Джордж Макдональд - История Фотогена и Никтерис
Наконец, в тени распущенных волос, синие глаза Никтерис слегка пообвыклись, и первое, что они увидели, явилось для них утешением. Я уже рассказывал, какими Никтерис знала ночные маргаритки: каждая была для нее крохотным заостренным конусом с алым кончиком. Однажды девушка развела лучики одного цветка дрожащими пальцами, опасаясь, что поступает ужасно невоспитанно, и, может быть, причиняет бедняжке боль, однако ей ужасно хотелось узнать, что за тайна сокрыта в цветке столь надежно; так девушка обнаружила золотое сердечко. Но сейчас, прямо перед ее глазами, внутри завесы волос, росла распустившаяся маргаритка: алый кончик раскрылся в карминно-красное колечко, являя взгляду золоченое сердце на серебряном блюдечке. В ласковом сумраке черных прядей Никтерис ясно различала каждую мельчайшую подробность. Девушка не сразу узнала в ней пробудившийся к жизни конус, но спустя мгновение поняла, что это. Кто же так жесток к бедному созданию, что насильно открыл его и выставил золотое сердечко испепеляющим лучам смертоносной лампы? Кто бы то ни был, надо думать, он же бросил здесь и ее, Никтерис — сгореть заживо в жарком огне! Но у нее есть волосы, она может наклонить голову и создать вокруг себя небольшую ласковую ночь! Девушка попыталась пригнуть маргаритку к земле, подальше от солнца, и окутать ее лепестками, словно волосами, но не смогла. Увы! — цветочек, должно быть, уже сгорел и мертв! Никтерис не подозревала, что маргаритка противится ее ласковой настойчивости, потому что с присущей жизни жаждой пьет жизнь вместе со светом того, что Никтерис называла смертоносной лампой. О, как жгла девушку эта лампа!
Но Никтерис продолжала размышлять — сама не зная, как ей это удается; и со временем вспомнила, что, поскольку в огромной комнате нет иной крыши, нежели та, по которой катится огненный шар, крохотный Алый Венчик, должно быть, видел эту лампу тысячу раз и отлично с ней знаком! И лампа его не убила! Раздумывая дальше, девушка задалась вопросом: может быть, нынешнее состояние цветка более совершенно? Ведь теперь не только целое кажется совершенством (так было и раньше), но каждая отдельная деталь являет свое собственное, неповторимое совершенство, что позволяет ей слиться с остальными в высшем совершенстве единого целого. Цветок — он же сам по себе лампа! Золотое сердечко — это свет, а серебряный ободок — алебастровый абажур, искусно расколотый и широко раскрытый, чтобы явить взгляду таящееся внутри величие. Да, лучезарная ипостась — это само совершенство! Так если именно лампа раскрыла цветок, придав ему эту форму, не может быть, чтобы лампа испытывала к нему неприязнь; они, должна быть, сродни — ведь лампа сделала цветок совершенством! Снова и снова возвращаясь к этой мысли, девушка убеждалась: сходство меж ними и впрямь немалое. Что, если цветок маленький правнук лампы, и лампа его неизменно любит? И что, если лампа вовсе не хотела причинить ей, Никтерис, боль, просто иначе нельзя? Алые кончики лепестков словно опалены, как если бы и цветку однажды довелось страдать: что, если лампа и ее, Никтерис, стремится сделать лучше, открывает ее, как цветок? Надо потерпеть и поглядеть, что будет. Какой резкий оттенок у травы! Но, может быть, ее глаза не приспособлены к сиянию яркой лампы, и потому она видит все в ложном свете! Тут Никтерис вспомнила, как отличались от ее глаз глаза того создания, которое не было девушкой и боялось темноты. Ах, если бы пришла тьма и заключила ее в приветные, мягкие, вездесущие объятия! Она подождет, подождет сколько нужно, потерпит и смолчит!
Никтерис лежала без движения, и Уэйто сочла, что та лишилась чувств. Ведьма не сомневалась: ее подопечная умрет еще до того, как настанет ночь, способная оживить ее.
XVIII. СПАСЕНИЕ
Наведя телескоп на безжизненное тело, чтобы с утра сразу же его обнаружить, Уэйто спустилась с башни и направилась в комнату Фотогена. К тому времени юноше стало заметно лучше, и еще до того, как ведьма ушла, он твердо решил бежать из замка той же ночью. Тьма, безусловно, ужасна, но Уэйто еще ужаснее, чем тьма, а днем бежать невозможно. Так что, как только в доме все стихло, юноша потуже затянул пояс, подвесил к нему охотничий нож, положил в карман флягу с вином и немного хлеба, и вооружился луком и стрелами. А затем выбрался из замка и поспешил подняться на равнину. Однако в силу недуга, и ночных кошмаров, и ужаса перед дикими зверями, едва Фотоген ступил на ровное плато, он не смог сделать дальше и шагу и опустился на землю, думая, что лучше умереть, чем жить. Но сон оказался сильнее страха и вскоре сморил-таки юношу, и он растянулся на траве.
Проспал он недолго, и проснулся с таким странным ощущением уюта и безопасности, словно по меньшей мере наступил рассвет. Однако вокруг царила ночь. И небо… нет, не небо, но синие глаза его наяды глядели на юношу сверху вниз. Снова голова Фотогена покоилась на коленях девушки и все было хорошо: ведь девушка явно боялась ночи так же мало, как он — дня.
— Спасибо, — проговорил Фотоген, — ты — словно живая броня для моего сердца, ты отгоняешь от меня страх. Со времен нашей встречи я был очень болен. Ты вышла из реки и поднялась сюда, заметив, как я перебирался на тот берег?
— Я живу не в воде, — отозвалась Никтерис. — Я живу под бледной лампой, а под яркой — умираю.
— Ах, теперь я все понимаю! — воскликнул юноша. — Я бы не стал вести себя так, как в прошлый раз, если бы осознал, что происходит; но я решил, что ты потешаешься надо мной, а я так устроен, что не могу не бояться тьмы. Прости меня за то, что я тебя покинул — говорю тебе, я ровным счетом ничего не понимал. Теперь мне кажется, что ты и впрямь испугалась: так?
— Так, — отвечала Никтерис, — и испугаюсь снова. Но чего боишься ты, мне непонятно. Погляди, как нежна и ласкова тьма, как добра и приветлива, какая она мягкая и бархатистая! Тьма привлекает тебя к груди и любит тебя. Совсем недавно я лежала, слабая и умирающая, под твоей жаркой лампой. Как ты ее зовешь?
— Солнце, — пробормотал Фотоген. — Хотелось бы мне, чтобы оно поторопилось!
— Ах, не желай этого! Не торопи его, ради меня. Я могу охранить тебя от темноты, но у меня нет никого, кто бы защитил меня от света. Говорю тебе: под солнцем я умирала. И вдруг я глубоко вздохнула. Лицо мое овеял прохладный ветерок. Я подняла взгляд. Пытка кончилась, потому что смертоносная лампа исчезла. Надеюсь, она не умерла и не сделалась еще ярче. Невыносимая головная боль стихла, и зрение ко мне вернулось. Я почувствовала, словно заново родилась на свет. Но встала я не сразу, ибо была измучена. Но вот трава сделалась прохладной, и цвет ее утратил былую резкость. На травинках выступило что-то влажное, и теперь ногам стало так приятно, что я вскочила и принялась бегать взад-вперед. Я бегала долго, и вдруг нашла тебя лежащим на земле — точно так же, как недавно лежала я. Так что я села рядом, поберечь тебя до тех пор, пока не вернется твоя жизнь — и моя смерть.
— Какая ты хорошая, о прекрасное создание! Да ты простила меня еще до того, как я попросил об этом! — воскликнул Фотоген.
Так они разговорились, и юноша рассказал ей то, что знал о себе и своей жизни, а она рассказала ему то, что знала о себе, и оба сошлись на том, что следует бежать от Уэйто как можно дальше.
— Должно отправиться в путь немедленно, — проговорила Никтерис.
— Как только наступит утро, — заверил Фотоген.
— Нельзя ждать утра, — возразила девушка, — ведь тогда я не смогу двигаться, а что ты станешь делать следующей ночью? Кроме того, Уэйто видит лучше при дневном свете. Право же, надо идти сейчас, Фотоген. Верь мне: так надо.
— Я не могу, я не смею, — отозвался юноша. — Я не в силах двинуться. Едва я приподнимаю голову от твоих колен, тошнотворный ужас накатывает на меня с новой силой.
— Я буду с тобой, — успокоила Никтерис. — Я позабочусь о тебе до тех пор, пока не взойдет твое ужасное солнце, а потом можешь меня оставить и поскорее уйти. Только, пожалуйста, сперва отведи меня в какое-нибудь темное место, если такое найдется.
— Я никогда не покину тебя, Никтерис, — воскликнул Фотоген. — Только подожди немного: встанет солнце, вернет мне силу, и мы уйдем отсюда вместе и никогда, никогда больше не расстанемся.
— Нет, нет, — настаивала Никтерис, — идти надо сейчас. А ты должен научиться быть сильным в темноте, равно как и при свете дня, иначе ты навсегда останешься храбрецом только наполовину. Я уже начала — я не восстаю против твоего солнца, но стараюсь примириться с ним и понять, что оно такое и чего от меня хочет — причинить мне боль или сделать меня лучше. Ты должен так же поступить с моей тьмой.
— Но ты не знаешь, что за дикие твари живут там, к югу, — возражал Фотоген. — У них огромные зеленые глаза и они заглотят тебя, словно корешок сельдерея, дивное ты создание!
— Пойдем же, пойдем! — требовала Никтерис, — или мне придется притвориться, будто я тебя бросаю, чтобы ты пошел за мной. Я видела зеленые глаза и я спасу тебя от них.
