Елена Чудинова - Лилея
— Подумаешь, неблагопристойно-де! Лена, ну кто тут нас знает?
— Мы сами себя знаем, вот кто. Сие, братец, самое важнейшее. Ну ладно, купи себе, я не стану.
— Тогда и я не стану! — Роман насупился.
— Добро, коли ты за компанию со мной согласен остаться без лакомства, так и я согласна за компанию с тобою оказаться моветоншей, — рассмеялась Нелли. — Будем лакомиться вместе!
Одолела она только один вустерс, бурый и склизкий, противно трепещущий, на вкус — илистый какой-то, ничем не лучше бретонских мидий, кои крестьяне добавляют в похлебку и в кашу. Даже хуже. Право, приобвыкнуть нужно к эдакой еде. Роман, впрочем, безо всякой привычки охотно убрал три своих вустерса и два сестриных. Полезно ль такое для его желудка? Будто тонкая игла кольнула душу. Не с кем советоваться. Параши больше не будет никогда. Ничего, она сладит. Стало быть пора самой становиться докою в ребяческих хворях. Довольно уж ей жить за чужими спинами — за ученостью Филиппа, за добрым разумом Параши. У Романа и у Платона вся теперь надежда — только на нее.
Нелли решительно ступила на шаткие мостки, брошенные с пристани на борт корабля.
— Виват!!! Виват!!
— Виват!!
Несказанно родной русский клич, столь непохожий ни на французского своего сородича, ни на бретонское «ура», согрел сердце. Словно самое Отечество, законно обитающее на сих палубах, приветствовало блудную дщерь свою.
— Виват!!
Право слово, нельзя же эдак обольщаться! С каких пирогов Отечеству встречать ее столь бурно? Бог весть, что за торжество на корабле, только уж не в ее честь сей многогласый ликующий крик. Еще бы она вообразила, что средь ликующих встречает ее Филипп!
Елена на мгновенье ослепла. После, когда зренье воротилось к ней, она поспешила закрыть глаза ладонью. Филипп впрямь бежал к ней по палубе. С загорелым лицом, в дурно сидящем, верно с чужого плеча, темном камзоле. Нет, это слишком уж жестоко, право же, слишком! Пустое, сейчас найдет она мужества убедиться воочию, что зренье жестоко над Еленой Росковой подшутило.
— Ну вот, Лена, вечно ты все перепутаешь! — сердито воскликнул где-то рядом Роман. — Дядя Филипп — живехонек, вон он нас встречает!
Родные руки уж заключили ее в объятия. Птенцом в скорлупе, младенцем в утробе, городом в стенах ощутила она себя в сем живом кольце. Сердце, казалось, вот-вот разорвется от восторга немыслимого на сей земле блаженства, слова не находили сил слететь с онемевших уст.
— Нелли!! Нелли, щастье мое!
Наконец решилась она открыть глаза. Серые глаза мужа искрились тем же немыслимым лучистым восторгом, что переполнял ее сердце. Растерянная улыбка блуждала по его устам, уже стремящихся слиться с ее устами. Нет, не люди вокруг, но единственно страх проснуться от слишком радостного сновидения препятствовал еще его поцелую. Так же, как всегда бывало меж ними, она угадывала и разделяла все душевные и телесные его устремления.
Незнакомые люди меж тем обступили их кругом — они не были моряками, и походное платье их изобличало готовность к превратностям войны. Впрочем и матросы стояли средь сих пассажиров, в том числе мичман Жарптицын, чей вид был весьма смущенным.
— Уж как меня угораздило так опростоволоситься, — сбиваясь, говорил он. — Русским языком было мне сказано, что имя дамы — госпожа Роскова! А я — в ус не дую, ровно то Петрова либо Сидорова! Но вить и то верно, что предполагал я нахождение супруги Филиппа Антоновича в гуще объявшей Францию смуты, но никак не в Копенгагене!
— Так вы все… Во Францию… за мною? — слова, наконец, сошли с уст, неуклюже, подобно тому, как начинают шевелиться окоченевшие на морозе члены.
— Через Англию, морем, — слова ткнулись куда-то в ухо, у мужа все не получалось выпустить ее из объятий. — Сели бы в Дувре на военное судно. Ах, Нелли!
— Дядя Филипп! — напомнил о себе Роман.
— Господи, да ты, друг мой, оборотился в заправского бретонца! Неужто…
— Да, мы из Бретани теперь. А с тобой-то что приключилось, что Лена тебя мертвым сочла, дядя Филипп? — спросил Роман, в свой черед обнимаясь с шурином.
Слезы хлынули рекою, Елена их не удерживала. Впрочем, и многие из мужчин давно уж плакали.
— То был лишь болезненный сон, Нелли! Бывает такой сон, что охватывает не только зренье и разум, но и сердце, и дыханье, и кровь человека! Снадобья Прасковьины помогли мне… Боже! Нелли, жива ль Прасковия?
— Жива-здорова, милый, после расскажу! Говори теперь ты!
— Отрава не убила меня, но все ж было весьма сильна. Я погрузился в сей противный естеству сон. Многие не просыпаются после такого сна, как уж после сказали мне ученые врачи. Я, однако ж, пробудился. Верно сильней смерти было мое желание не оставить тебя перед бедами, Нелли, верно даже во сне я слышал их приближенье к тебе! Постой. Надобно представить тебе тех друзей, что шли вместе со мною искать вас во вражеских пределах!
— Не торопись, Филипп Антонович, — обязательно вмешался статный, с суровым лицом незнакомец средних лет, чья речь прозвучала для Нелли в одно и тож время и необычно, и смутно знакомо. — Ты, право, сейчас спутаешься. Будет еще время составить знакомство, нам не один день бороздить воды. А мы, уж прости, столпились все вокруг семьи твоей как чернь перед вертепом с Петрушкою. Так обрадовались, что всякое приличие забыли. Оставим-ко, друзья, доброго друга нашего Роскова радоваться без докучных свидетелей.
— Вот уж, верно! Не обессудь, Филипп Антоныч!
Палуба опустела довольно быстро. Теперь только матросы занимались на ней обыкновенными приготовлениями.
— Вот уж натерпелся я страху как никогда в жизни за последний час, — Филипп все не выпускал из одной руки своей ладонь Елены, другою сжимал плечо Романа. — Уж так мне страшно было, что разминемся теперь! Вдруг бы ты села на другой корабль, вдруг еще что! Нескольких из нас отправили мы прочесывать порт, вот, кстати, ворочается один. Взгляни!
— Прослышал издали, каков поднялся крик! — радостно изрек, взбегая по трапу борт, еще один незнакомец. — Уж понял, что искать больше некого. Глазам своим не верю, наверное сие она!
Щасливое смятенье чувств нето, чтоб стихло, но уж позволяло хотя бы различать предметы и лица. Елена пригляделась к товарищу мужа. Годов тридцати, моложавый и румяный, он не глядел ни столичным жителем, ни военным. Помещик? Свойственной обыкновенно живущим от земли обыденности не было в чертах его лица. Иные, мыслительного характера заботы прочертили на челе его первые морщины.
— Привел Господь свидеться, девочка-мальчик, — тепло улыбнулся тот. — Аль не признаешь?
— Сирин?! — в изумлении выдохнула Нелли. — Какими судьбами, Никита?
— Уж признаешь, так позволь расцеловать тебя по старой дружбе, — щасливо рассмеялся давний знакомец. — Я чаю, Филипп не рассердится. Право, никак нельзя не расцеловать тебя, так ты похорошела с последней нашей встречи. Да и присущее полу платье тебе куда как к лицу.
— Я сама тебя расцелую, так я рада! — Нелли бросилась в раскрытые навстречу объятия. — Долго ль ты жил в Белой Крепости, Никита?
— Да я и теперь в ней живу. Впервой покинул Алтай, дабы составить компанию твоему мужу. Помнишь, чаял я когда-нибудь оказаться тебе полезну? Вот и довелось хоть в малом. Не думай, давно б уж мог я покинуть горную цитадель, давно пользуюсь полным доверием. Только жизнь в Крепости крепко полюбилась мне. Ни на какую другую не захотел бы я ее менять! Состоянье же мое, что, помнишь, удалось отспорить у каменщиков, работает теперь на весьма нужные дела. Эко я распустил язык от радости!
— Но как же вы повстречались, Филипп, Никита? Крепость вить далёко, а в случай я не верю.
— И хорошо делаешь, Нелли. Но рассказ-то долгий, имей терпенье…
Нелли и не расспрашивала, занятая куда более важным делом: то брала она мужа за живую теплую руку, то отстранялась от него, чтоб лучше вглядеться в любимое лицо.
— Господин Росков! — к ним торопливо приближался человек, по властной манере коего легко можно было распознать капитана. — Нешто так заведено промеж порядочными людьми?! По рукам били идти до Дувра! Но пусть у меня провиант стухнет, коли мы идем теперь в Дувр! Каково ж станем рассчитываться?
— Чтоб не понесло судно убытков… — смутился Филипп. — Вправду, в Альбионе нам больше дела нету, но сумеем мы, я чаю, определить сумму потерь без обиды…
Капитан вдруг превесело расхохотался.
— Не серчайте, любезной друг, у нас на флоте шутки грубы! Вправду хотел я везти пеньку англичанам, так уж распорядился здесь сгрузить. Уж и настоящую цену мне дали. Куда как рад я следовать с любезной Вашей супругой на борту обратно к Балтийским брегам, нежели к Дувру без оной особы. Доставим вас как на крылах, коли ветер позволит.
— Добро. Простите, что едва не поверил в корысть Вашу, но я теперь как в угаре. Мысли путаются! Господи, помилуй!
