставаться столь благородным и мужественным.
— Интересно… — сказала Мадам спокойно и даже робко, как будто ей только что пришла в голову мысль, ужаснувшая ее, хотя Барсук подозревал, что она зародилась у нее давно. — Интересно, мистер Барсук, — сказала она, схватив того за руку, — неужели вам никогда не случалось взглянуть на мистера Тоуда и увидеть его таким, каким он мог бы быть?
— Каков он есть на самом деле — случалось, а каким он мог бы быть — вряд ли, — ответил Барсук, чувствуя, что его выигрыш в росте — ничто против ее выигрыша в весе, и потому позволяя увлечь себя поближе к Тоуду, чтобы посмотреть на него с более близкого расстояния.
— Тогда вглядитесь в него сейчас, — сказала она, величавым жестом указав на Тоуда, вспотевшего от усердия, с которым он пытался удержаться в неловкой позе, полной необыкновенного достоинства. — Вглядитесь! Что вы видите?
— Я вижу… — Барсуку было неловко продолжать, потому что он-то хорошо знал, что он видит. Он видел помпезность и слепое тщеславие, всепоглощающую гордость и… и… Тоуда, раздираемого страстями, с которыми он не в силах совладать.
— Он будет императором! — в экстазе воскликнула Мадам, срывая веточку лавра и вручая ее Тоуду, чтобы он приложил ее к голове как некое подобие триумфального венка.
— Императором? — ужаснулся Барсук.
Нога, на которой держался Тоуд, сдалась в неравной борьбе, подогнулась, и он закачался.
— Императором Цезарем — вот кем будет месье Тоуд. А вы, Барсук, Рэт и Крот, а также Выдра, вы будете его легатами, размером, конечно, поменьше его, держащими скрижали, на которых записаны его победы. Такова моя концепция. Сеанс окончен! Да здравствует император Цезарь!
Такой конец сегодняшней работы Мадам безусловно устроил Тоуда.
Он качнулся в последний раз и с глухим стуком ударился о землю, успев в падении схватить Мадам за руку.
— Кузина! — воскликнул он, уверенный, что все ее последние слова были не чем иным, как объяснением в любви к нему. — Согласитесь ли вы стать супругой императора Цезаря?
Барсук застыл в тихом ужасе, но выяснилось, что для волнения не было оснований.
Мадам не раз делали предложение, и хотя она и была недогадлива и вовремя не распознала опасности, теперь, когда ее клиент обнаружил свои истинные намерения, точно знала, что и как сказать.
— Кузен, — отвечала она совершенно спокойно, — наш брак невозможен, потому что я люблю другого.
— О горе! — простонал Тоуд.
— Ему я посвятила всю свою жизнь.
— Я в отчаянии!
— Кроме того, у меня есть еще клиенты, которых мне нужно повидать немедленно!
— Какие клиенты? — спросил Тоуд, все еще лежа на земле. Теперь ему было незачем подниматься.
Мадам достала из внушительных складок своего одеяния список, и, пока она зачитывала его, Барсуку ничего не оставалось, как восхищаться ее талантом улаживать любовные дела и осаживать пылких поклонников.
— В моем списке три имени, — сказала она, — но я изваяю их всех вместе: Председатель суда, начальник полиции и епископ.
— О ужас! — вскричал Тоуд и испытал понятный трепет, потому что знал всех этих джентльменов и вовсе не был дружен с ними.
— На обратном пути в Город я навещу епископа в его большом доме и там встречусь с ними со всеми! — безжалостно продолжала она. — А теперь я пойду, — заявила она, будучи так же решительна в своем уходе, как и в появлении. — Так лучше, месье, — сказала она Барсуку, прежде чем автомобиль умчал ее из Тоуд-Холла. — Боюсь, мистер Тоуд немножко влюблен в меня, а это нехорошо. Поэтому я не останусь.
Барсук почувствовал, что относится к ней гораздо лучше, чем раньше.
Как и опасался Барсук, неожиданный отъезд мадам Флорентины поверг незадачливого влюбленного в отчаяние и жестокие страдания на многие дни и недели. Так обильны были слезы и жалобы Тоуда, так громогласны его сетования на жестокость Судьбы, так мрачны приступы замкнутости, что Барсук счел необходимым собрать тех, кто принимал интересы Тоуда близко к сердцу, чтобы обсудить, что можно сделать.
Совет, который в отсутствие Крота и Рэта состоял из Выдры, Племянника и Прендергаста, заседал в нижней гостиной, потому что вызовы дворецкого участились в эти дни уныния и он всегда должен был быть наготове, чтобы отозваться. Прендергаст, правда, отнесся к обсуждению не с таким рвением, на которое надеялся Барсук. Дворецкий утверждал, что его профессиональный кодекс велит ему действовать только в интересах хозяина.
— Но вы поможете нам помочь ему? — спросил Выдра.
— Я, конечно, помогу моему хозяину, — ответил Прендергаст с великолепной двусмысленностью.
— Что ж, подведем итоги, — сказал Барсук. — Очевидно, что положение Тоуда ужасно, и очень скоро он будет опасен как для самого себя, так и для окружающих, если уже не опасен. У меня нет сомнений, что, несмотря на решительный отказ Мадам и наши увещевания, он попытается вырваться за пределы дома, чтобы предстать перед отвергнувшей его кузиной. А после того, как я опасаюсь, он будет настолько удручен и не способен владеть собой, что сможет совершить над собой что-нибудь необратимое. Или, принимая во внимание присущую ему трусость и неопытность в подобных делах, я допускаю и другую возможность: оставаясь на свободе и отвергнутым, он очень скоро нанесет кому-нибудь серьезное оскорбление, будет схвачен, осужден и посажен в тюрьму…
