Эрнст Гофман - Повелитель блох
― Ну, теперь, ― проговорил маленький невидимка, ― теперь я вполне утешен и успокоен. Если у меня и нет руки, которую я мог бы протянуть вам, то позвольте мне хотя бы укусить вас в большой палец, отчасти в изъявление моей искренней радости ― отчасти в закрепление нашего дружеского союза.
В то же мгновение господин Перегринус почувствовал такой болезненный укол в большой палец правой руки, какой мог исходить только от первого мастера из всех блох.
― Однако вы кусаетесь, ― вскричал Перегринус, ― кусаетесь, как маленький чертенок!
― Примите это за живой знак моего искреннего к вам расположения, ― возразил мастер-блоха. ― Но справедливость требует, чтобы я в залог моей благодарности дал вам в подарок одно из самых удивительных произведений искусства, какие только существуют. Это не что иное, как микроскоп, который изготовил один из очень ловких и искусных оптиков моего народа еще в бытность свою на службе у Левенгука. Вам этот инструмент покажется немного субтильным, и в самом деле он в сто двадцать раз меньше песчинки, но применение его не допускает большей величины. Я вложу это стеклышко в зрачок вашего левого глаза, и глаз этот тотчас же приобретет свойства микроскопа. Вы будете поражены его действием, но на сей раз я умолчу о нем и только попрошу вас позволить мне заняться этой операцией тогда, когда я буду уверен, что микроскопический глаз окажет вам большие услуги. Ну а теперь покойной ночи, господин Перегринус, вам нужен некоторый отдых.
Перегринус действительно заснул и пробудился только поздно утром.
Он услышал знакомое шуршание половой щетки старой Алины, подметавшей соседнюю комнату. Маленькое дитя, провинившееся в какой-нибудь шалости, не боится так розог матери, как господин Перегринус боялся попреков старухи. Наконец она тихо вошла, неся кофе. Господин Перегринус выглянул на нее украдкой из-за полога, который он задернул, и был немало удивлен ясной солнечной улыбке, озарявшей лицо старухи.
― Вы все еще спите, милый господин Тис? ― спросила старуха самым сладким голосом, какой только мог исходить из ее глотки.
Ободренный Перегринус ответил столь же ласково:
― Нет, милая Алина, поставьте завтрак на стол, я сейчас встану.
Когда же Перегринус встал в самом деле, ему почудилось, как будто в комнате веет сладостное дыхание прелестного создания, покоившегося в его объятиях; на душе его стало как-то уютно и жутко; во что бы то ни стало он стремился узнать, что сделалось с тайной его любви; ибо прелестнейшее создание явилось и исчезло, словно тайна.
Покуда господин Перегринус тщетно пытался глотать кофе и белый хлеб, каждый кусок которого застревал у него в горле, вошла старая Алина и стала возиться в комнате, бормоча себе под нос: «Удивительно! Невероятно! Чего только не приключается на свете! Нет, кто бы мог подумать!»
Сердце забилось у Перегринуса. Не в силах сдерживаться долее, он спросил:
― Что же приключилось удивительного, милая Алина?
― Мало ли что, мало ли что! ― отвечала старуха с лукавой усмешкой, продолжая по-прежнему убирать комнату.
Грудь готова была разорваться у бедного Перегринуса, и он невольно воскликнул в сердечной тоске:
― Ах, Алина!
― Да, господин Тис, я здесь, что прикажете? ― и с этими словами старуха остановилась прямо перед Перегринусом, как бы в ожидании приказаний.
Перегринус вытаращил глаза на медно-красное, отвратительно искривленное лицо старухи и в порыве внезапного негодования забыл всю свою робость.
― Что сталось, ― спросил он довольно-таки сердито, ― что сталось с незнакомой дамой, которая была здесь вчера вечером? Отперла ли ты ей наружную дверь, наняла ли ей карету, как я приказал? Доставила ли ее домой?
― Отперла ли дверь? ― заговорила старуха, осклабившись ужасной гримасой, что должно было изображать хитрую улыбку. ― Привела ли карету? Доставила ли домой? Это было не нужно. Красоточка осталась в нашем доме, она все еще здесь и пока вовсе не собирается уезжать.
Перегринус даже вскочил от радостного испуга, а старуха стала ему рассказывать, что в то самое время, как дама запрыгала по лестнице с такой стремительностью, что она чуть не лишилась чувств от страха, старый господин Сваммер стоял внизу в дверях своей комнаты, держа в руке огромный канделябр. Старый господин пригласил даму к себе в комнату, причем много раз перед ней расшаркивался и склонялся, что вообще вовсе не было в его обычаях, а она безо всяких церемоний проскользнула к нему, вслед за чем господин Сваммер крепко-накрепко запер дверь и задвинул засов.
Уж очень странным показался ей поступок господина Сваммера, и она не могла удержаться, чтобы не приложить уха к двери и не поглядеть в замочную скважину. Господин Сваммер стоял посреди комнаты и так трогательно, так жалостно выговаривал незнакомке, что даже она, старуха, прослезилась, несмотря на то что она ни слова не могла понять, так как господин Сваммер говорил на иностранном языке. Она убеждена только, что господин Сваммер старался обратить даму на путь добродетели и благочестия, так как он горячился все более и более, пока наконец незнакомка не упала перед ним на колени и, проливая слезы, с величайшим смирением поцеловала ему руку. Тогда господин Сваммер очень ласково помог ей встать, поцеловал ее в лоб, причем он должен был сильно нагнуться, и затем подвел ее к креслу. После этого господин Сваммер с большой заботливостью развел огонь в камине, принес разных пряностей и, сколько она могла рассмотреть, начал варить глинтвейн. К несчастию, в это время старуха взяла понюшку табаку и вслед за тем громко чихнула. Тут вся она задрожала и чуть не умерла от страха, когда господин Сваммер протянул руку к двери и закричал громовым голосом: «Убирайся вон, подслушивающий сатана!» Она и сама не помнит, как только она поднялась по лестнице и добралась до своей постели. Поутру, чуть только открыла она глаза, она подумала, что видит привидение. У ее постели стоял господин Сваммер в прекрасном собольем кафтане с золотыми шнурами и кистями, с шляпой на голове и тростью в руке.
― Любезнейшая госпожа Алина, ― обратился к ней господин Сваммер, ― я должен уйти по важному делу и возвращусь, пожалуй, только через несколько часов. Позаботьтесь, чтобы в сенях подле моей комнаты не было никакого шума и чтобы никто не смел входить ко мне. Дело в том, что у меня укрылась одна знатная дама, даже скажу вам прямо, не просто дама, а иноземная принцесса, богатая и дивной красоты. В прежнее время, при дворе ее царственного родителя, я состоял у нее в наставниках, поэтому и пользуюсь ее доверием и должен защищать ее от всех ее врагов. Я говорю это вам, госпожа Алина, дабы вы оказывали моей гостье уважение, подобающее ее сану. Она потребует ваших услуг с разрешения господина Тиса, и вы будете награждены по-царски, добрейшая госпожа Алина, если только вы будете молчаливы и никому не выдадите местопребывания принцессы. ― Сказав это, господин Сваммер быстро ушел.
Господин Перегринус Тис спросил старуху, не кажется ли ей странным, что дама, которую он встретил, как опять-таки утверждает, у переплетчика Лэммерхирта на Кальбахской улице, оказалась принцессой и укрылась у старого господина Сваммера. Старуха отвечала на это, что словам господина Сваммера верит она еще более, чем своим глазам, и потому думает, что все случившееся у переплетчика Лэммерхирта и здесь, в этой комнате, либо просто какое-то колдовское наваждение, либо принцесса во время своего бегства бросилась в такие приключения со страха и из-за смятения. А впрочем, она скоро узнает это все от самой принцессы.
― Однако, ― говорил опять господин Перегринус, собственно только для того, чтобы поддержать беседу о даме, ― однако куда же девались ваши подозрения, ваше худое мнение, которое вы имели вчера о незнакомке?
― Ах, ― возразила старуха, ухмыляясь, ― ах, все это прошло. Стоит только получше поглядеть на нее, голубушку, чтобы догадаться, что это знатная принцесса, да еще такой ангельской красоты, какая встречается только у принцесс. Когда господин Сваммер ушел, мне надобно же было посмотреть, что поделывает добрая наша госпожа, и я взглянула в замочную скважину. Принцесса лежала на софе, облокотившись на руку своей ангельской головкой, а ее черные локоны вились сквозь белоснежные пальчики. Что это была за красота! А платье на ней было из тончайшей серебряной тафты, сквозь которую просвечивали и чудная грудь ее, и полные ручки. На ножках ее были золотые туфельки. Одна из них, впрочем, свалилась, и видно было, что она не надела чулок: босая ножка выглядывала из-под платья, и она играла ее пальчиками ― ну просто загляденье! Да она и теперь, верно, все еще лежит на софе, и если вам угодно, милый господин Тис, подойти к замочной скважине, то...
― Что ты говоришь, ― с жаром перебил старуху Перегринус, ― что ты говоришь! Как, мне идти смотреть на соблазнительницу, чтобы она заставила меня наделать еще разных глупостей?
