Светлана Лаврова - Три сказки об Италии. Лошади, призраки и Чижик-Пыжик...
Обзор книги Светлана Лаврова - Три сказки об Италии. Лошади, призраки и Чижик-Пыжик...
Три сказки об Италии. Лошади, призраки и Чижик-Пыжик...
ЛОШАДИ ЛЕТАЮТ ПОЛТОРЫ МИНУТЫ
Прости меня, Сиена. Я была с тобой только десять тысяч секунд. Я мало видела, мало поняла и, конечно, все переврала. Большое нахальство — писать сказку после столь краткого знакомства. Но мне очень хотелось.
И получился город цвета охры, с мальчишками, погонями, призраками, с капитаном Гвидориччо в плаще с синими ромбами и золотыми листьями, с лучшим в мире мороженым… И с палио, конечно.
29 июня
Глава 1
Откуда берутся сестры
— Мама, мама! Черепахам опять досталась лучшая лошадь!
Маттео вбежал в кухню, прыгая через ступеньки.
— О Cristo porko Madonna! — взвыла Франсуаза и швырнула поварешку в кастрюлю с готовым мороженым. Мороженое утробно чвякнуло, засасывая поварешку.
— Дорогая, ты опять ругаешься при ребенке, — мягко упрекнул папа.
— Молчи, негодное отродье черепахи! — воскликнула мама. — Кстати, ребенок уже привык за двенадцать лет, так что переживет. Маттео, а почему ты решил, что их лошадь лучшая?
— Мама, это Черный Горбун! — сказал Маттео, наблюдая, как поварешка медленно погружается в пучину мороженого. Мама застонала. Про Черного Горбуна ходили легенды.
— Окаянные Черепахи подкупили судей при жеребьевке, — неуверенно предположила она, понимая, что это невероятно. Жеребьевка, по-местному тратта, обставлялась так, что обман был технически невозможен.
— А что досталось Улиткам? — поинтересовался папа.
— Что-то мелкое, тощенькое, белобрысенькое, — скривился Маттео. — Крылышки худэсеньки, ножки тонэсеньки… ее затопчут на полдороге.
Поварешка уже практически утонула. Когда над поверхностью осталось миллиметра два никелированного краешка ручки, Франсуаза подцепила его ярко-алыми наманикюренными ногтями, вытянула из мороженных глубин и отдала Маттео.
— Можешь облизать.
Маттео с удовольствием схватил обмазанную мороженым поварешку. Он очень любил облизывать все после маминой готовки. Конечно, он мог съесть потом хоть сколько маминого мороженого, но вкуснее всего было облизывать.
— Стоп, — мама отобрала завазюканную поварешку. — Я забыла. Джаноцца, может, ты хочешь облизать?
Только теперь Маттео заметил незнакомую девчонку, сидевшую на табурете в углу кухни.
— Наверное, — растерянно сказала девочка. — Не знаю. Я никогда еще не облизывала поварешек.
— Ужас! — воскликнула Франсуаза. — В этой Флоренции воспитание детей никуда не годится! Они голодают! Познакомься, Маттео, это твоя новая сестра.
Маттео ошарашенно посмотрел на девочку.
— Пока я бегал на жеребьевку, ты соорудила мне сестру? — спросил он. — Папка, а ты куда смотрел? Мама совсем распоясалась.
— Я смотрел в газету, — объяснил папа.
— Это дочь моей двоюродной сестры Амалии из Флоренции, — сказала мама. — Она приехала на четыре дня, посмотреть палио. Ты ей все покажешь и расскажешь.
— Я и не знал, что у тебя есть сестра во Флоренции, — удивился Маттео.
— Я тоже, — отмахнулась мама. — Но она говорит, что есть. Ей виднее.
Мама взяла мутовку и стала энергично взбивать мороженое с фруктами.
— Теперь все убирайтесь из кухни, — скомандовала она. — Я в расстроенных чувствах из-за Черного Горбуна и скоро начну швыряться мисками и кастрюлями. Джаноцца, ты облизала поварешку? Как медленно, сразу видно, что практики нет.
— Она в рот не влазит, — пожаловалась девочка, тщетно пытаясь натянуть свой рот на черпак поварешки.
— О чтоб тебя… Маттео, покажи технологию. И быстро вон! А то не успею сделать мороженое к вечеру.
Мама была лучшим кондитером контрады Улитки. За ее мороженым приезжали даже из пригородов. Вечером, после сиесты, соседи будут толкаться в лавчонке Франсуазы, ругать Черепах, сетовать на судьбу… Значит, мороженого потребуется много.
Маттео хотел улизнуть, но окрик матери настиг его в дверях:
— Возьми девочку с собой и все ей покажи! Пусть надменные флорентийцы не думают, что Сиена забыла законы гостеприимства!
Глава 2
Немного об утопленниках
— Я ничего не поняла, — призналась девочка. — Почему флорентийцы надменные?
— Ну нельзя же сказать, что они паразиты и сволочи, мы же вежливые люди, — объяснил Маттео, обдумывая, как бы избавиться от девчонки — некогда было с ней возиться.
— А… а что, все флорентийцы… это самое… нехорошие? — осторожно спросила Джаноцца.
— Да нет, нормальные люди, хорошие… но мы с ними враждовали более 800 лет. Помнишь, как мы вам надавали по шеям в 1260-м в битве при Монтеапетри?
— А потом мы вас присоединили, — парировала Джаноцца. — Великий Герцог Тосканский и Флорентийский правил Сиеной.
— А, эти Медичи, — отмахнулся Маттео. — Они все колдуны были… а сиенцы — добрые католики. Знаешь, сколько ведьм сожгли? Ужас. Мою пра-пра-сколько-то-раз-прабабку тоже сожгли в XIV веке.
Девочка хотела что-то возразить, но вместо этого сказала:
— Покажи мне все интересное, ладно? Я немного знаю, читала. Знаю, что в городе 17 контрад-районов, которые соперничают, как на войне. Знаю, что на скачки-палио по жребию выходят десять контрад. Знаю, что коней распределяют по жребию…
— Ну да! — воскликнул Маттео. — И вот сегодня наши враги, контрада Черепахи, получила лучшего жеребца, Черного Горбуна! А нам досталась какая-то Белька… Белика… тьфу, даже имя дурацкое. Слабая лошадь.
— А наездники?
— Наездники уже приехали, их обычно вызывают из Сардинии, — сказал Маттео. — У нас какой-то Гвидо… не знаю, что за Гвидо. Из Сардинии, а выговор местный, тосканский. Капитан говорит, что он слишком длинный, тяжел для такой слабой лошади, какую мы вытянули. Будут менять, наверное, — жокеев можно менять, не то, что лошадей. Попытаются перекупить у Слонов, у них очень хороший жокей, Сеппио. Знаешь что, мне ужасно некогда. Давай так: я буду везде ходить, где мне надо, а ты можешь быть со мной, только не мешайся и не ной.
— Я не буду ныть, — тихо сказала Джаноцца. — А лошадей можно посмотреть?
— Вообще-то всем нельзя, — сказал Маттео. — А мне можно. У моего друга Джованни брат — барбарески, они ухаживают за лошадьми. Через полчаса мы встретимся с нашими и пойдем глядеть лошадей и думать, чем можно помочь родной контраде. А пока надо съесть что-нибудь. Мама не в настроении, поэтому пошли к бабушке. Она тоже Улитка. А папа — Черепаха.
— А ты кто? — фыркнула Джаноцца. — Помесь?
— Балда, я — Улитка! — гордо сказал Маттео. — Я родился в контраде Улитки. Вообще-то я чуть было не стал презренной Черепахой. Когда мама с папой поженились и я должен был родиться, мы жили в бабушкином доме. Дом стоял на границе двух контрад. Окно спальни находилось в контраде Черепахи, а дверь — в контраде Улитки. А кровать, где мама собралась меня рожать, как раз посредине. Ну, маме не до контрад, она увлеклась процессом моего рождения и ни на что внимания не обращает. А папа, пользуясь тем, что она занята, потихонечку начал двигать кровать к окну. Незаметно так, по несколько сантиметров. Чтобы я родился в контраде Черепахи. Ну, время идет, все заняты делом: мама — рождением меня, папа — двиганьем кровати, которая уже на три четверти в контраде Черепахи… и тут входит бабушка! Она сразу все просекла и как закричит: «Ах ты, негодный Черепах! Мой внук должен родиться Улиткой!» И как дернула кровать к двери! Папа спинку кровати не выпускает, тянет на себя, бабушка — на себя. Папа сильнее, а бабушка темпераментнее. Кровать трясется, как отбойный молоток, мама кричит: «Потише, меня уже укачало!» И тут бабушка и папа одновременно дернули кровать на себя. Несчастная мебель разломилась пополам, мама свалилась, я решил, что с меня хватит, вылетел из мамы и полетел по синусоиде прямо в контраду Улитки. У самой двери бабушка поймала меня в броске и чуть было автоматически не отбила пас, но опомнилась и закричала: «Улитка!» А потом: «Мальчик!» Это в смысле, что я мальчик, а не девочка.
Джаноцца с горящими глазами слушала это эпическое повествование.
— Маттео! Маттео! — прервал его громкий голос откуда-то сверху. — Куда ты ведешь эту недокормленную синьориту? Она же совершенно голодная! Быстро заходите, лазанья стынет!
— Мы уже идем, бабушка, — и Маттео помахал кому-то в окне. — Пошли, моя бабка классно готовит. Это от нее мама унаследовала свой кулинарный талант.
Джаноцца представляла бабушку огромной и могучей старухой, с громовым голосом. А в доме их встретила маленькая, кругленькая и совсем не старая женщина. От нее пахло горячей пастой, перцем, изюмом и чем-то еще острым и вкусным. Она шмякнула на тарелку шмат лазаньи величиной чуть поменьше Палаццо Публико, опрокинула сверху гору тертого пармеджано размером с Везувий и сказала:
