Альберт Лиханов - Лабиринт
Мама стояла в углу, и руки у нее висели по бокам. Она походила на старуху - оглохшую и слепую. Вокруг нее что-то происходит, а она ничего не слышит, не видит, она устала уже от всего, и все ей безразлично.
Толик натянул шубу и нахлобучил шапку, поджидая, когда отец заберет рубашки.
И тут маму будто кто-то ударил. Она пошатнулась, бросилась к Толику и закричала дико, захлебываясь слезами:
- Не-ет! Не-ет!
Толик вздрогнул от этого крика, еще не понимая, что это из-за него так кричит мама.
- Я уйду с папой, - сказал он ей спокойно. - Ты оставайся, а я пойду.
В самом деле, ведь кто-то должен был идти с отцом? Но мама этого не понимала, ничего она не могла понять.
Она вцепилась в Толикину шубу и прижала его к себе. От порога, так и не закрыв дверь, к маме подбежала бабка. Теперь они вдвоем держали Толика. Он рванулся изо всех сил, но это было бесполезно, и тут только Толик по-настоящему понял, что наступил конец.
Конец всему.
Всему, всему, всему!
Толик представил себе пропасть, на краю которой он стоит. Внизу - тьма и страх, а мама и бабка толкают его туда.
В глазах у Толика поплыли круги, он рванулся и закричал что было сил, закричал, плача и вздрагивая всем телом:
- Я не хочу, не хочу с вами!
Вдруг он увидел отца. Отец стоял в дверях и смотрел на Толика. Отец шевелил губами, он что-то говорил, но Толик ничего не слышал. Он старался услышать, но уши заложило, и Толик ничего не слышал. Отец сказал что-то и кивнул Толику.
Потом прикрыл дверь, и его не стало.
Толик рванулся снова - отчаянно и сильно. Опережая его, баба Шура подбежала к двери и повернула ключ, пряча его в карман.
- Гадина! - крикнул Толик. - Гадина! Гадина! Гадина!..
И бросился на бабку с кулаками, но мама так сжала его, что у Толика перехватило дыхание.
11
Будто сумерки в Толикиной жизни настали. Где-то там, над головой, солнце ярко светит, синее небо плещется, словно река, а Толик ничего не видит - все вокруг кажется ему серым, плоским, каким-то туманным.
Весь вечер он тогда дома бился, хотел побежать вслед за отцом, хотел догнать его и, крепко взяв за руку, уйти вместе с ним, но мама и бабка не выпустили его. Заперли дверь на ключ и сами с ним взаперти сидели. Но смешно - разве удержишь человека, если он решил уйти?
Утром Толик отправился не в школу, а к заводу, искать отца.
На улице было тихо-тихо. Солнце медленно выкатывалось из-за домов, розовел снег от его лучей, скрипел под ногами, и Толику казалось, что он идет по сыпкому киселю, в магазинах такой продают - лизни, и будет сладко. Чем ближе подходил Толик к заводу, тем больше становилось людей на улице. Взрослые шли, весело между собой переговариваясь, и Толик торопился, поспевая за ними. Перед проходной он попал в густой водоворот, пошел назад, против течения, на него натыкались, его обходили, поругиваясь беззлобно. Наконец Толик выбрался, перешел на противоположную сторону улицы и забрался на невысокую тумбу с чашей, где летом росли цветы, чтоб лучше было видно отца в этом водовороте.
Он стоял в чаше, постукивая валенками, стараясь согреться, и все никак не мог надивиться, сколько, оказывается, людей по утрам идет на завод. И ведь все заняты, никто не болтается без дела, стоят у станков или чертят в конструкторском бюро, как отец раньше. "Если бы дать людям флаги, - подумал Толик, - получилась бы целая демонстрация". А демонстрация все шла и шла, и у Толика вдруг поползли по коже мурашки - он отчетливо услышал, как люди шагают в ногу, и хотя земля была покрыта снегом и она никак не могла гудеть у них под ногами - ему показалось, что земля под ногами у этой толпы, у этой демонстрации гулко ухает и гудит.
Люди шли перед Толиком чужие, незнакомые, но он не чувствовал себя среди них посторонним. И то, что он стоял тут, над толпой, в этой странной чаше, никого не удивляло, будто все считали, что здесь есть отчего торчать мальчишкам, есть на что глядеть и чему удивляться.
Неожиданно - Толик даже и не заметил, как это произошло, - толпа исчезла. Только что казалось, ей нет конца, и вот вдруг она исчезла, скрылась в беззубой пасти проходной. Пробежали еще несколько человек верно, опаздывавших, - и на улице стало тихо, пустынно. Толик почувствовал себя неуютно на вазе, где летом росли цветы, и спрыгнул вниз.
Отца не было видно. Может быть, Толик не увидел его в толпе? Но ведь он был на высоком месте, и отец должен был заметить его и подойти.
Опустив плечи и разом став похожим на отца, Толик побрел от завода. Теперь надо было провести где-то день, чтобы вечером снова прийти сюда. Прийти и все-таки встретить отца.
Толик припомнил вчерашнее. Уходя, отец пошевелил губами, он что-то сказал. Толик был уверен, что он сказал это ему, Толику, но вот что, что он сказал?.. Может быть, отец говорил, что ждет его, как и обычно, вечером, у завода? А может быть, он сказал, что сам найдет его?
Толик подумал, что походит на человека, который заблудился в лесу. Нет, не заблудился - он знает, как вернуться назад, но возвращаться нельзя, никак нельзя, ни за что нельзя, и он бредет вперед, зная лишь одно где-то его ждут.
Но где?
Толик брел, опустив голову, задумавшись, и не сразу услышал, как его окликнули. Он обернулся и увидел отца.
Вначале Толик не поверил себе. Он стоял мгновение, не понимая ничего, не веря, что нашел, нашел все-таки отца, а потом ринулся, бросив портфель, навстречу высокому человеку с родными глазами, с родным лицом и ткнулся носом в отцовское пальто. От отца пахло каким-то маслом, железом и еще чем-то заводским, и Толику до нестерпения захотелось бросить все сейчас и пойти с отцом на завод, туда, где работает огромная людская толпа, целая демонстрация.
Толик поднял голову и вгляделся в отцовское лицо - посеревшее, с тяжелыми синими кругами ниже глаз.
- Папа! - сказал Толик. - Я не хочу там! Я хочу с тобой!
В горле у него застыл комок, защекотало в носу. Отец положил ему руку на плечо. Рука была тяжелая, словно камень.
- Ну, ну! - сказал он. - Держи хвост морковкой! - Но больше бодриться не стал, сказал правду. - Понимаешь, - сказал он задумчиво, - куда же я тебя возьму? Нет, ты только не сердись, я хочу, чтобы мы с тобой были вместе, но я, понимаешь, нынче ночевал на вокзале... Сегодня устроюсь у товарищей и поскорей попрошусь в командировку. Потом надо будет подумать с общежитием... Как же я возьму тебя?
Толику больше не хотелось плакать. Он смотрел на отца и понимал его, вполне понимал, потому что отец говорил с ним, как тогда на скамейке, лицом к лицу, как с равным.
- Ты не сердись, - сказал он. - Такая уж жизнь, что делать? Попрошу, чтоб мне скорей дали комнату, и заберу тебя. Будем жить по-холостяцки. Согласен?
- Да, - ответил Толик и добавил, подумав: - Может быть, хоть тогда мама поймет...
Отец повернул Толика к себе и пристально вгляделся в него, будто видел первый раз.
- Ого, - сказал он, удивляясь, - да ты у меня совсем взрослый человек.
Толик улыбнулся ему, они пошли к проходной.
- Ты опоздал? - спросил Толик.
- Да и ты тоже, - ответил ему отец, хмурясь. - А опаздывать нельзя. Никому. Ни мне, ни тебе. Иди в школу. Если не уеду, в это воскресенье, в десять часов, жди меня... ну, например, у кино. Если не приду - жди через неделю.
Он наклонился к Толику и обнял его.
- Хвост морковкой! - шепнул он.
Толик остался, а отец пошел в проходную, и тут Толик увидел, что в одной руке у него авоська с рубашками, которую он взял вчера.
Возвращаясь к школе, Толик представил себе воскресенье и маленький кинотеатр возле их дома, куда они ходили раньше все вместе - мама, отец и он. Кинотеатр называли "Огонек", и в нем показывали смешные детские фильмы. Толик представил, как они вдвоем с отцом смотрят картину с пляшущими человечками, и улыбнулся.
12
Как мало - один день! Всего один! И как много! Целый день!.. Сколько может случиться всякого за один день - и веселого, доброго, и злого, да еще такого, что всю жизнь тебе перевернет.
Но как может узнать человек о том, что с ним за день случится? Да еще пятиклассник какой-то, у которого и еда его, и уроки, и одежда, и вся его жизнь зависят от других, от взрослых людей. Что он может знать наперед и что ему ждать от этих взрослых?
Целый день Толик был в смятении, не умел разобраться сам в себе, то радуясь, что увидел отца и поговорил с ним, то давясь от слез, которые туманили глаза и мешали смотреть. Снова и снова вспоминал он вчерашний ужасный вечер, зная, что случилось непоправимое, и никак не веря, что всему настал конец и что отец не вернется.
После школы он не пошел домой, а побрел по городу, сторонясь шумных улиц.
Старые деревянные дома в тихих переулках вглядывались подслеповатыми окнами в мальчишку, идущего мимо них, а Толик вглядывался в дома, в морщинистые и мудрые лица, так непохожие на бездушные и плоские физиономии их каменных родственников. Толик подумал, что деревянные дома похожи на добрых стариков, которые потому и добры, что старики. За свою жизнь они немало всего насмотрелись, наверное, и доброго и плохого, научились не обижаться и разучились радоваться, но остались добрыми и поэтому все-все понимают. Ах, если бы все старики были такими!
