Дик Кинг-Смит - Нос королевы
Анита пропала, «Ледокол» — покорёженная развалина, сама она отброшена в канаву, как потрёпанная кукла, а электронные часы разбиты на сломанном запястье. В больнице врачам пришлось немало потрудиться: у неё был также перелом бедра, нескольких рёбер и ключицы, не говоря уже о многочисленных порезах и кровоподтёках.
Поначалу всё казалось одним нескончаемым сном, с незнакомыми голосами, незнакомыми запахами и непреходящей болью. Иногда сон был не таким уж плохим, просто смутная мешанина из пятнистых кроликов и щенков с блестящей чёрной шерстью. Но бывал и кошмар, всегда один и тот же. Вниз по длинной дороге прямо на неё катился гигантский пятидесятипенсовик, колесо-монстр, высотой с дом; катилось оно с жутким клацаньем, переваливаясь с грани на грань. А Хармони не могла двинуться и со страхом осознавала, что тот край, на который указывает огромный нос огромной королевы, вот-вот раздавит её. И тогда от ужаса она кричала.
Настал день, когда Хармони пришла в сознание, когда поняла, где находится, что произошло и почему она в бинтах и пластырях, а нога её подвешена на какой-то странной штуковине. В тот день около её кровати собралась вся семья.
Мелоди вернулась из Америки на пару дней раньше. Мистер Паркер попросил отпустить его с работы. Миссис Паркер всё время находилась около своей младшей дочери.
Хармони посмотрела по очереди на каждого из них, и на сей раз она видела не тщеславную Сиамскую Кошку, не напыщенного Морского Льва и суетливую Зобастую Голубку. Она видела трёх взволнованных близких людей, смотрящих на неё с тревогой и любовью. Она расплакалась.
— Не тревожься, Харм. Твой кролик в порядке. Этот смешной маленький молочник с писклявым голосом нашёл его в соседнем саду. Я присматриваю за Анитой, и она чувствует себя отлично.
— Не тревожься, Хармони. Мы купим тебе новый велосипед и новые часы.
— Не тревожься, родная, на этот раз я твои джинсы не выкинула, только постирала. И я осмотрела карманы. Твой драгоценный старый пятидесятипенсовик лежит в копилке.
Настало время уходить. Миссис Паркер немного задержалась, когда другие вышли.
— Постарайся отдохнуть, — ласково улыбнулась она. — Теперь всё будет хорошо.
— У меня были ужасные сны, мама.
— Знаю, милая. Ты кричала.
— Что я кричала?
— Что-то вроде «королева знает»[9], но какая королева и что она должна знать, я не представляю. Да и ты, наверное, тоже.
— Мама…
— Да, милая?
— А как же школа?
— О, думаю, этот семестр тебе придётся пропустить.
«Королева прекрасно всё знает, она выполнила шестое желание, — подумала Хармони. — Бьюсь об заклад, если бы я могла вынуть сейчас монету из копилки, королева бы вовсю усмехалась, потому что и щенка-то у меня нет… С седьмым желанием придётся пока подождать».
Похоже, что Рэксу Рафу Монти нравилось в больнице. Когда при столкновении сорвало багажник, Рэкс Раф Монти чудом остался цел и невредим. Миссис Паркер посадила его на прикроватную тумбочку, и всё это время он ждал, когда Хармони придёт в себя. Теперь, конечно, пёс занял место на подушке, у изголовья, и палатная сестра (вылитый Жесткошёрстный Фокстерьер, как сразу отметила Хармони) поместила над кроватью рядом с карточкой, на которой было написано «Хармони Паркер», ещё одну — «Р. Р. Монти». Когда наступало время пить чай, ему всегда приносили сладкий бисквит, который зря не пропадал.
Поначалу Хармони как человеку, который предпочитает большей частью одиночество, не очень нравилось находиться в окружении такого количества пациентов и медперсонала. Здесь невозможно было уединиться. Но Хармони преодолела это неудобство своим обычным методом — она забавлялась, превращая людей в животных.
Кроме медсестры, была ещё няня, пучеглазая и с очень приплюснутым носом (Мопс); ночная сиделка в больших очках, тихо передвигающаяся по тёмной палате, её форменная одежда, казалось, меняла цвет, когда она проходила через маленькие лужицы света (конечно, Хамелеон); парочка стажёров, которые стремительно носились по коридорам больницы, при этом безостановочно болтая с пациентами и друг с другом (Волнистые Попугайчики).
А ещё были два доктора. Хармони их часто видела. Один ей представлялся очень важным, потому что Жесткошёрстный Фокстерьер и Мопс бросались ему навстречу, как только он появлялся. Но доктор вёл себя просто. Тихий, маленький, рыжеватый, быстрый — ну просто вылитый Хорёк. Другой был моложе, в отличие от Хорька, уж совсем рыжий, с очень громким и резким голосом (Обезьяна-Ревун).
И, конечно, во всём детском отделении лечилось много маленьких животных, которые повредили свои крылышки, или лапки, или клювики, упав с деревьев, или угодив в какие-нибудь ямы, или неосторожно перебегая дорогу. Так что Хармони смогла заполнить своими рисунками целый альбом, пока лежала и выздоравливала.
Наконец наступил день, когда Хармони перешла с коляски на костыли и Хорёк сказал, что можно отправляться домой. Что это был за день!
На ланч были и рыбные палочки, и тушёная баночная фасоль, и чипсы с кетчупом, а Голубка порхала вокруг неё, стараясь угадать любое желание дочери.
Сиамка приветливо мурлыкала, а потом сбегала в курятник и принесла Аниту, которая, как показалось Хармони, немного подросла.
А вечером, когда Морской Лев вернулся с работы, он помог Хармони дойти до гаража. Там, сверкающий тёмной синевой и хромированными деталями, без единого пятнышка, с белой окантовкой шин стоял «Ледокол»!
— Он выглядит так, будто на нём никто никогда не ездил, — медленно произнесла изумлённая Хармони.
Морской Лев весело рявкнул:
— Так и есть. Вот что значит быть знаменитостью. Когда управляющий магазина, где продают велосипеды, узнал, что ты попала в аварию и что тот знаменитый десятитысячный велосипед разбит, он решил отхватить себе ещё один лакомый кусок рекламы и убедил предпринимателей дать тебе новый «Ледокол». Теперь они в любой день могут опять нагрянуть со съёмкой. Ты, должно быть, единственная в мире девочка, которой достались два новёхоньких велосипеда.
— Я, должно быть, единственная в мире девочка, которой досталась волшебная монета в пятьдесят пенсов тысяча девятьсот семьдесят третьего года, — сказала Хармони Рэксу Рафу Монти в тот вечер, когда они лежали в привычной кровати в своей комнате и следили, как луна пробирается сквозь чёрные ветки яблони. — И её волшебная сила ещё не иссякла. Дома все так добры ко мне, даже Сиси-дурочка, и я начинаю по-настоящему верить, что они, может, и не будут против того, чтобы у меня был щенок.
Вернувшись из больницы, Хармони сразу же переместила монету из брюшка поросёнка опять в свой карман и теперь, выбравшись из кровати, достала пятидесятипенсовик. Она повернула лицо королевы к лунному свету. Хармони помнила, что оно выглядело очень печальным вечером накануне аварии. Теперь у него было странное и таинственное выражение, не то чтобы коварное, а скорее… Хармони старалась подобрать подходящее слово… скорее… проницательное, да, именно проницательное.
— Интересно, — сказала Хармони королеве, — действительно ли ты уже знаешь, каким будет моё седьмое желание? Я бы не удивилась. Ну а если и не знаешь, то завтра узнаешь.
Она спрятала монету, забралась под одеяло, устроила как следует Рэкса Рафа Монти и заснула.
Когда на следующий день туманным осенним утром она проснулась, то не сразу сообразила, где находится, и в первое мгновение, оглядевшись, подумала — куда делись животные-детёныши из больничной палаты? Но тут же, конечно, появилась До Меня Дошло гримаса, за которой быстро последовала Глуповато-Счастливая.
Хармони села на кровати и выглянула в окно. На дороге она увидела почтальона-Кенгуру, прыгающего от дома к дому. «Остановится он у нашего? — подумала она. — Впрочем, какая разница? Главное, что я дома, чувствую себя в сто раз лучше и сегодня собираюсь использовать моё седьмое желание и стать счастливой обладательницей замечательного, с блестящей чёрной шерстью щенка лабрадора! Так что мне всё равно, есть ли у Кенгуру что-нибудь для нас в его сумке или нет. Это не важно».
Но оказалось, что есть, и очень важное.
Хармони спустилась вниз к завтраку, осторожно, пользуясь теперь только клюшкой, и сразу поняла, что случилось что-то ужасное. Морской Лев сидел за столом один — была суббота, так что ему не надо было заниматься «балансированием» в Сити, — в руках он держал письмо. Его свисающие усы, казалось, поникли ещё больше, а в глазах застыла печаль.
— Что это за письмо? — спросила Хармони.
— О Джинджере, — сказал Морской Лев и провёл ластом по своей лысой макушке.
— О дяде Джинджере? — переспросила Хармони тихо. — Почему о нём? Почему он не мог написать письмо сам?
