Туве Янссон - В конце ноября
«Не пойму, почему это они им восхищаются, – думал хомса, направляясь в сад. – Конечно, то, что он курит трубку, выглядит внушительно. А может, на них производит впечатление, что он уходит, не говоря ни слова, и запирается в своей палатке. Но я ведь тоже ухожу и запираюсь, а это ни на кого не производит впечатления. Видно потому, что я такой маленький. – Хомса долго бродил по саду в раздумьях. – Мне не нужны друзья, которые приветливы, хотя им нет до тебя дела, и они просто боятся выглядеть нелюбезными. И трусливые друзья мне не нужны. Я хочу быть с тем, кто никогда ничего не боится, с тем, кто бы меня любил, я хочу, чтобы у меня была мама!»
Он не заметил, как подошел к большим воротам. Осенью они казались мрачными, здесь можно было спрятаться и ждать. Но хомса чувствовал, что зверька здесь больше не было. Он ушел своей дорогой. Поскрипел своими новыми зубами и ушел. А ведь это хомса Тофт дал зверьку зубы. Когда хомса проходил мимо Онкельскрута, тот проснулся и крикнул:
– У нас будет праздник! Большой праздник в мою честь!
Хомса попробовал было проскользнуть мимо, но Онкельскрут поймал его своей клюкой.
– Послушай-ка меня, – сказал он. – Я сказал хемулю, что предок – мой лучший друг, что он не был на празднике целых сто лет и что его обязательно нужно пригласить! В качестве почетного гостя! Хемуль обещал. Но я говорю вам всем, что мне без предка праздника не надо! Тебе ясно?
– Да, – промямлил хомса. – Ясно. – Но сам думал о своем зверьке.
На веранде, освещенной слабыми солнечными лучами, сидела Мюмла и расчесывала свои волосы.
– Привет, хомсочка, – сказала она, – ты приготовил свой номер?
– Я ничего не умею, – уклончиво ответил хомса.
– Иди-ка сюда, – подозвала его Мюмла, – тебя нужно причесать.
Хомса послушно приблизился, и Мюмла принялась расчесывать его спутанные волосы.
– Если бы ты причесывался хотя бы десять минут в день, волосы у тебя были бы совсем неплохие. Они послушные, и цвет у них приятный. Так ты утверждаешь, что ничего не умеешь? Однако разозлиться ты сумел. Только потом залез под стол и все испортил.
Хомса стоял не двигаясь, ему нравилось, что его причесывают.
– Мюмла, – робко спросил он, – куда бы ты отправилась, если бы ты была большим злым зверем?
Мюмла тут же ответила:
– Подальше от моря. В тот реденький лесок позади кухни. Они всегда ходили туда, когда были не в духе.
– Ты хочешь сказать, когда ты не в духе? – спросил он.
– Нет, я говорю про семью муми-троллей. Когда кто-нибудь из них злился или был в плохом настроении, то, чтобы его оставили в покое, отправлялся в этот лесок.
Хомса сделал шаг назад и закричал:
– Это неправда! Они никогда не злились!
– Стой спокойно! – сказала Мюмла. – Ты думаешь, я могу причесывать тебя, когда ты вот так прыгаешь? А еще я скажу тебе, что иной раз и папа, и мама, и Муми-тролль ужасно надоедали друг другу. Ну иди же сюда.
– Не пойду! – воскликнул хомса. – Мама вовсе не такая! Она всегда добрая и хорошая! – И выбежал, громко хлопнув дверью.
Мюмла просто дразнит его. Она ничего не знает про маму. Не знает, что мама никогда не бывает злой.
Филифьонка повесила последнюю гирлянду – синюю – и оглядела свою кухню. Это была самая закопченная, самая грязная на свете кухня, зато художественно украшенная. Сегодня они будут ужинать на веранде раньше обычного. Сначала она подаст горячую уху, а в семь часов – горячие сандвичи с сыром и яблочный сок. Вино она отыскала в папином шкафу, а банку с сырными корочками – на верхней полке в кладовке. На банке была наклейка: «Для лесных мышей».
Тихонько насвистывая, Филифьонка изящными движениями разложила салфетки, – каждая салфетка была сложена в виде лебедя (Снусмумрику она, разумеется, салфетку не положила, он ими не пользовался). На ее лоб падали крутые завитки, и было заметно, что брови у нее накрашены. Ничего не скреблось за обоями, ничто не скреблось за плинтусами, и таинственные часы перестали тикать. Сейчас ей было не до них, ей надо было думать о своей программе. Она устроит театр теней «Возвращение семейства муми-троллей». «Это будет очень интересно и всем понравится», – подумала она. Она закрыла дверь в гостиную, а кухонную дверь заперла на задвижку. Потом положила лист картона на кухонный стол и стала рисовать. Она нарисовала лодку, в которой сидело четверо: двое взрослых, один подросток, а третий совсем малыш. Самый маленький сидел у руля. Рисунок вышел не совсем такой, какой хотелось бы Филифьонке, но переделывать она не стала. Все равно идея была ясна. Закончив рисунок, она вырезала его и прикрепила гвоздиками к палке от метлы. Филифьонка работала быстро и уверенно и при этом все время насвистывала, причем не песенки Снусмумрика, а свои собственные мотивы. Между прочим, она насвистывала гораздо лучше, чем рисовала или прибивала свои рисунки к палке.
Наступили сумерки, и она зажгла лампу. Сегодня ей не было грустно, она была полна приятных ожиданий. Лампа бросала на стену слабый свет, Филифьонка подняла метлу с силуэтом семьи муми-троллей, сидящих в лодке, и на обоях появилась тень. А теперь нужно прикрепить на стену простыню – белый экран, на котором силуэт поплывет по морю.
– Открой дверь! – закричал Онкельскрут за дверью гостиной.
Филифьонка чуть приоткрыла дверь и сказал в щелочку:
– Еще слишком рано!
– У меня важное дело! – прошептал Онкельскрут. – Я пригласил его, положил приглашение в шкаф. А это нужно поставить возле почетного места. – Он сунул в дверь большой мокрый букет – цветы в сочетании с листьями и мхом.
Филифьонка глянула на увядшие растения и сделала гримасу.
– Чтобы никаких бактерий у меня в кухне!
– Но ведь это кленовые листья! Я их вымыл в ручье, – возразил Онкельскрут.
– Бактерии любят воду, – отрезала Филифьонка. – Ты принял лекарства?
– Неужели ты считаешь, что в праздник нужно принимать лекарства? – воскликнул Онкельскрут с презрением. – Я забыл про них. А знаешь, что случилось? Я опять потерял свои очки.
– Поздравляю, – сухо заметила Филифьонка. – Предлагаю тебе послать букет прямо в шкаф, это будет вежливее.
И она хлопнула дверью, правда, не очень громко.
18
И вот фонарики зажглись, красные, желтые и зеленые, они мягко отражались в черных оконных стеклах. Гости собрались в кухне, торжественно здоровались друг с другом и усаживались за стол. Но хемуль, стоя у спинки своего стула, сказал:
– Сегодня у нас праздник в честь семьи муми-троллей. Прошу вашего позволения открыть его стихотворением, которое я написал по этому случаю и посвятил его Муми-папе.
Он взял листок бумаги и с большим чувством прочел:
Скажи мне, что есть счастье – тихая река,
пожатье лапы или мирный вечер?
Выплыть из тины, ила, тростника
морскому ветру свежему навстречу?
А что есть жизнь, мечта или волна?
Большой поток иль туча грозовая?
Вновь странной нежностью душа моя полна,
но что мне делать с нею, я не знаю.
Мир многолик, и он меня гнетет.
Сжать твердо лапой руль,
когда же сей счастливый миг придет?
Все зааплодировали.
«Сей миг», – повторил Онкельскрут, – как приятно. Помню, так говорили, когда я был маленький.
– Одну минутку! – сказал хемуль. – Это не мне нужно аплодировать. Давайте помолчим полминуты в знак благодарности к семье муми-троллей. Мы едим их припасы, вернее, то, что они оставили, бродим под их деревьями, дышим воздухом снисходительной дружбы и жизнелюбия. Минута молчания!
– Ты сказал полминуты! – пробормотал Онкельскрут и стал считать секунды. Все встали и подняли рюмки, момент был торжественный. «Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, – считал Онкельскрут, у него в тот день немного устали ноги. – Эти секунды должны бы быть моими собственными, ведь праздник-то, во всяком случае, мой, а не семьи муми-троллей. Им-то хорошо, у них живот не болит». Он был недоволен, что предок опаздывал.
В то время, как гости стояли, застыв на минуту в честь семьи муми-троллей, снаружи, откуда-то вроде бы с кухонной лестницы, донеслось странное шуршание, словно кто-то крался, шаря руками по стене дома. Филифьонка бросила быстрый взгляд на дверь – она была заперта на щеколду – и встретилась глазами с хомсой. Они оба подняли мордочки и молча принюхались.
– Я предлагаю тост! – воскликнул хемуль. – Выпьем за хорошую дружбу!
Гости отпили вино из рюмочек, рюмки были малюсенькие и очень красивые – на ножках, с полосочкой по краям. Потом все уселись.
– А теперь, – сказал хемуль, – программу продолжает самый неприметный из нас. Последний будет выступать первым, не правда ли, это справедливо, а, хомса Тофт?
Хомса открыл книгу почти в самом конце и начал читать. Он читал довольно тихо, делая паузы перед длинными словами. «Стр. 227. То, что форма существования вида, который мы пытаемся реконструировать, сохраняет характер травоядного в чисто физиологическом плане и одновременно его отношение к внешнему миру становится все более агрессивным, можно считать явлением исключительным. Что касается обострения внимания, быстроты движений, силы и прочих охотничьих инстинктов, сопровождающих обычно развитие плотоядных, то таких изменений не произошло. На зубах наблюдаются тупые жевательные поверхности, когти чисто рудиментарные, зрение слабое. Размеры его, однако, увеличились поразительно, что, говоря откровенно, может причинить неприятности особи, в течение тысячелетий дремавшей в укромных щелях и пустотах. В данном случае мы, к нашему изумлению, наблюдаем форму развития, соединяющую в себе все признаки вегетарианца с чертами ленивого простейшего, наделенного слабо выраженной и абсолютно необъяснимой агрессивностью».
