Борис Житков - Виктор Вавич (Книга 3)
- Я ведь был прокурором, - говорил вполголоса Ржевский, - в Киевском округе. И по обязанности пришлось. Публично это устраивали. А он просил меня, чтоб я стал, чтоб ему меня видеть и чтоб я глядел на него до последней минуты, и я обещал, разумеется. И он глядел, держался за меня глазами, не отрывал взгляда, вот как железные пруты протянуты... Прогвождено... Он не слышал, как читали, да и я ничего не слышал и только глядел. Белое лицо, борода как не своя стала, и одни глаза, и из глаз все в меня входило, что в нем делалось. Палач саван накинул. Я дышать перестал и все глядел ему в глаза, то есть туда, где должны быть глаза, и не мог отвести. А-ф-ф! - Ржевский отряхивал голову, глядел в пол.
Таня положила локти на рояль, смотрела в угол.
Ржевский встал, прошел к трюмо, бросил в пепельницу окурок.
- Ну, Господь с ним. Слушай, скажи, пусть нам чай устроят. - Ржевский прошелся по комнате.
- А мы в винт играем, - полным вздохом сказала Таня и вышла, глядела прямо в двери.
- Да, понимаете, - вполголоса говорил Ржевский, шагая по паркету, что ж мы-то можем? Ну, пусть один, два, три! Ну, пусть тысяча. Пусть с дрекольем, хоть с мечами. Умеем. Гладиаторы пусть все. Ну а что, скажите... Ну, что бы вы думали, - вдруг громко заговорил Ржевский, встал перед Санькой, крепко распер в стороны ноги, - ну, явился Спартак, скажем! Пусть победил бы. Так ведь на другой же день, - Ржевский весь перегнулся к Саньке, - завтра же гладиаторы-то эти сидели бы на скамьях в цирке и смотрели бы, как господ сенаторов рвут звери. Уверяю вас! Нет - скажете? Вернейшими наследниками были бы этого порядка. Поручусь!
- Возможно, что началось бы с этого, - сказал Санька, чтобы начать говорить, потому что бледное лицо, и глаза, и борода как не своя - все стало внутри, как доска, и душно становилось молчать и думать.
- Не только что возможно, а я вам поручусь! - и Ржевский снова заходил. - Не людей убивать, а порядок, и убивать его в мозгах людей.
"Если б Танечка стояла и я б ей глядел, глядел в глаза", - думал Санька и глядел на рояль, на то место, где стояла Танечка.
- А вот каким способом, - и Ржевский развел руками, - но, во всяком случае, не тем, что по канату через Ниагару. Что ж она чай-то?
- Нет, простите, я пойду, - и Санька поднялся.
- Таня, Татьяна! - крикнул в двери Ржевский. - Ну, видно, запропастилась. Душевно рад, что с вами познакомился, - и Ржевский улыбался и очень сильно жал Саньке руку.
В передней сам подал пальто.
Саньке хотелось скорей к себе в комнату, он бегом слетел с лестницы.
Санька хотел скорей запереться в своей компате и наглухо, побыть одному, и оно придет, то, что было в парке и всю дорогу, и все выйдет верно, и опять будет дышаться втрое шире груди, как тогда. И Санька бегом спешил вверх по лестнице. В прихожей стал быстро срывать с себя шинель. Что-то там говорят в столовой, пускай, Бог с ними. И вдруг Саньку дернуло всего: Танечкин голос!
- ...rien qu'une provocation! - кричала Танечка. - Je suis sure... pour les idiots que des conspirateurs, sapristi, commissaire de police lui disait*, той дуре...
----------------------------
* ...всего лишь провокация! Я уверена... для идиотов конспираторов, черт возьми, пристав ей говорил... (фр.)
И голоса заглохли и хлопнули двери.
"В гостиной теперь!" - Санька вбежал в гостиную.
Танечка стояла красная, Анна Григорьевна сидела на диване, подняла на лоб брови и снизу глядела на Танечку.
- Вот-вот! - Танечка шагнула к Саньке. - Вот только я пошла тогда, понимаешь, сказать чаю, с черного хода какая-то дура принесла записку - вот эдакий, - и Танечка размахнула руки, - рапорт. Понимаешь, - Танечка горячим шепотом обращалась только к Саньке, - Надька пошла к своему увриеру, а там все готово и засада. Уверяет, что пристав ее отпустил как Кудрявцеву - это по ее дурацкой - уверена! - фальшивке. Убеждена, что дурацкая. И теперь думает, как спасать Филиппа этого. И будет, дурища, ходить по всем своим, такие вот, может быть, корреспонденции рассылать. За ней стаей сейчас шпики. Десяток! Дюжинами послали. Дурища! Ах, дурища несчастная!
- Что же делать? Что делать? - шаталась в тоске Анна Григорьевна.
- Что делать! Теперь вот "что делать"? - Танечка обеими руками показывала Саньке на Анну Григорьевну. Показывала, как союзнику, и Санька горел всем лицом навстречу Танечке. - Да поймать и этапом куда-нибудь, да к черту на рога - "вдеревнюктетке", не знаю! На необитаемый остров. А она же всех провалит, идиотка. Да-да! Идиотка! - крикнула в голос Таня прямо в лицо Анне Григорьевне.
- Знаю, знаю... - с болью шептала Анна Григорьевна. - Ну, найти, найти!
- Как ее найти? Ты можешь ее найти? - Таня глядела Саньке в лицо и так глядела, как своему совсем, как будто ближе сестры, ближе жены, все, все такой можно сказать. Саньке казалось, что душа его выступила наружу из груди, и вот тут вся перед ним, и пусть Таня возьмет, руками прямо возьмет, как пакет, пусть даже не посмотрит, а просто, не глядя, на ходу. - Найдешь ты, что ли? - крикнула Таня.
И Санька испугался, что сейчас отвернутся, и поспешил со словами:
- Башкин разве!
- Ах да! - вскинулась Анна Григорьевна. - Башкин!
- Башкины за ней и ходят! - и Санька браво глянул на Таню.
- Ходят-то, положим, не Башкины... - тихо сказала Таня и посмотрела вниз.
Вдруг оба глянули на Анну Григорьевну. Она тихо плакала, почти беззвучно, с платком у лица, сгорбилась по-старушечьи - устроилась плакать надолго.
Санька сделал шаг, не знал, как Таня, но Таня мигом стала на колени, у Анны Григорьевны поймала руки.
- Слушайте, мусенька, миленькая, мышенька моя, - и она легко обхватила старуху за шею, - честное слово, сегодня же найдем Надьку и упрячем в дебри, в деревню! Жудженька, миленькая! Я папе скажу, папа все для меня сделает! - и Таня прижала лицо и целовала седой висок, ухо, как целуют маленьких, помногу, часто. - У папы есть такие знакомые, он сделает, честное слово!
Анна Григорьевна мокрыми глазами смотрела на Танечку, смотрела, как ребенок, не знала, не решалась утешаться.
- Мусюнечка! - и Таня, смеясь, поцеловала Анну Григорьевну в нос.
Анна Григорьевна улыбалась. Санька сидел рядом, он гладил мать по спине, по затылку и встречал Танины ласковые, нежные руки - только не нарочно! ни за что! - и крал, кусочками крал нежность, и какое может быть горе, если всегда такие руки! И Санька гордился, что, может быть, мама думает, что это его Танечка. Ну, хоть немножко. Его Танечки руки.
Танечка встала. Анна Григорьевна смущенно глядела все еще с улыбкой Тане в лицо. И вдруг платком, что держала в руках, стала обмахивать Танину юбку на коленках и смеялась маленьким смешком - почти счастливым.
- А за вашей квартирой следят. Имей в виду,- сказала Таня, когда Санька подавал ей кофточку.
- Имею, - сказал Санька. Таня стояла у дверей боком к Саньке, глядела внимательно в глаза, сторожко, с думой. Протягивала медленно руку.
- Ну, будь... - порывисто сказала Таня, сильно притянула Саньку за руку, прямо в губы крепко, с порывом, поцеловала, закрыв глаза. Повернулась и вмиг толкнула дверь, захлопнула.
Был уже второй час ночи. Виктор сидел перед своим письменным столом, подпер виски руками и глядел на белый лист - как? Как его писать? - и Виктор отхлебнул из стакана холодного чаю.
- Так-с! - сказал Вавич, выпрямился, достал папироску. Курил, хмурился для мысли. Лист смирно лежал на красном клякспапире.
"Знать бы, поедет она к нашим или не поедет? - думал Виктор про Груню. - Нарасскажет там с три короба".
- Да ну, черт! - сказал вслух Вавич и схватил перо.
"Милая и дорогая мамаша, - быстро писал Виктор, - я так занят сейчас, прямо по горло дел и всяких оказий, что даже не знаю, поедет ли Груня к вам. Может быть, поедет, а может быть, не поедет".
Вавич наклонился совсем над бумагой. - И действительно - черт его знает? А эта: вам тут не в отдельном - сволочь! - кабинете! А тот обрадовался и ну водку хлестать. Дорвался. При всех говорит. Дурак, что пошел! - и Виктор стукнул по столу и свалил пепел на лист. Мерзость какая еще, - сдувал Виктор пепел, - все равно сволочь, и теперь начнут все под бока садить и тогда... - и представилось, что снова в Московский перевели, а там уже покажут... А вот к черту!
"Я думаю, что к черту, - написал крепко Виктор, и брызнуло перо, - со всей этой службой и не только что на почту, а мне никакой чести не надо, я могу конторщиком на товарной станции, мне все равно на какой труд божий. И тебя бы посмотреть, как это чудо с тобой такое, прямо понять не могу, и с Грунечкой тогда очень просто, что все ладно будет. Она в сомнении каком-то сейчас, даже непонятно. А евреи некоторые бывают, я даже сам видел, прямо как русские, и даже не обижаются, сами говорят - я жид, и смеются. Бывают славные. И крестятся некоторые, так что совсем как русские, и даже своих жидов ругают. И с Тайкой это все, может быть, даже к лучшему. Я приеду и решим. Поищем должность".
Виктор положил перо, чтоб передохнуть. И представлялось, как приедет, и мама на ногах, и потом старик вдруг видит в штатском... Да, потом по городу - в чуйке какой-нибудь... и все знают, что был квартальным. Выгнали, скажут. Чем больше уверять, больше смеху. А как она тогда-то, с бомбой когда: сумасшедший, что ты делаешь! Бежала, небось, за мной. Надо сделать, сделать что-нибудь, - и Виктор заерзал на кресле и сжал рукой подлокотник. Поймать какого-нибудь, самого отчаянного. Все бегут за углы, а Вавич, вот, пожалуйте! Прет и никаких. Тот пулей ляп! - промах, а тут цап его за шиворот, раз! и об землю, как щенка, - и потрескивал под рукой подлокотник. Ах, ох! - нет-с, ни ах, ни ох - а к черту-с!
