Древневосточная литература - Тысяча и одна ночь. Том XIII
Восемьсот сорок девятая ночь
Когда же настала восемьсот сорок девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур, когда усилилось в нем любовное безумие, стал произносить стихи, охваченный сильной страстью. И когда он напевал эти стихи и повторял их, вдруг услышала его Хубуб. И она постучала в ворота, и Масрур поднялся и открыл ей, и она вошла и подала ему письмо. И Масрур взял его и прочитал и спросил: «О Хубуб, какие за тобой вести о твоей госпоже?» И невольница ответила: «В этом письме заключается то, что избавляет от ответа, так как ты из людей разумных». И Масрур обрадовался великой радостью и произнёс такие два стиха:
«Вот пришло письмо, и обрадован содержаньем я.
И хотелось бы в глубине души сохранить его.
Лишь сильней любил я, целуя строки письма её,
И казалось мне, что жемчужина скрыта страсти в нем».
И потом он написал письмо, ей в ответ, и отдал его Хубуб, и та взяла его и отнесла Зейн-аль-Мавасиф. И, придя к ней, Хубуб начала ей описывать достоинства Масрура и рассказывать ей об его качествах и великодушии и стала ему помощницей в сближении с Зейн-аль-Мавасиф. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ей: «О Хубуб, он мешкает с приходом к нам». – «Поистине, он скоро придёт», – ответила Хубуб. И не закончила она ещё своих слов, как вдруг Масрур пришёл и постучался в ворота. И Хубуб открыла ему и взяла его и привела к своей госпоже Зейн-аль-Мавасиф, и та пожелала ему мира и приветствовала его и посадила с собой рядом.
А затем она сказала своей невольнице Хубуб: «Подай ему одежду из лучших, какие бывают». И Хубуб пошла и принесла одежду, шитую золотом, и Зейн-аль-Мавасиф взяла её и облачила в неё Масрура. И сама она тоже облачилась в платье из роскошнейших одежд и надела на голову сетку из свежего жемчуга, а поверх сетки она повязала парчовую повязку, обшитую жемчугом, драгоценными камнями и яхонтами. И она выпустила из-под повязки два локона, и к каждому локону привязала красный яхонт с меткой яркого золота, и распустила волосы, подобные тёмной ночи, и окурилась алоэ и надушилась мускусом и амброй. И её невольница Хубуб сказала ей: «Да сохранит тебя Аллах от сглаза!» И Зейн-аль-Мавасиф стала ходить, горделиво покачиваясь при каждом шаге, и невольница произнесла такие стихи из дивных своих стихотворений:
«И смутилась ивы ветвь гибкая от шагов её,
И напала взором на любящих, посмотрев, она.
Луна явилась во мраке ночи волос её,
Точно солнце, вдруг осиявшее тень кудрей её.
О, как счастлив тот, с кем почует рядом краса её,
Кто умрёт, клянясь её жизнью, за неё умрёт!»
И Зейн-аль-Мавасиф поблагодарила её, а потом она подошла к Масруру, подобная незакрытой луне. И, увидав её, Масрур поднялся на ноги и воскликнул: «Если моё предположение говорит правду, она не человек, а одна из невест рая». И потом Зейн-аль-Мавасиф велела подать стол, и он появился, и вдруг оказалось, что на краю стола написаны такие стихи:
Сверни с твоей ложкою ты к табору мисок
И всякими насладись жаркими и дичью.
На них перепёлки будут – я их всегда люблю –
И нежные курочки с цыплятами вместе.
Аллахом нам дан кебаб, румянцем гордящийся,
И зелень макаем мы в разбавленный уксус.
Прекрасен молочный рис, куда погружаются
Запястья до самого предела браслетов.
О, горесть души моей о двух рыбных кушаньях
На свежих лепёшечках из плотного теста!
И потом они стали есть и пить, наслаждаться и веселиться. И убрали скатерть кушаний, и подали скатерть вина, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыханье, и наполнил чашу Масрур и воскликнул: «О та, чей я раб, и кто моя госпожа!» И затем он стал напевать, произнося такие стихи:
«Глазам я дивлюсь моим – наполнить сумеют ли
Себя красотою той, что блещет красой своей?
И ей в её времени не встретишь подобных ты,
По тонкости её свойств и качеств приятности.
Завидует ивы ветвь всегда её гибкости
В одежде, когда идёт она, соразмерная.
Лик светлый её луну смущает во тьме ночной,
И яркий её пробор, как месяц, сияет нам.
Когда по земле пройдёт, летит аромат её,
Как ветер, что средь долин и гор овевает нас».
А когда Масрур окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф воскликнула: «О Масрур, всякому, кто крепко держится своей веры и поел нашего хлеба и соли, мы обязаны воздать должное! Брось же думать об этих делах, и я верну тебе все твои владения и все, что мы у тебя взяли». – «О госпожа, – ответил Масрур, – ты свободна от ответа за то, о чем ты говоришь, хотя ты была вероломна в клятве, которая между нами. А я пойду и сделаюсь мусульманином»[5]. И невольница Зейн-аль-Мавасиф, Хубуб, сказала ей: «О госпожа моя, ты молода годами и много знаешь, и я ходатайствую перед тобой именем великого Аллаха. Если ты не послушаешь моего ходатайства и не залечишь моего сердца, я не просплю этой ночи у тебя в доме». – «О Хубуб, – ответила девушка, – будет лишь то, чего ты хочешь. Пойди убери нам заново другую комнату».
И невольница Хубуб поднялась и заново убрала другую комнату, и украсила её, и надушила лучшими благовониями, как хотела и желала, и приготовила кушанья, и принесла вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Зейналь-Мавасиф приказала своей невольнице Хубуб заново убрать комнату развлечения, Хубуб поднялась и обновила кушанье и вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание. И Зейналь-Мавасиф сказала: «О Масрур, пришло время встречи и сближения, и если ты заботишься о нашей любви, скажи нам стихи с диковинным смыслом». И Масрур произнёс такую касыду:
Я связан (а в сердце пламя ярким огнём горит)
Верёвкой сближения, в разлуке разорванной,
И страстью к девушке, что сердце разбила мне
И ум мой похитила щекой своей нежною.
Изогнута бровь у ней, и черны глаза её,
Уста её молнию напомнят улыбкою.
Всего прожила она четыре и десять лет,
А слезы мои о ней напомнят дракона кровь.
Увидел её в саду у быстрых потоков я,
С лицом лучше месяца, что в выси плывёт небес,
И встал я, пленённому подобный, почтительно,
И молвил: «Привет Аллаха, о недоступная!»
И мне на привет она охотно ответила
Словами прекрасными, как жемчуг нанизанный.
И речи мои услышав, в миг поняла она
Желанья мои, и сердце стало глухим её.
И молвила дева: «Речи эти не глупость ли?»
И молвил я: «Перестань бранить ты влюблённого!
И если меня ты примешь – дело не трудно мне.
Возлюбленные – как ты, а любящие – как я». –
Увидев, чего хочу, она улыбнулась мне
И молвила: «Я творцом небес и земли клянусь,
Еврейка я, а еврейство – вера суровая,
А ты к христианам, без сомнения, относишься,
Как, хочешь ты близости – ты веры иной, чем я?
Коль хочешь ты это сделать, – будешь жалеть потом.
Играешь ты верою – дозволено ль то в любви!
И будет упрёками изранен подобный мне.
И вера его носить начнёт во все стороны,
И будешь преступен ты перед верой обоих нас.
И если нас любишь, стань евреем ты по любви
И сделай сближение с другой недозволенным.
И дай на Евангелие ты клятву правдивую,
Что будешь хранить в любви ты тайну, скрывать её.
И я поклянусь на Торе верными клятвами,
Что выполню я обет, который дала тебе».
Поклялся я верою, законом и толком ей,
И сам её клятву дать заставил великую.
И молвил я: «Как зовут тебя, о предел надежд?»
И молвила: «Я краса всех свойств – недоступная».
И вскрикнул я: «О краса всех свойств, я, поистине,
Любовью к тебе охвачен, в страсти безумен я».
Увидел под покрывалом я красоту её,
И сердцем печален стал, и сделался я влюблён.
И долго пред занавеской я умолял её,
И сердцем великая моим овладела страсть.
Увидевши, что со мной и как велика любовь,
Она показала мне сияющий смехом лик.
И ветром сближенья пахнуло от нас тогда,
И веяло мускусом от тела и рук её.
И запах рассеялся повсюду её духов,
И я вино уст узнал, лобзая прекрасный рот.
Нагнулась, как ивы ветвь, в одеждах своих она,
И близость запретная мне стала дозволенной,
И спали мы в близости, и сблизились с нею мы
Объятьем, лобзаньем и влаги смешеньем уст.
Ничто ведь не красит землю, кроме возлюбленной,
С которой ты близок стал, и ею ты властвуешь.
Когда ж засияло утро, встала любимая
Проститься со мной, и лик её затмевал луну.
Прощаясь, она стихи сказала, и по щекам
Нанизаны были капли слез и рассыпаны.
Обет не забуду я Аллаху, покуда жив,
Прекрасную ночь и клятвы ей не забуду я».
И Зейн-аль-Мавасиф пришла в восторг и воскликнула: «О Масрур, как прекрасны твои качества! Пусть не живёт тот, кто с тобой враждует!» И она вошла в комнату и позвала Масрура, и тот вошёл к ней и прижал её к груди, и обнял, и поцеловал, и достиг с ней того, что считал невозможным, и радовался он, получив прекрасную близость. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: «О Масрур, твои деньги для нас запретны и для тебя дозволены, так как мы стали любящими!» И затем она возвратила ему богатства, которые у него взяла, и спросила: «О Масрур, есть ли у тебя сад, куда мы бы могли прийти погулять?» – «Да, госпожа, – ответил Масрур, – у меня есть сад, которому нет равных».
