Сергей Баруздин - Повторение пройденного
- Рано очень. Как же ты будешь вставать?
- Ничего. Не волнуйся!
Я подошел к матери и неловко чмокнул ее в щеку.
- А меня? - спросил отец.
- И тебя. - Я поцеловал отца.
Мои родители!
Знал ли я вас прежде? Наверно, знал. Или просто привык к вам? Привык к тому, что вы есть, как есть наш дом, наша квартира, наша комната. Было бы странно, если бы не было их, и так же странно было бы не видеть вас, хотя ваши слова порой не нравились мне. Вы одергивали меня, поучали, советовали, а кому это нравится?
Но оказывается, я просто дурак. Я ничего не понимал. И раньше не понимал, и совсем недавно - позавчера, вчера. Я сердился на вас, занятых работой, сердился, что у вас не остается времени на меня. Я ходил в школу и куда охотнее в Дом пионеров, я писал стихи и дружил с Николаем Степановичем, я, наконец, любил, а вы толком не спрашивали меня ни о чем. Спрашивали о школе и об отметках и то не всегда.
И вот сейчас, когда пришла война... Мне стыдно, что я не знал вас прежде. Мне стыдно, что я вас боялся и порой грубил вам. Ведь вы слушаете меня сейчас, как равного, как взрослого. И я поступаю так, как хочу, и вы поддерживаете меня.
Только теперь я понимаю... И я люблю вас за все - за прошлое и настоящее, за вчерашнее и сегодняшнее, и за все, что будет впереди...
- А может быть, все-таки лучше в ремесленное? - вдруг словно вспомнила мать.
- Почему в ремесленное? - не понял я.
- Вот повестка. - Мать протянула мне розовую бумажку, в которой говорилось, что завтра мне надлежит явиться в художественное ремесленное училище No 21 с такими-то документами и вещами.
- Нет, пусть лучше работает! Вот какая штука! - сказал отец и посмотрел на меня: - Верно?
Над Москвой рыскали лучи прожекторов. По вечерам в небо поднимались аэростаты воздушного заграждения. К ним тоже привыкли. Привыкли, впрочем, ко многому, что воспринималось как меры предосторожности.
Хотя первый месяц войны и не был утешительным, в скверике у Большого театра, как обычно, цвели гвоздики, на Чистых прудах работала лодочная станция и квакали лягушки, а в "Эрмитаже" выступал Утесов.
Я взял два билета и позвонил в наркомат. Она любила слушать Утесова и сразу же согласилась:
- Правда, у меня дежурство, но я подменюсь. Как ты? Вырос, наверное?..
В последнее время я ее почти не видел. Да что там в последнее время! С тех пор, как она стала работать. Я приезжал к ее дому, бродил по Петровке у наркомата перед окончанием рабочего дня, но чаще всего бесплодно. Или не встречал ее совсем, или она была не одна. Я боялся ее сослуживцев в солидной форме речников с золотыми "крабами". Я пугался женщин, которые выходили из наркомата вместе с Наташей. Но еще больше я избегал встреч с ее матерью. А мать, как назло, часто отправлялась вместе с Наташей на работу и не менее часто возвращалась вместе с ней домой. Я встречался с Ксенией Павловной два раза. Оба раза знакомился - я просто боялся ее. Она работала в наркомате уборщицей, она была ее матерью, она...
Как я понимал, они уже давно, больше года, после гибели Наташиного отца, жили трудно. Теперь, с началом войны, совсем трудно...
И вот - "вырос" ли я? Это и радовало, и чуть обижало меня. Как вырос? Я всегда был не маленьким, а сейчас... Ведь она ничего не знает.
Мы встретились на Петровке, как договорились. У Пассажа. Я сказал, что так лучше. Мне просто не хотелось ждать ее у наркомата и опять видеть в окружении "крабов", взрослых подруг или вместе с матерью. Уже когда Наташа пришла, я подумал: "А может, и она не хотела показывать меня своим знакомым? Почему она так быстро согласилась встретиться у Пассажа?"
Стоило мне так подумать, и все наши разговоры приобрели какой-то странный смысл.
- Ты повзрослел, - сказала она.
"Значит, она считает меня мальчишкой!" - подумал я.
- А что в Доме пионеров? Как там? - поинтересовалась она.
"Значит, она думает, что я до сих пор хожу в Дом пионеров!" - отметил я.
- Хорошо, что ты не поехал. Кажется, ты собирался к родственникам папы? - спросила она.
"Папа! Еще недостает, чтобы она спросила меня, почему я не имею усов и бороды!"
А я ведь уже два раза брился отцовской безопасной бритвой. Правда, когда дома никого не было, и, может быть, специально ради нее. Даже порезался один раз. Я старательно сбривал пушок, но щетины не появлялось.
О бритье речь не зашла.
- Ну, а как твои родители? Как мама?
Она всегда спрашивала меня о родителях и обязательно о матери, хотя не знала их.
- А канал Москва - Волга тоже вам подчиняется? - неожиданно спросил я.
Это была хитрость.
- А почему ты интересуешься? Да, - подтвердила она, - подчиняется.
- Просто у нас газета канала Москва - Волга печатается, - объяснил я как можно спокойнее. - "Сталинская трасса" называется. Знаешь?
- Где - у вас?
Как раз именно такого вопроса я и ждал.
- В типографии. Я ведь в типографии работаю. "Московский большевик". Ну где "Вечерка" печатается, и "Московский большевик", и "Советский метрополитен", и другие газеты, - как можно внушительнее сказал я.
Мне показалось, что она поражена. И хорошо! Я и собирался поразить ее. Не работай я сейчас, как настоящий взрослый человек, мы, быть может, и не пошли бы в "Эрмитаж" на Утесова. Ведь и билеты на Утесова, страсть какие дорогие билеты, я купил из своей первой получки.
В парке было много военных. Я второй раз в жизни попал в "Эрмитаж", и впервые вечером. Мне не хотелось признаваться в этом, а она сама сказала:
- Как здесь хорошо! Я и не думала, что тут так...
В Москве было уже трудновато с питанием, а в "Эрмитаже" продавались бутерброды, и миндальные пирожные, и мороженое. По коммерческим ценам. Мы попробовали все.
И Утесова мы видели впервые.
- Тебе нравится? - спросил я под конец второго отделения.
- Очень!
Впрочем, я и сам понимал, что она довольна. Понимал по лицу ее, по тому, как она аккуратно сложила и спрятала в сумочку программу концерта, когда мы выходили из парка. Значит, будет показывать своим подругам.
Потом мы шли по вечерней полузатемненной Москве. Шли, как ходили когда-то до войны из Дома пионеров. Теперь Москва была не такая, как раньше, и все же это была она: людная, беспокойная, близкая.
У подъезда Наташиного дома мы сразу же попрощались: по радио прозвучал сигнал воздушной тревоги. Я заторопился. Пошел по Пятницкой, в сторону Красной площади. У Климентовского переулка я не выдержал и развязал шнурки ботинок. Отцовские ботинки, обутые специально ради сегодняшнего вечера, ужасно жали.
Это была не первая учебная воздушная тревога в Москве.
Во дворе мне попало. У ворот меня поймал Боря Скворцов и обругал последними словами. Боря имел на это полное право. Я действительно забыл, что во время воздушной тревоги должен находиться на посту - на крыше нашего дома. Неделю назад нас зачислили в состав добровольной пожарной дружины, начальником которой был управдом, а заместителем Боря Скворцов. Дважды я уже дежурил на крыше, но сегодня... Откуда мне было знать, что именно сегодня будет тревога!
- Что ты шумишь, и так еле добрался! - рявкнул я на Борю. - Сейчас иду...
Проводив Наташу, я и правда с трудом добежал до дома. Несколько раз меня останавливали патрули, дважды штатские дежурные, и все доказывали, что во время воздушной тревоги нельзя бегать по улицам. Я уверял всех, что должен срочно попасть домой, даже врал что-то для большей убедительности. К счастью, мне верили и отпускали.
Боря быстро сообразил, в чем дело:
- Свидание? Роман? Тогда все! Молчу! Понимаю! И ничего не спрашиваю...
У Бори, помимо всех прочих достоинств, перед которыми я преклонялся, был такт. Он не проявлял любопытства.
- А сейчас иди на пост, - миролюбиво сказал Боря.
Мой пост, то есть крыша, находился как раз над нашей квартирой, и я на минутку забежал домой. Мать собралась было отчитывать меня, но я перебил:
- Все знаю. Некогда! Я - дежурить!
Я выскочил в коридор, затем в дверь на черный ход и поднялся по чердачной лестнице на крышу.
Как раз прозвучала очередная воздушная тревога - уже третья в этот вечер. Такого еще не случалось!
И небо сегодня было не таким, как всегда. Теплое, звездное, летнее московское небо. Лучи прожекторов исчертили его. Они скрещивались, расходились в разные стороны и вновь соединялись. Где-то ухали зенитки. Где-то далеко и вдруг совсем близко, чуть ли не с соседних крыш. Горизонт пронизывали трассирующие очереди.
Внизу - во дворе, и в переулке, и в соседних домах слышались крики:
- Третье окно справа - выключите свет!
- Штору! Штору на втором этаже опускайте.
- Гасите свет! Кому сказано - гасите!.. Свадьба! С ума, что ли, сошли!
Я испытывал чувство, близкое к восторгу. Один на огромной длинной крыше, да еще когда вокруг такое светопреставление! Это куда лучше, чем дежурить внизу у ворот или в подъездах дома. Правда, там можно поболтать, там много дежурных, а я - один. И все равно мне лучше! Я вроде бы хозяин всей крыши, всего дома и вижу сейчас то, чего никто не видит.
