Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

Было у нас да во Царе-граде,
Да не было ни дядины, не вотчины,
Да жил как был прозвитель царь,
Прозвитель-от царь Иван Васильевичь
Была семья его любимая,
А был у его только большой сын,
А и большое сын Федор Ивановичь.
Говорил как он таково слово:
«А по этому мосту по калинову
А много и было хожоно,
А много было и ежжоно,
А горячей крови много пролито».
А тут как царю за беду стало
А за ту кручинушку великую.
(Царь своим судом судил, много народу бил.)
Он крыцит-зыцит громким голосом:
«Уж вы, эх, палачи вы да немилосливы!
Вы берите царевичя за белы руки,
Вы ведите царевичя во чисто полë
Вы ко той ко плахи ко липовой,
Вы рубите его да буйну голову
Вы на той на плахи на липовой».
Ишша все палачи испужалисе,
Ишша все палачи устрашилисе.
Как адин палачь не устрашилса,
Тут Скарлютка вор, Скурлатов сын.
Он берет царевичя за белы руки,
Он ведет царевичя во чисто полë
Он ко той ко плахи ко липовой,
Да хочë рубить да буйну голову.
А во ту пору, да во то времечько
Перепахнула веска за реку Москву,
А во тот жа во Киев град,
А к тому же ведь ко дядюшки,
А к тому же Микиты Родомановичю:
«Уж ты ой еси, наш дядюшка,
Уж ты же Микита Родомановичь!
Уж ты знаёшъ ле, про то ведаёшь:
Как померкло у нас соньцë красноë,
А потухла звезда поднибесная, —
Как погиб цяревич за Москвой рекой
А и большоë Фëодор Ивановичь?»
Ишша тут же ведь как и дядюшка,
Ишша тот жа Микита Родомановичь,
Он ведь скачë с постелюшки со мяхкою;
Он обул как сапожки на босу ногу,
Он схватил талуп за един рукав;
Он крыцит-зыцит своим конюхам:
«Уж вы ой еси, мои конюхи!
Подводите мне и добра коня».
Он ведь скоро скачёт на добра коня,
Он ведь гонит тут во всю голову;
Крычит он зычит громким голосом:
«Розодвиньтесь-ко да вы, народ Божей».
Он застал Скарлютку на замахи;
А сам говорил таково слово:
«Ты Скарлютка вор, ты Скарлатов сын!
Ты не за свой гуж ты примаисьсе.
А кабы те тем гужом подавитисе.
Ты поди, Скарлютка, во чисто полë,
А сруби у тотарина буйну голову;
Ты приди к царю, — саблю на стол клади,
Ишша сам говори таково слово:
„Ишша то дело у нас сделано,
Ишша та работушка сроблена“».
Он берет цяревичя за белы руки,
Он садил цяревичя на добра коня;
Он сам коня в поводу повел.
Скарлютка вор да как Скарлатов сын,
Пошел как он да во чисто поле.
Он срубил у тотарина буйну голову.
Он пришел к царю, — саблю на стол кладёт:
А сам говорит таково слово:
«Ты прозвитель царь, Иван Васильевичь!
У нас то ведь дело нынь сделано,
У нас та роботушка сроблена».
Зажалел как тут прозвитель царь,
Зажалел как он своего сына,
Ишша большого Фёдора Ивановичи;
Ишша сам говорил таково слово:
«А как по вори да по Гогарини
Ишша много есь как жалобных тут,
А по моем по сыни по Федори
Некуго-то нету жалобного».
Приходила панафида шесьнедельняя,
А прозвитель царь Иван Васильевичь
А паходит он поминать сына
А и большего Федора Ивановичя.
А итти то нать мимо Киев град,
Да мимо дядьево-то подворьиця.
А у дядюшки и за пир такой,
А што тако да за весельицë.
А скрыцял как тут прозвитель царь,
Он скрыцял ведь тут громким голосом:
(Нихто не велел тебе разгоречитьсе то!)
«Уж ты ой еси, мой дядюшка!
А што у тя и за пир такой,
А што у тя и за весельицë?
Ты не знаёшь-ле, не выдаёшь:
А помёркло у нас соньцë красноë,
(Экой был герой! Бойсе его, перебоисе, все народ
своим судом судил.)
А потухла звезда подьнебесная, —
Как погиб царевич за Москвой рекой,
Ишша большоë Федор Ивановичь?»
Как выходит тут его дядюшка,
Ишша тот жа Микита Родомановичь;
Он выходит тут на красно крыльце.
Говорил как тут прозвитель царь:
(Эка громогласна старина!)
«Уж ты ой еси, ты мой дядюшка!»
Ишша ткнул копьем во праву ногу:
(Эк разгорячился как!)
Ишша што у тя и за пир такой,
Ишша што у тя за висельицë?
Ты не знаёшь-ле, не ведаёшь:
А померкло у нас соньцë красноë,
А потухла звезда поднебесная,—
А погиб царевичь за Москвой рекой,
Ишша большое Фëодор Ивановичь?»
Говорит как тут его дядюшка,
Ишша тот же Микита Радамановичь:
«Уж ты ой еси, мой племянничёк,
А прозвитель царь Иван Васильевичь!
Уж ты хош, — чем тобя обрадую,
Тибя большим-то сыном Федором,
Ишша Федором тибя Ивановичем».
Он выводит цяревичя на красно крыльце
Да большого-то Федора Ивановичя.
Зрадовался тут прозвитель-царь,
Прозвитель царь Иван Васильевичь:
Он берет тут ведь своего сына,
Он берет его за белы руки;
Он целует в уста во сахарны жа;
Ишша сам говорил таково слово:
«Уж ты гой еси, ты мой дядюшка!
Ишша чем тобя буду жаловать?
У тебя злата-серебра не мене моего».
(Пир средили, пировать стали. Не осудите бабушку.)

Нам не дорого не злато да чистое серебро
И дорога-то наша любовь да молодецькая.
Ишша злато, чисто серебро скоро минуитьсе,
А и дорога-то наша любовь не позабудитьсе.
Середи то было Китаю да славного города:
А и тут стояли палаты да белокаменны.
Што во тех-жа да во палатах было да белокаменных,
Тут не мурава трава в поли да шаталасе,
Не лазурьевы цветоцьки к земли преклонялисе,
Тут и бьют челом царю солдаты, да ниско кланяютьсе;
«Уж ты гой еси, надежда да православной царь,
Уж ты дай нам суд на князя да Долгорукого».
Говорил как тут надежда православной царь:
«У меня на Долгорукого суда нету,
Вы судите-ко Долгорукого своим судом,
Вы своим судом судите да рукопашкою,
Вы берите-ко слегу[57] да долгомерною,
Долгомерною слегу да семи аршин,
Семи она аршин да семи она верьхов.
Вы ломайте у Долгорукого хрустальни ворота».
Тут берут ведь как солдаты да все долгу слегу,
Долгу слегу да все семи аршин,
Семи-то аршин она была семи верьхов.[58]
Они ломают у Долгорукого хрустальни ворота.
Как выходит Долгорукой он на красно крыльцë.
Уж вы гой еси, солдаты да новобраны,
Ишшо што да вам, робята, да тако надомно?
Ишшо надо вам робятам да разе чисто серебро?»
Тут спроговорят солдаты да новобраные:
Нам не надомно солдатам чисто-серебро,
Ты отдай нам наше жалованье
Хлебно и мундерно и денежно».

Ишша сватался Митрей князь
Ишшо сватался Михайловичь
На Домны Фалилеёвны
Он по три года, по три зимы,
От дверей не отходучи.
Да от ворот не отъедучи,
Да как пошел, пошел Митрей князь
Да он ко ранной заутрени
Да к чесной ранной воскрисеньское.
Увидала его Домнушка
Да Домна Фалилеёвна:
«Да ево Митриё кутыра йидë,
Да как кутыра-та боярьская,
Да как сова заозерьская:
Голова-та у Митрея
Да как котёл пивоваренной,
Глаза-ти у Митрея
Да как две кошки ордастые,[59]
Да как брови у Митрея
Да как собаки горластые».
Да как услышел Митриё князь,
Да как услышил ведь Михайловичь-от,
Воротилса к своей сестрици,
Да ко Ульяны Михайловны:
«Уж ты гой еси, сестриця,
Да ты Ульяна Михайловна!
Да собирай-ка беседушку;
Да созови красных девушок
Да молодых-то молодушок,
Да созови-сходи Домнушку
Да как Домну ту Фалилеёвну;
Созови на беседушку
Да скажи: „Митрея-та дома нет“,
А скажи: „Михайловича дома нет:
Да он ушёл за охвотами,
Он за утками, за гусями,
Да он за белыма лебедеми“».
Да пошла, пошла сестриця
Да Ульяна Михайловна,
Да собирала беседушку,
Да созвала красных девушок
Да молодых то молодушок;
Да позвала она ведь Домнушку
Да как Домну-то Фалилеёвну:
«Да ты пойдём, пойдём, Домна, к нам,
Да ты пойдем на беседушку
Да посидеть с красныма девушками
Да с молодыма молодушками».
Посылаёт ей матёнка:
«Да ты поди, поди, Домнушка,
Да ты Домна Фалелеёвна;
Да ты поди на беседушку
Да посидеть с красныма девушками».
Говорила тут Домнушка
Да как Домна Фалилеёвна:
«Ты кормилица матёнка!
Не посол идёт, — омман за мной».
Да говорила тут сестриця
Да как Ульяна Михайловна:
«Да ты пойдём, пойдём,
Домна, к нам,
Да ты пойдём, Фалилеёвна;
Да у нас Митрея-то дома нет,
У нас Михайловича дома нет:
Он ушел за охвотами,
Да он за утками, за гусями,
Да он за белыма лебедеми».
Да как пошла, пошла Домнушка
Да посидеть на беседушку,
Да посидеть с красныма девушками
Да с молодыма молодушками.
Да идёт, идёт Домнушка,
Да идё Фалилеёвна.
У ворот стоят приворотничьки,
У дверей стоят притворьничьки.
Да сохватали тут Домнушку,
Да сохватали Фалелеёвну
Да ей за белые руцюшьки
За злачены персни серебреные;
Подводили ей к Митрею,
Да подводили к Михайловичю.
Ишша Митрей князь за столом стоит
Да со всема кнезьями, боярами.
Да наливаёт он чару вина,
Наливаёт зеленого;
Да подаваёт он Домнушки,
Да подаваёт Фалелеёвны:
«Да выпей, выпей, выпей, Домнушка,
Да выпей, выпей, Фалелеёвна,
Да от кутыры боярьское,
Да от совы ты заозерьское,
От котла-та пивоваренного,
Да ты от кошки ордастое.
Да от собаки горластое».
Не примаёт как Домнушка
Да не примаёт Фалелеёвна,
Говорила тут Домнушка,
Да говорила Фалелеёвна:
«Да ты спусти, спусти, Митрей князь,
Да ты спусти, спусти, Михайловичь
Да ко кормилици матёнки
Да как сходить к ей за платьицëм:
Да перво платьё рукобитноë,
Да второ платьё обрученное,
Да третьё платьё подвинесьнеё».
Да не спускаёт ей Митрей княсь
Да как сходить ей ко матёнки.
Да как сходить ей за платьицëм:
Да перво платьё рукобитноë,
Да второ платьё обруценноë,
Да третьё платьё подвинесьнеё.
Да говорила как Домнушка,
Да говорила Фалелеёвна:
«Уж ты ой еси, Митрей князь!
Да ты спусти на могилочьку
Да ко родителю батюшку
Да попросить блаословленьиця;
Да уж мы с тем бласловленьицëм
Да будём жыть-красоватисе,
Будём гулять-проклаждатисе».
А спустил, спустил Митрей князь,
Да как спустил, спустил Михайловичь
Да ко родителю батюшку
Да сходить на могилочьку
Да попросить бласловленьиця:
«Да уж мы с тем бласловленьицëм
Да будём жить-красоватисе,
Будём гулять-проклаждатисе».
Пошла, пошла Домнушка,
Да как пошла Фалелеёвна,
Да пошла на могилочьку;
Да брала с собой два ножичка
Да как два друга быдто милых-е.
Да как пришла на могилочьку,
Да ко родителю-батюшку.
Да первой ножечёк наставила
Да против серьця ретивого,
Да второй ножичёк наставила
Да противу горла ревливого;
Да сама она сибе тут смерть придала.