Морис Дрюон - Тисту - мальчик с зелеными пальцами
Обзор книги Морис Дрюон - Тисту - мальчик с зелеными пальцами
Морис Дрюон
Тисту — мальчик с зелеными пальцами
Моему другу Дом Жан-Мариа
Глава первая, в которой автор делится некоторыми необычайно важными мыслями о самом имени Тисту
Тисту — имя диковинное, которое не сыщешь ни в одном календаре как во Франции, так и в других странах. Ведь святого Тисту вообще никогда не существовало.
Но как бы то ни было, жил когда-то на свете маленький мальчик, которого все называли Тисту… Все это, конечно, нужно объяснить.
В один прекрасный день, сразу же после появления его на свет, когда размером он был не больше домашнего хлебца в корзине булочника, его крестная мать в платье с длинными рукавами и крестный отец в черной шляпе принесли этого младенца в церковь и заявили кюре, что нарекают его именем Франсуа-Батист. Именно в этот день вместе с другими многочисленными новорожденными младенец этот принялся всячески протестовать, истошно вопить и даже побагровел от натуги. Но взрослые, которые ничего не смыслят в протестах новорожденных и упорно отстаивают уже готовые взгляды, заявили с невозмутимой уверенностью, что отныне ребенок будет именоваться Франсуа-Батистом.
Потом крестная мать в платье с длинными рукавами и крестный отец в черной шляпе уложили его в колыбель, и тут произошла одна удивительная вещь. Взрослые почему-то не в силах были величать его на своем взрослом языке полным именем, а сразу же принялись его звать Тисту.
Заметьте, что подобная вещь — далеко не редкость. Сколько маленьких мальчиков и маленьких девочек записывают в мэрии или в церкви под именами всевозможных Анатолей, Сюзанн, Агнесс или Жан-Клодов, а зовут их всегда иначе — ну, например, Толя, Зетт, Пюс или Мистуфле!
Все это без труда доказывает, что готовые взгляды не слишком-то хороши и что взрослые просто не способны распознать наше имя, да и не только имя. Несмотря на их вечные уверения, будто все на свете им известно, они даже и не ведают, откуда мы взялись, почему мы здесь, в этом мире, что нам надлежит тут делать.
Это беглое замечание имеет немаловажное значение и требует еще кое-каких дополнительных разъяснений.
Если уж нас произвели на свет лишь для того, чтоб в один прекрасный день мы стали взрослыми, то с возрастом готовые взгляды легко и прочно укладываются в нашей голове.
Взгляды эти, давным-давно придуманные и узаконенные, изложены в книгах. Следовательно, постигая их во время чтения или же просто внимательно слушая рассказы людей, которые много читали, можно довольно быстро превратиться во взрослого, похожего на всех остальных взрослых.
Добавим еще, что на свете существует великое множество таких готовых взглядов, пригодных для всех случаев жизни, и это очень удобно, потому что их можно то и дело менять.
Но если кое-кто из нас появляется на этой земле с какой-то определенной целью, если ему уготовано выполнить этот ни с чем не сравнимый труд, то тогда ему приходится не легко. Готовые взгляды, которыми другие пользуются с легкостью необыкновенной, отказываются прочно сидеть в нашей голове; они у нас влетают в одно ухо, а в другое вылетают, падают на землю и тут же разбиваются.
Тем самым мы доставляем массу неприятных неожиданностей прежде всего нашим родителям, а потом уж и всем прочим взрослым, которые удивительно цепко держатся за свои пресловутые взгляды.
Именно так и произошло с тем самым маленьким мальчиком, которого нарекли именем Тисту, даже не испросив при этом его собственного согласия.
Глава вторая, в которой говориться и о самом Тисту, и о его родителях, и о Сверкающем доме
Волосы у Тисту были белокурые, вьющиеся на концах. Представьте себе целый водопад солнечных лучей, которые, падая на землю, образовали бы небольшой локон. У Тисту были большущие голубые глаза и розовые, свежие щечки. Его часто целовали.
Недаром взрослые — особенно те, у которых глубоко вырезанные темноватые ноздри, морщины на лбу и волосатые уши, — то и дело целуют малышей в их свежие щечки. Они уверяют, будто при этом малыши испытывают истинное удовольствие; это тоже один из их готовых взглядов. На самом же деле это им, взрослым, приятно целовать крошек в свежие щечки, и те весьма охотно доставляют им подобное удовольствие.
— Ах, какой премиленький мальчик!
Но Тисту от этого не испытывал ни малейшей гордости. Красота казалась ему вещью самой обыденной. Он даже удивлялся, что не все мужчины и женщины, не все дети по ходят на его родителей и на него самого.
И все потому, что родители его — поспешим, кстати, сказать об этом были необыкновенно хороши собой, и Тисту, глядя на них, привык думать, что не такая уж сложная штука — быть красивым. Если же он на тыкался на какое-нибудь уродство, то оно казалось ему исключением или же несправедливостью.
У его отца были черные и тщательно приглаженные бриллиантином волосы; он был высок ростом и превосходно одевался; на воротнике его пиджака никогда не видно было ни единой пылинки, и он весь благоухал одеколоном.
Мать его была воздушным белокурым созданием с нежными, бархатистыми, словно у цветка, щечками и розовыми, словно лепестки розы, ногтями, и, когда она выходила из своей комнаты, вокруг нее разливался аромат невидимого букета.
Поистине Тисту не на что было жаловаться, ибо, будучи единственным ребенком в семье, он пользовался всеми благами огромного состояния своих родителей.
Ведь отец его и мать, как вы уже сами догадались, были людьми очень богатыми.
Жили они в прекрасном многоэтажном доме с башенками, увенчанными остроконечными шпилями. В этом доме с высокими, вытянувшимися В девять рядов окнами был еще подъезд, веранда, парадная и черная лестницы, а вокруг него раскинулся великолепный сад.
В каждой комнате дома лежали такие толстые, такие пушистые ковры, что они скрадывали шорох шагов. Здесь очень удобно было играть в прятки, а также бегать по ним босиком — ведь это вещь запрещенная. Недаром мать то и дело твердила ему:
— Тисту, надень сейчас же туфли, а то простудишься!
Но Тисту благодаря толстым коврам никогда не простужался.
Были еще в доме на парадной лестнице медные, ярко начищенные перила, которые напоминали горбатую заглавную букву S. Начинались они с самого верхнего этажа и мчались, словно золотая молния, до самого низа, упираясь в медвежью шкуру.
Когда поблизости никого не было, Тисту садился на перила верхом и несся вниз с головокружительной быстротой. Перила эти были как бы личным его ковром-самолетом, его волшебной дорогой, которую каждое утро ожесточенно натирал, начищал до умопомрачительного блеска слуга Каролус.
И все потому, что родители Тисту питали необоримую слабость ко всему, что блестит, и в результате делалось все возможное и невозможное, дабы им угодить.
Парикмахеру с помощью бриллиантина, о котором мы уже упоминали, удавалось превратить шевелюру отца в такой бесподобный восьмигранный шлем, что при виде его все обмирали от восторга. Отцовские ботинки были до такой степени начищены, отлакированы, что при ходьбе, казалось, отбрасывали целый каскад искр.
Розовые ноготки матери, всегда тщательно отполированные, сверкали словно десяток застекленных окошек при восходе солнца. Вокруг ее шеи, в ушах, на запястьях, на пальцах переливались огнями бесчисленные колье, серьги, браслеты и кольца, усыпанные драгоценными камнями; и когда она отправлялась вечером в театр или на бал, казалось, будто все горевшие в ночи звезды невольно тускнеют перед нею.
Слуга Каролус, используя порошок собственного изготовления, превращал перила в неповторимое произведение искусства. К тому же порошку он прибегал и для того, чтобы начистить круглые ручки дверей, серебряные подсвечники, хрустальные подвески на люстрах, солонки, сахарницы и пряжки поясов.
Ну, а если уж говорить о девяти автомашинах, что мирно дремали в гараже, то надо было чуть ли не надевать темные очки, чтоб взглянуть на них. Когда они, отправляясь в путь всем скопом, неслись по улицам, люди невольно останавливались на тротуарах. Можно было подумать, что весь Дворец зеркал высыпал на прогулку.
— Черт возьми, да это же настоящий Версаль! — восхищались всезнайки.
Рассеянные чудаки снимали шляпу, полагая, что это мчится похоронная процессия; жеманницы же успевали рассмотреть себя в зеркальных стеклах машин и даже попудрить себе носик.
На конюшне держали девять лошадей, одна красивее другой. По воскресеньям, когда хозяева принимали гостей, лошадей выводили в сад, чтобы как-то оживить окружающий пейзаж. Жеребец Черный Верзила бродил под магнолией вместе со своей подругой, кобылой Красоткой. Пони Гимнаст располагался возле беседки. Перед самым домом на зеленой траве выстраивали в ряд остальных шесть лошадей невиданно смородинной масти, из породы чрезвычайно редких красных коней, которых от ныне разводили во владениях отца Тисту и чем господин этот несказанно гордился.
