Дмитрий Емец - Таня Гроттер и магический контрабас
– АХ ТАК! Пять! – заорал дядя Герман и шагнул вперед.
Прежде чем Таня успела сообразить, что он собирается делать, оплеуха обожгла ее щеку. Таня закричала не столько от боли, сколько от унижения. Прежде дядя Герман никогда не бил ее, только шипел, оскорблял и запирал в ванную или на лоджии. В душу ей словно вылили вонючую болтушку.
А дядя Герман, вконец взбесившийся, уже заносил руку для нового удара. Увертываясь от него, Таня загородилась контрабасом. Дурневская оплеуха пришлась по инструменту. Видимо, магический контрабас не привык к такому обращению. Струны возмущенно загудели, низко, словно предупреждали дядю Германа не делать глупостей. Не обращая на это внимания, Дурнев с яростью схватился за гриф и стал вырывать контрабас у Тани.
– А ну живо отдай его! Кому говорю! Сдам его в милицию – пускай выясняют, у кого ты его утащила, воровка! Где телефон? А, ты и телефон сломала!!
Таня вцепилась в контрабас что было сил и не отпускала, хотя дядя Герман был намного сильнее и мотал ее вместе с инструментом из стороны в сторону, ударяя спиной о раму лоджии и о шкаф.
Случайно рука девочки оказалась на одном из колков, регулирующих натяжку струн. В этот момент Дурнев резко дернул на себя, и Таня повернула колок. Натянутая струна загудела низко и басовито. На миг Тане почудилось, что она оглохла. Стекла в рамах угрожающе задрожали. Потеряв равновесие, Таня упала вместе с инструментом на спину.
Внезапно дядя Герман, нависший было над ней, замер. Черты его лица как-то обмякли, подобрели и приобрели идиотическое выражение. Зрачки некоторое время бестолково вращались в орбитах, а затем целеустремленно скрестились на переносице. Верхняя губа поползла наверх, обнажив довольно длинные передние зубы.
Наконец, наскучив дико блуждать по сторонам, глаза дяди Германа пристально уставились на Таню – вначале правый, а за ним и левый. От удивления дядя Герман подпрыгнул на месте и глупо хихикнул.
– Хи-хи! Какой плавный денек! – сказал он тоненьким писклявым голосом.
Таня испуганно ойкнула. Через секунду она ойкнула еще раз, потому что дядя Герман вдруг наклонился и обнюхал контрабас, слегка даже, кажется, попробовав его на зуб.
– Девоцка, ты сто тут делаес? Цветочки собираес? Давай знакомиться: я кролик Сюсюкалка! – пискнул он.
Таня что-то пробормотала, но дядя Герман не слушал ее. Он уже прыгал по комнате, поджав ручки, точно лапки кролика. Ловко вспрыгнув прямо с ковра на стол Пипы, дядя Герман обрушил его. Со стола кувыркнулся на кровать, опрокинул книжные полки, оторвал дверцу у шкафа, а затем, опустившись на четвереньки, принялся подгрызать ножки стульев. Проглотив несколько кусочков полировки, дядя Герман капризно поморщился. Такса Полтора Километра, заливаясь клокочущим старческим лаем, повисла у него на штанине. В другое время Дурнев прослезился бы от умиления, что его собачка играет, теперь же он так пнул таксу ногой, что Полтора Километра с воем выкатилась в коридор.
– У нас, кволиков, ужасно сильные задние лапы! Мы ими можем здорава лягацца! – похвастался он Тане, глодая отломанную ножку стула. – Фуй, какая невкусная деревяшка! Терпеть не могу эту плативную кору! У меня от нее дзубы болят! У тебя нет морквы или капушты?
Не отвечая, Таня продолжала пораженно разглядывать его. Кролику это, очевидно, не понравилось. Его белесые бровки собрались на узком лобике.
– Ты сто, не слысыс, девцёнка? Кволичьего языка не понимаес? Морквы, говорю, нет? – просюсюкал он.
– Есть... На кухне... В овощном ящике... – пробормотала Таня.
– Спацибо, девоцка! Ты думаес, я глупый, думаес, я тебя не узнал? Осень дасе знаю! – с заговорщицким видом сказал дядя Герман и ускакал, сотрясая пол своими здоровенными ступнями сорок седьмого размера. – У, хитлюга! Меня не обманес! Ты Красная Сапоска! – крикнул он, погрозив ей на прощанье пальцем.
Не прошло и минуты, как с кухни донесся характерный звук: Дурнев, он же самозваный кролик Сюсюкалка, похоже, обнаружил «моркву» и теперь торопился слопать ее вместе с кульком. Во всяком случае, к хрусту сгрызаемой моркови периодически добавлялось шуршание пакета.
Таня осторожно выбралась из-под контрабаса, разглядывая его со смесью ужаса и восхищения. Она ни минуты не сомневалась в том, что во внезапном умопомрачении дяди Германа замешан был именно он. Ведь в тот момент, когда она повернула настраивающий струну колок, Дурнев и вообразил себя кроликом Сюсюкалкой.
Вспомнив о предупреждении, которое было на бересте, Таня поспешно ослабила натяжение струны и проверила, не появилось ли в грифе трещин. Нет, контрабас, к счастью, не пострадал, если не считать небольшой царапины, которую оставили ногти дяди Германа.
В дверях заскрежетал ключ. Сообразив, что это могут быть либо Пипа, либо тетя Нинель, Таня поспешно спрятала контрабас в футляр и задвинула его в шкаф. По квартире уже раскатывались гулкие прыжки – это кролик Сюсюкалка прыгал встречать своих родственников.
И когда через минуту в коридоре раздался страшный сдвоенный вопль тети Нинели и Пипы, Таня догадалась, что он их встретил.
– Вы не Красные Сапоски! Ты Бабка-толстунья, а ты ее дочка! Не твогайте меня! Я будя лягацца! У меня сильные задние лапы! – оглушительно заверещал дядя Герман, удирая от них по всей квартире...
Глава 4
КОВОКЛИ РВАКЛИ?
– Цвианг! – прогудела третья от края струна, которую Таня прижала ближе к середине грифа. Едва звук растаял, как на лоджии возникла круглая толстощекая голова в медном шлеме. Размером она была с порядочный котел и грозно вращала зрачками. Вид у головы был откровенно разбойничий. Искривленный нос был когда-то вмят чьим-то кулаком, а на щеке красовался длинный шрам...
– Ковокли рвакли? – прорычала она, когда ее зрачки, перестав вращаться, остановились на девочке.
– Никовокли не рвакли... Ошибочка вышла... – пытаясь спрятаться за контрабасом, пробормотала Таня.
Голова ухмыльнулась, обнажив сточенные желтые зубы, каждый из которых был с добрый кулак. Кроме того, стало заметно, что между двумя передними зубами застряло что-то ужасно похожее на подошву от ботинка.
– Че за «никовокли», в натуре? – хрипло спросила голова. – Где магический отзыв? Тебя че, не предупреждали, что я могу разорвать того, кто незаконно пользуется волшебными предметами? Клочки по закоулочкам и, типа, все такое.
– Нет, меня не предупреждали, – быстро выпалила Таня, сообразив, что в этом ее единственное оправдание.
– Да ни в жись не поверю! А коль не предупреждали, значит, ты не ведьма, а одна из лопухоидов!
– Нет, я ведьма... То есть я... Погодите, я все объясню...
Таня в испуге попятилась и, надеясь, что голова исчезнет, поспешно провела смычком по соседней струне.
«Вжиангг!» – толсто прогудела струна. Нет, голова не исчезла, зато рядом немедленно возникла другая, еще более бандитская, чем первая, украшенная пушистыми фельдфебельскими усами.
– Где нежить? Вякли бякли обвивакли? – спросила она голосом, который резал слух, как наждачная бумага.
Таня ойкнула, испытав жгучее желание оказаться за сто километров отсюда или, на худой конец, просто провалиться под пол.
– Вякли бякли обвивакли? – нетерпеливо повторила голова.
– Здорово, Усыня! – гаркнула та голова, что появилась на лоджии раньше. – Думаю, пришла пора кое-кого слопать. Кого-то, кто вызывает нас, не зная простейшего магического отзыва...
. – Точно, Дубыня... Давно пора проучить этих зеленых ведьмочек! Будут знать, как путать заклинания!
– Да она и не ведьмочка небось, а одна из лопухоидов... Ненавижу, когда эти ничтожества воображают себя чародеями. Руки бы поотрывал тому, кто дает им волшебные инструменты...
Таня в страхе схватилась за смычок. Она хотела взмахнуть им, зная, что от этого видения порой исчезают, но случайно задела еще одну струну. «Ну вот, опять! Да что же это такое!» – подумала она, испытывая дурное предчувствие. И предчувствие не обмануло.
«Дррианггг!» – ехидно тренькнула струна, и тотчас третья голова, лысая, как бильярдный шар, выкатилась рядом с первыми двумя. Лицо у нее было плоским как блин, с таким же, как и у блина, множеством мелких пористых рытвин, глаза точно узенькие щелки, зато огромный рот протягивался от уха до уха. Явственно ощущалось, что голова эта если и не совсем тупая, то с придурью.
– Горыани подниматурус? – мрачно спросила голова.
Таня убито молчала.
– Терпеть не могу, когда от меня одну голову перемещают. Это, выходит, мое туловище там сейчас одно торчит? Кто хошь подойти может и пинка дать? А если б я, к примеру, в битве был, то че, так вслепую и махать?
– Угу, Горыня! Это ты точно сказал. Типа, кто не заховался, я не виноват... – сказал Дубыня. – Я че, типа, сказать хочу. Я за пять минут до этого от скуки с двумя циклопами завязался: мол, че толкаетесь, одноглазые, давно вам не вламывали, и все такое... Один только размахиваться начал, а моя башка – раз! – и тут! То-то он щас небось моргает... То ли он мне голову снес, то ли чего. Непонятно, короче, как с безголовым махаться.
