Миёко Мацутани - Маленькие сказки
Обзор книги Миёко Мацутани - Маленькие сказки
Как мыши золотые монеты проветривали
Давно-давно это было.
Жил в одной горной деревушке парень, и был он очень ленив. Только и делал, что спал день-деньской.
Большой уж вырос, мог бы и родителям помогать, да куда там! Ест да спит, спит да ест — вот и вся его забота. Надоело отцу с матерью ругать его да уговаривать, махнули они на него рукой и прозвали Таро-Лежебока.
Как-то раз осенью выдался погожий денёк. Небо ясное-преясное.
— Чем валяться без дела в такую погоду, пошёл бы в горы, накосил бы травы, — велела мать.
И на удивление всем, поднялся вдруг Таро-Лежебока, зевнул и сказал:
— И то, пойду-ка я в горы.
И пошёл.
Поднялся он на гору: кругом трава стоит, сочная да высокая, солнце светит ярко, дышать легко. Перекувырнулся Таро через голову разок-другой, улёгся на камень, на море стал смотреть. А море всё в лучах солнца, так и сверкает, и сверкает. Вдруг слышит он тихое пение:
— Дзяккури, дзяккури!
Мышиное добро —
Монетки золотые
Проветривать несём,
Чтоб не заржавели,
Чтобы моль не съела.
Смотрит Таро-Лежебока — вылезают из нор мышки, монеты несут: кто на спине, кто в лапках, кто хвостом обмотал и тащит. Мышей видимо-невидимо из нор вылезло. Выносят монеты, на траву кладут. Выносят и кладут.
Скоро уж ни земли, ни травы не стало видно. Вся гора сплошь золотом усыпана.
— Вот это да! Монеты! То голубым цветом отливают, то красным. То серебряные, то золотые! — радостно воскликнул Таро, а сам ни с места — лежит, монетами любуется.
И вот склонился день к вечеру. Ветер холодный подул. Солнце в море окунулось. И снова послышалась тихая песенка:
— Дзяккури, дзяккури!
Мышиное добро —
Монетки золотые
Мы в норки отнесём.
Теперь не заржавеют,
Теперь уж моль не съест.
Вылезают из норок мыши, монеты собирают: кто на спине, кто в лапках, кто хвостом обмотал и тащит. Оглянуться Таро не успел, как ни одной монетки на траве не осталось.
— Ну вот, мыши свои монеты убрали, пора и мне домой возвращаться.
Спустился Таро-Лежебока с горы, домой пошёл.
— Что же ты делал до сей поры? Ни одной травинки не скосил, не принёс, — сокрушается мать…
И кто бы мог подумать! Вечером раздаётся вдруг у дверей:
— Добрый вечер! Добрый вечер!
Видит мать — стоит у порога девушка в красивом кимоно, а в руках поднос с золотыми монетами.
Вот плата Таро-Лежебоке за труд. Караулил он наши монеты, пока мы их проветривали.
Сказала и поставила у порога поднос с золотыми монетами. Поставила и исчезла.
Вот ведь какие чудеса бывают!
Погонщик быка и Ямамба
Давно-давно это было. Жил в одной деревне Сандзюрó погонщик быка. Однажды вёз он по горной дороге воз с сушёной треской. Идёт себе не спеша рядом с повозкой, по сторонам поглядывает.
Время было зимнее, снег пошёл, снежинки кружатся. Уж и солнце село. Дело к ночи идёт. Тоскливо одному на горной дороге. Погоняет Сандзюро быка, поскорее до деревни добраться хочет, и вдруг слышит:
— Эй! Э-э-эй!
Испугался Сандзюро, хотел было бежать, да воз оставить жалко. Но сколько ни хлестал он быка, тот идёт себе еле-еле.
Тут слышит Сандзюро: нагоняет его кто-то. Страшно стало погонщику, но всё же оглянулся он, видит: бежит за ним Ямамба — Горная ведьма, космы длинные, спутанные, серебром отливают.
— Постой, Сандзюро, погоди! — кричит.
Налетела словно вихрь, руку тянет.
— Брось-ка мне треску! — говорит.
Вытащил Сандзюро из мешка треску, кинул Ямамбе, та на лету подхватила её и тут же сожрала.
— Ещё! — кричит и руку тянет.
Погоняет Сандзюро быка, а сам, не оборачиваясь назад, вытаскивает по одной треске из мешка и Ямамбе швыряет. Всю треску побросал и мешок кинул. А Ямамба снова кричит:
— Отдавай быка, Сандзюро!
Да таким страшным голосом кричит, что бросил погонщик своего быка и в бамбуковую чащу убежал.
Долго блуждал он по чаще, не разбирая дороги, не ведая, где запад, где восток, и вдруг видит: брезжит в темноте огонёк.
«Вот повезло!» — подумал погонщик и вошёл в дом.
Смотрит — никого нет, кругом грязь, паутина, в очаге огонь еле теплится.
Взобрался Сандзюро на чердак, под крышу, сидит, затаился.
Слышит: кто-то в дом входит.
— Съела, съела, воз трески съела! Быка тоже съела! Жаль, Сандзюро ускользнул.
Это Ямамба вошла в дом, сама с собой разговаривает.
Удивился Сандзюро. Надо же такому случиться — в дом к Ямамбе угодил! Но ничего не поделаешь, придётся сидеть тихо, не шевелиться — может, не заметит.
— Съесть, что ли, лепёшек вместо Сандзюро или так спать завалиться? — сказала Ямамба и плюхнулась на циновку у очага.
Заныло в животе у Сандзюро — очень есть захотелось. И прошептал он нечаянно:
— Лепёшки, лепёшки…
— Ага! Бог огня велит лепёшки испечь. Испеку-ка я лепёшек.
Посадила Ямамба лепёшки на решётку ирори, а сама задремала. Испеклись лепёшки, дух от них на весь дом идёт. Не выдержал Сандзюро, огляделся: нет ли какой палки зацепить лепёшку. Видит: лежит тонкий бамбуковый шест на чердаке.
«Вот это мне и надо», — подумал он, протянул тихонько шест к очагу, подцепил лепёшку и наверх поднял.
Ох и горяча, ох и вкусна лепёшка!
Все лепёшки у Ямамбы перетаскал.
Проснулась Ямамба, смотрит — нет лепёшек.
— Мда… Пока дремала, Бог огня съел. Ничего не поделаешь, спать лягу. Только где бы лечь? На чердаке или в котле?
— В котле! В котле! — поспешно сказал Сандзюро.
— Гм… Бог огня велит в котёл лечь. Ладно, залезу в котёл.
Сказала так Ямамба и забралась в котёл, а сверху крышкой прикрылась.
Слез Сандзюро потихоньку с чердака, видит: спит Ямамба мертвецким сном, басом похрапывает. Притащил он огромный камень с улицы и на крышку котла навалил.
— Что это? Видно, гром грохочет, — говорит спросонья Ямамба.
А Сандзюро подкинул дров в очаг, зажёг огонь. Горит огонь, потрескивает: кати-кати-кати…
— Что это? Видно, ветер кусты качает… — бормочет Ямамба.
Разгорелся огонь, загудел: у-у-у-у…
— Гм… видно, ураган во дворе, — сказала Ямамба и зевнула во весь рот.
И вдруг как завопит: «Ай! Горячо!» Стала из котла вылезать, да не тут-то было. Камень-то тяжёлый. Так и сгорела.
И поднялось над горами большое белое облако — точь-в-точь Ямамба.
Тут и сказке конец.
Дух бедности
Давно-давно это было.
Жил в одной деревне нищий крестьянин по имени Хэйсáку. Вроде бы и работал, а из бедности не вылезал.
— Надоела мне такая жизнь! — сказал он как-то и впал в уныние. Сидит и вовсе ничего не делает.
Однажды, в канун Нового года, открыл Хэйсаку кладовку и видит: спит на куче тряпья маленький старичок — клубочком свернулся. Худой весь, грязный. Удивился Хэйсаку, спросил:
— Эй, ты! Кто таков будешь?
— Я-то? Я — Дух бедности, — ответил, зевнув, старичок.
— Дух бедности?!
— Ну да! Мне дом твой понравился, вот я и поселился здесь, — сказал старичок, почёсывая грязные ноги одна о другую.
Расстроился Хэйсаку, сидел целый час, скрестив на груди руки, думал, а ночью тихонько шепнул своей старухе:
— Знаешь, старая, поселился у нас в доме Дух бедности. Теперь сколько ни работай, жизнь лучше не станет. Вот я и решил: бежать отсюда надо. Завтра на рассвете и убежим.
— И что это за напасть такая? Почему это он наш дом выбрал? — запричитала старуха. — Ну ладно, так и сделаем, старик, как ты сказал.
Сели они, стали ждать рассвета и вдруг слышат: каса-косо-каса-косо — будто кто соломой шуршит. И доносятся эти звуки из кладовки. Открыли кладовку, а старичок тот, давешний, проворно так соломой шуршит — сандалии плетёт.
— Для чего это тебе сандалии понадобились? — спросил Хэйсаку.
— Как для чего? В дорогу собираюсь, вместе и пойдём.
Услышав такое, совсем пали духом Хэйсаку и его жена — сидят, ничего делать не хотят.
Вышел Дух бедности вразвалочку из кладовки и говорит:
— Что же это такое? Эдак я с вами, пожалуй, никогда и не расстанусь. Научу я вас, что делать, но сначала затопим ирори.
Обыскали они весь дом, нашли немного дров, затопили очаг.
— А теперь старый год проводить надо. Вот тебе деньги, Хэйсаку, сбегай купи сакэ…
Налил Дух бедности Хэйсаку сакэ, сам с удовольствием выпил и говорит:
— Сегодня — канун Нового года. Немного погодя будут проходить мимо вашего дома Духи богатства. Сначала — Дух золотых монет, за ним Дух серебряных монет, а потом Дух медных монет. Изловчитесь да и поймайте кого-нибудь.
