Галина Цветкова - Снег на сирени
Наверное, получалось ехидное, чем нужно было, Элька повернулась:
– Где-нибудь он да был. Отстань.
– Ну ладно!
Он спустился к себе и стал собирать с пола книги. У него прыгали руки, когда он снопа взбегал по лестнице.
– Твое? – Он швырнул стопку книг ей на одеяло. – Так не разбрасывай в чужих комнатах!
– Не мое, – сказала Элька. – А ты бы хоть стучался. И не кричи.
– А чье же?
– Да отстань ты наконец!
– А это?!
Он стоял перед ней с листком, и от какого-то злого торжества у него даже загорелись уши.
– Отдай, – сдавленно сказала Элька. Она шевельнулась, и книги на одеяле расползлись. Наверное, она увидела там что-то, непонятное Петьке, и повторила растерянно: – Отдай.
Он помахал листком:
– Записки друг другу пишем? Ах-ах-ах, какой он, Андрей Усов!
– Смолкни, – мрачно сказала Элька. – Думаешь, я сижу, так уж не встану?
– Ну, встань! – насмешливо сказал Петька.
Она не встала.
– Если пишешь, так хоть не бросай по комнатам!
– Тебя читать никто не заставлял!
– Ах-ах…
Элька вскочила, но Петька успел отпрыгнуть в сторону. Он думал, что она сейчас скажет опять: «Отдай». И он отдаст. И все. К тому же она была не одета: свитер и плотные колготки, в которых девчонки занимались у хореографа.
Но Элька не говорила. Ей плевать было, что она не одета. У нее сжались кулаки.
– Ну, подходи давай, – сказал Петька, еще не осознав, что зажат в самый невыгодный угол: окно рядом с верандой затянуто сеткой, а дверь на веранду он сам закрыл. Оставалось еще одно окно – на улицу. А был второй этаж.
– Подходи-подходи…
Она шагнула. Он метнулся, и сам не понял, как оказался на подоконнике, но хорошо понял, что она подойдет. И что лучше не ждать, пока она подойдет.
Ну, что она могла с ним сделать? Стукнуть? Она? Его? Из-за Усова?
– А-а…
И он мужественно прыгнул в темноту.
Упал он счастливо на что-то мягкое, но не успел этому порадоваться, потому что следом не менее счастливо спрыгнула с окна Элька, и они зло сцепились посреди развороченной клумбы.
Драка оказалась короткой. Их растащили чьи-то сильные руки.
– Ну, вы! – сказал повелительный голос. Зажглась спичка. Петька похолодел, узнав старшего тренера.
– Так… – недобро сказал старший тренер.
У Петьки была разбита губа, и во рту стоял вкус земли и крови. Он не мог говорить. Спичка погасла.
– Так, – повторил тренер. – Ты видел? – Но имел в виду он, кажется, не Петьку.
– Плохо, – отозвался незнакомец.
– Так посмотри получше! – взорвался старший тренер. – Тихие они у вас все! Краса и надежда отечественного спорта! Да у них вечно все не слава богу! То одно, то другое!..
– А где Катерина? – перебил незнакомец. – Она с ними ладила.
– Вот именно! Нету Катерины! Понимаешь? Нету! В институт она надумала поступать! А у меня никого больше нет на эту мелюзгу!
Опять зажглась спичка. Незнакомец хотел разглядеть мелюзгу получше.
– Вот, любуйся, – тренер говорил уже тише. – На Зимину свою полюбуйся! Тихая. Как сделать что, так не заставишь, а тут… Да еще семинар этот! Ты не представляешь, сколько мне пришлось написать бумаг!
– Зимину я заберу, – сказал незнакомец и бросил спичку. Петька понял, что это Элькин тренер.
– Еще одного заберешь! – отрезал старший тренер. – А еще лучше, всю эту ораву! Смотреть за ними некому. Не помрут без лагеря. Пусть в городе друг друга калечат.
– Ты иди, – сказал Элькин тренер. – Мы сами разберемся. – И не дожидаясь, пока тот отойдет, присел перед Элькой на корточки и достал платок. Глаза уже привыкли к темноте или тучи ушли – Петька видел все отчетливо. – Вот так-то, свет Элеонора Юрьевна… Вот такую я тебя и повезу красивую. Впрочем, ему тоже досталось. Что же вы не поделили?
– Трепло! – сказала Элька презрительно.
– Ты обо мне? – обеспокоенно откликнулся тренер.
– Вот что получается, когда тренер молод, а воспитанница почти родственница, – уже обычным голосом, ворчливо сказал старший тренер и зашагал по траве на дорожку.
Элькин тренер попробовал платком вытереть ей лицо. «Пижон», – подумал Петька.
– Надеюсь, вас не нужно будет запирать в разных углах? – обратился тренер к Петьке.
– Не нужно, – хмуро ответил он.
– Ну, прекрасно… Да ты раздета! – спохватился тренер. – Марш в дом! А то приехал твой отец. Тетя и так целый день не присядет. Тебе еще только заболеть!
Петька посмотрел им вслед и пошел кружной дорогой к роднику, чтобы не встретить расходящихся телезрителей. Когда он вернулся, в комнату постучали.
– Твои книги, – сказал Элькин тренер.
– Это… не мои, – сказал Петька. – Не понимаю я…
– У тебя очень агрессивное непонимание, – заметил тренер. – Главное, выражается очень непосредственно.
Открылась дверь и вошел совершенно мокрый Андрей Усов.
– Ты где был? – накинулся на него Петька.
– Гулял, – ответил Усов высокомерно,
– Под дождем? – спросил Элькин тренер и сам себе ответил: – Впрочем, кому как нравится. Вы веселые люди. Теперь я понимаю, почему Федор Игнатьевич так жаждет от вас избавиться.
Старший тренер сдержал слово и отправил Андрея в город вместе с Элькой и ее тренером. Они уезжали вечерней электричкой. Она пришла переполненной: здесь была полоса пригородных садов.
Элька была в венке из колокольчиков. На лицо сыпались ярко-желтые точки. От колокольчиков сильно пахло травой. Андрей почти касался щекой ее венка. Было неудобно стоять в толпе, но травяной запах нравился. Андрей часто убегал в лес, валялся в траве, смотрел в небо. Если утром шел дождь – светлый, с солнцем, то к полудню трава просыхала. Кое-где ее подкашивали, и запах сена стоял вдоль дороги. Потом Андрей открыл, что не одинок, не одному ему приходит в голову мысль убегать от всех. Он видел Эльку, стоящую, как аист, с поджатой ногой. Перед ней лежала брошенная раскрытой книжка, но Элька смотрела мимо, наклонив голову набок, сосредоточенно и, как ему показалось, хмуро. Про книжку она забыла.
Потом ему ночью почему-то снился старый пень, лесная тонкая трава, кустики черники с налетом на крупных ягодах и он сам, а вроде бы и не он сам – странно-знакомый белоголовый мальчик, трогающий сизые ягоды губами.
Как-то он видел Эльку и Стеклову на берегу – они дурачились, бегали, кричали, танцевали диковинный танец, прыгали, переворачивались, словно это было легко, ничего не стоило. Правда, Стеклова Эльку подстраховывала – ладонью под спину. Они разбегались – а вспоминался их бег замедленным, лишенным ритма, как продолжение своих щемящих снов: взмах руками… вздох… лицо… и как заключительный аккорд – взмах, всплеск распущенных за спиной волос, – а он-то в стороне, он в стороне.
Элька сняла венок, и он увидел, что под глазом у нее синяк. «Опять!» – удивился он, потому что помнил, как она ходила с пластырем, все она же. Элька хмуро смотрелась в стекло, пробовала надеть венок боком, прятала синяк. В полутьме ей это удавалось. Но когда она придет домой и встанет под яркой лампой – страшно подумать. Элька заметила в стекле взгляд Андрея и, подавшись вперед, швырнула венок в открытое окно.
Андрею не хотелось домой. Думалось тягостно, что вот он сейчас приедет, и словно кончится лето. Придется сидеть с родителями, пить чай, рассказывать… А что рассказывать?
Электричка замедляла ход. Уже приехали. Сойдя с платформы, Андрей очутился в городе, от которого, оказывается, отвык. Много света – трамваи, вывески, на проспекте новые фонари. Отвык, что вокруг много людей, на пятый этаж подниматься тоже отвык. В гулком подъезде тускло светили лампы. Маслянисто блестели прутья недавно покрашенных перил.
Еще во дворе он увидел, что окна его квартиры темны. Позвонил, немного помедлив. Никто не подошел к двери. Дома никого. Тихо. Вечером? Раньше родители никуда не уходили вечером вместе. Отца невозможно было вытащить ни в театр, ни в кино. Раз в год мать все-таки водила его с собой, и Андрей догадывался, что отец смотрит фильм без удовольствия, ему неловко и он страдает среди нарядных людей – таким отец возвращался мрачным.
Андрей позвонил еще раз – значит, все-таки никого нет. И надо что-то делать, не ночевать же на лестнице.
Днем Марина Рогозина размышляла, можно ли готовить обед из мяса, купленного только вчера утром, но пролежавшего столько времени в тепле, пока она ходила по городу. То ей казалось, что можно, то – что не стоит. Наконец мясо, уже нарезанное, опять отправилось в холодильник – до маминого приезда. Пришлось готовить одни макароны, но они прочно прилипли к сковородке, совсем не поджарившись. Озадаченно смотрела Марина на свой несостоявшийся обед. Потом махнула рукой, убедила себя, что ни есть, ни стряпать больше не хочется – пора играть. Вечером ей позвонили, сказали: приходи в гости, есть одна пластинка, Энеску играет Баха, интересная фразировка, такие линии. «Энеску? – удивленно спросила она. – Энеску?» Она думала, что он только скрипач. Но он играл ту же фугу, что Марина готовит на экзамен в училище, – запуталась она в ней с голосами, нет внутренних мелодических опор. Напевая, стала собираться в гости – была уже накрашена, в кофточке, но без юбки, когда кто-то позвонил. Заметалась по комнатам в поисках халата, не нашла, накинула мамин.
