Борис Карлов - Игра, или Невероятные приключения Пети Огонькова на Земле и на Марсе
— Шутка, — сказал он, как ни в чем не бывало.
Где-то ударили в рельсу, разбойники перестали драться и выбрались на берег. Взвалив на себя бочки и согнувшись в три погибели, они зашаркали по пыльной дороге.
— Вот так и носят бочки вокруг болота, а в перерывах дерутся, — пояснил шут.
Петя открыл было рот, чтобы спросить, что в бочках, но джокер перебил его:
— Простенький вопрос: НА СЕРДИТЫХ ЧТО?..
— Воду возят! — выпалил Петя «на автомате».
— Молодец.
И кочка, на которой Петя сидел, перевернулась.
6
Сначала Петя не мог понять, где он, а поняв, в страхе попятился назад.
В роскошном склепе, на гранитном возвышении, стоял подсвеченный стеклянный гроб, и в этом гробу… Нет, там не лежала Спящая красавица, ожидающая поцелуя принца, там лежал лысенький, бородатенький мужчина, одетый в костюм «тройку» и галстук в горошек.
— Ой… — выдохнул Петя и сел на ступеньку. — Да это ведь мавзолей на Красной площади. Ленин, что-ли…
Покойник вдруг открыл глаза, повернул голову, облокотился, приподнялся, отодвинул стеклянную крышку гроба и хитро прищурился:
— Здравствуйте, товарищ! — сказал он бодро, козлиным тенорком, картавя на букву «р». — Вас покормили?
— Вообще-то я… не очень…
— Ну и прекрасно. А то, если надо, вы не стесняйтесь: я распоряжусь напоить вас горячим, непременно горячим сладким чаем с баранками.
— Нет, нет, пока не стоит. Спасибо.
— Вы откуда, товарищ? Как настроение в массах?
Ленин оказался совсем не страшным, и Петя из вежливости попытался поддержать разговор. К тому же он испытывал сострадание к этому заживо погребенному человеку, каких бы глупостей и жестокостей он не натворил в своей жизни.
— Настроение ничего, Владимир Ильич, хорошее. В Петербурге Олимпийские игры. Наши спортсмены очень даже прилично выступают.
— Это замечательно, то что вы говорите, молодой человек. — обрадовался Ленин. — Пропаганда и развитие физической культуры в массах — архиважнейший фактор в деле построения коммунизма! Кстати, как там у вас на идеологическом фронте? Поповщину, мелкие частнособственнические инстинкты — полностью искоренили?
Пете не хотелось огорчать Ленина, и он ответил неопределенно:
— На идеологическом фронте у нас большие перемены к лучшему, Владимир Ильич.
— Голод, разруху преодолели?
— Преодолели, Владимир Ильич. Не сразу, но преодолели.
Петя подумал, что этот Ленин, как и все здесь, тоже не настоящий, а такой, каким его выдумали в книжках. И он решил задать вопрос, который сейчас назойливо лез ему в голову:
— Скажите, Владимир Ильич, а вы читали книжки, которые про вас написаны?
— Ознакомился, знаете ли, с огромным интересом. Имею на этот предмет целую библиотечку, кое-что люблю даже перечитывать.
— Вот-вот, я это и хотел спросить: что вам о себе больше всего нравится?
Ленин на мгновение задумался и уверенно сказал:
— Товарищ Зощенко замечательно пишет. Помните его рассказы — «О том, как Ленин бросил курить», «О том, как Ленин перехитрил жандармов», «О том, как Ленину подарили рыбу»…
— Да-да! — подхватил Петя. — Просто замечательные рассказы. Там еще есть такие, которые начинаются со слов «Когда Ленин был маленьким…»
— Удивительно яркий талант.
— Сами-то вы как, Владимир Ильич? Не скучно вам здесь одному?
По щеке Ленина пробежала слеза.
— Да что вам сказать, молодой человек… Очень хотелось бы съездить на могилу Наденьки. Я ведь перед ней виноват, не всегда бывал по отношению к ней честен, увлекался… Уж ее-то добрую душеньку заживо не похоронили, я знаю.
Петя попытался осмыслить хорошенько последнюю фразу, но карточный паяц уже был тут как тут.
— ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ ВСЕГО?! — заорал он Пете прямо в ухо.
— Послушайте, товарищ, по какому праву вы… — возмущенно попытался вмешаться Ильич, но джокер бесцеремонно захлопнул гроб словно крышку портсигара, и оттуда доносилось теперь только приглушенное «бу-бу-бу»…
— ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ ВСЕГО?! — продолжал орать джокер, явно стараясь помешать думать. — Четыре секунды, время пошло, сгною в могиле!!
У Пети вдруг отчетливо высветились в голове пять букв. Он зажмурился и крикнул:
— Слово!
В тот же миг ноги его потеряли опору, он заскользил по желобу и взгромоздился…
7
… И взгромоздился прямо на старую сухую ель.
— Ох! Ох! Да что же ты делаешь, вредитель! — заохала ель.
Исцарапав себя, Петя слез на землю и стал разглядывать говорящее дерево.
— Что вылупился? Дуру старую никогда не видел? Поделом, поделом мне и так. Давай, ломай ветки, пили, руби под корень! Все, все профукала, промотала на старости лет, сгубило зероршко проклятое! Профершпилилась! Все, что предки трудом наживали, все у своих наследников уворовала, французишкам поганым отдала своими руками!
Петя начал догадываться.
— Послушайте, — сказал он, — это не вы случайно «бабуленька», московская помещица, которая на рулетке проигралась? Ну, про вас еще Достоевский писал. Тара… Тара…
— Тарасевичева Антонина Васильевна, она самая. В семьдесят пять лет такую дуру сваляла! Еще и в романе прописали, всем временам на посмешище. Стыд-то какой, позор!
— И вы теперь… Вот так?
— Вот так. Стою теперь здесь, от стыда сохну.
— Ну, вы не очень-то переживайте, потом бы все равно отобрали.
— Как? Кто отобрал!
— Ну, как это кто… Эти самые, революционные солдаты и матросы.
— Революсьенные? Это что же, как во Франции?
— Нет, это, пожалуй, пострашнее было, чем во Франции. Не тот размах.
— Ну, это ты меня не очень сильно успокоил.
— Я просто в том смысле, что ваша беда в мировом масштабе…
Но тут перед Петей возник Джокер, одетый в чекистскую кожанку, с огромным маузером на боку, деревянная кобура которого волочилась по земле. На голове у шута была папаха со звездой, на плечах — бурка.
— Вы мне тут вредной контрреволюционной пропагандой не занимайся! — заорал он, тщетно пытаясь вынуть из кобуры маузер. — С такими как вы у нас тут разговор короткий: раз-два и к стенке. А ты, бабуля, его не слушай. Правильно стоишь. Ты, бабуля, еще благодари товарища Зюкина, что тебя, старорежимную клячу, до сих пор еще к стенке не поставили. Я контрреволюцию за версту носом чую!
Сосенка опять заохала и запричитала, а джокер-комисар взял мальчика под руку и отвел в сторонку.
— Пока очень хорошо продвигаетесь, товарищ, многие удивлены. Некоторые полагают, что вопросы чересчур легкие.
— «Некоторые» — это вы сами?
— Уверяю вас, нас по крайней мере двое. Итак, седьмой вопрос, три секунды. Готовы?
— Да.
— НАСИЛИЕ БЫВАЕТ КАКОГО РОДА?
— Над собой и над ближним! — выпалил Петя.
— И?.. — джокер во все глаза смотрел на стрелку секундомера.
— И… над божеством!
Продолжая смотреть на секундомер, шут скривил физиономию:
— Неважно, молодой человек, очень неважно. Три целых, четыре десятых. С такими темпами мы коммунизма не построим. Мне необходимо посоветоваться с товарищем Зюкиным.
Он снял трубку со стоящего на пеньке аппарата, завертел ручку и заорал в раструб:
— Барышня! Барышня! Смольный мне, срочно. Барышня! Смольный, срочно!.. Товарищ Зюкин? У нас тут непредвиденные… Ах вы уже в курсе? Так… Так… Так… Вас понял, будет исполнено. Так точно, именем революции, немедленно.
Петя неприятно поежился.
Джокер повернулся к нему, ослепительно улыбаясь:
— Юноша, вам повезло как никогда! Мы только что выяснили, что Кодекс юного строителя коммунизма допускает округление спорного числа в сторону уменьшения. Однако товарищ Зюкин все же просит вас дать более развернутый ответ на поставленный вопрос. Без включения счетчика, разумеется. Что вы понимаете под насилием над ближним?
— Это, к примеру, если обворовали.
— А над собой?
— Это, надо полагать, если сам себя обворовал. Пропил или проиграл.
— А что же такое насилие над божеством?
— Может быть, это касается тех, кто именем Бога сжигал на костре Джордано Бруно?
Шут подошел к телефонному аппарату, начал снова орать, добиваясь Смольного и товарища Зюкина. Потом достал из кобуры маузер, взвел курок и выпалил себе в голову. Голова разлетелся вдребезги, но тут же снова собралась и объявила решение:
— Не совсем по существу, но ответ принят. Катитесь дальше.
И Петя покатился.
8
Петя покатился и влетел головой прямо в дверь с табличкой, которую чудом успел разглядеть, пока дверь за ним не захлопнулась:
УПРАВДОМ тов. О. БЕНДЕР
За письменным столом сидел мужчина средних лет с усталым лицом. На нем была сине-желтая футболка с завязками, черные нарукавники, белые штаны и канареечные штиблеты. У него был волевой подбородок и античный профиль. Именно таким представлял себе Петя этого самого остроумного человека во всей мировой литературе.
