Владимир Железников - Последний парад
- Сергей Алексеевич! - без всякой надежды на успех крикнул Коля. Сергей Алексеевич!
Никто не отзывался.
И снова Коля побежал через площадь, к тому месту, где они расстались. Он размахивал клеткой со взмокшим несчастным кенаром и сам был тоже мокрый и нахохлившийся.
Но поздно: ему навстречу выплыл гигантский автобус, на котором впереди написано: "СИМФЕРОПОЛЬ".
Коля прыгал перед проплывающими мимо него окнами автобуса, но ничего толком не увидел.
ИЗ-ЗА УГЛА
На следующее утро, как всегда, Коля побежал в порт. Затем, расстроенный очередной неудачей, поплелся в цирк на репетицию Тиссо, надеясь там найти Юрку. Он вспомнил дорогой, шагая среди счастливых, беззаботных отдыхающих, как неудачно проводил вчера Сергея Алексеевича, и подумал, что ему решительно не везет на встречи и проводы.
На манеже вольтажировал Тиссо: репетировал свой номер. Юрка бегал рядом с его лошадью.
Коле всегда нравилось приходить в утренний цирк, когда зрительный круг пуст и арена от этого кажется таинственной и огромной. И Тиссо нравился Коле. Он могучий, широкоплечий атлет, скор в движениях, необычайно ловко переворачивается в воздухе. И все это казалось ему недосягаемым, чем-то почти волшебным. Он с восторгом выбежал на арену и, подменив Юрку, стал бегать рядом с лошадью, подавая на ходу наезднику те мячи, которые он ронял.
Тиссо все увеличивал скорость, и Коля, бегая рядом, прибавлял скорость, и ему было жарко, но приятно радовала эта лошадь, ошпаривающая его своим дыханием и запахом, и он уже сам себе казался таким же сильным и ловким, как Тиссо.
И он влюбленно смотрел на Тиссо, потому что вообще любил людей, и старика поэтому полюбил, и даже фотографа, что фотографировал его на Витькином камне, он поэтому помнил.
- Не устал? - крикнул Тиссо.
- Нет, - захлебываясь от бега и внутренней радости, ответил Коля.
И тут же услыхал Юркин голос:
- Коля, к тебе пришли.
Коля оглянулся и глазам своим не поверил: перед ним стоял Сергей Алексеевич. "Вот чудно! - подумал Коля. - Значит, не уехал". И ему совсем стало хорошо, и он даже забыл, что встречал утром неудачно пароход. Да и как ему было помнить об этом, когда кругом столько хорошего.
Сергей Алексеевич улыбнулся Коле.
"Когда старик улыбается, - заметил Коля, - он делается моложе. И вообще, какой он сегодня торжественный и непривычно довольный. В белой чистой рубахе, в новых брюках. Красавчик, а не старик". Коля бросился ему навстречу, и они поздоровались за руку.
Тиссо остановил лошадь около ребят и Сергея Алексеевича и ловко и красиво спрыгнул на манеж.
- Юра, поводи, - приказал он и вытер вспотевшее лицо махровым полотенцем.
- Здравствуйте, - сказал Сергей Алексеевич.
Тиссо кивнул в ответ.
Юрка взял лошадь за поводья и начал водить ее по кругу.
- Хороша лошадка, - заметил Сергей Алексеевич.
Тиссо снова в ответ только кивнул, подпрыгивая, играя мышцами.
- Пожалуй, я пойду, - сказал Сергей Алексеевич, хотя ему уходить совсем не хотелось, не для этого он остался. - Коля, когда будешь посвободнее, загляни...
- Что это вы его опекаете? - вдруг спросил Тиссо.
- Привязался, - доверчиво и охотно ответил Сергей Алексеевич. - Он мне сына напоминает.
Что-то с ним произошло в последнее время, и то, что раньше он скрывал от всех свою боль о Витьке, он теперь начал выплескивать наружу.
- Сына? - переспросил Тиссо, заметил, что Юрка остановился, и крикнул: - Не останавливайся, води, води! - Повернулся к Сергею Алексеевичу. Лицо его при этом было отчужденным, он был занят собой. - Ваш сын, видно, постарше меня?
- Сын у Сергея Алексеевича погиб в войну, - вмешался в разговор Коля. В пятнадцать лет. Не вернулся из разведки.
- Извините, - сказал Тиссо. - Как же такой пацан попал на фронт?
- Мы жили на границе, - сказал Сергей Алексеевич.
- А кто же его послал в разведку? - спросил Тиссо.
Сергей Алексеевич перехватил испуганный взор Коли и заметил, что и Тиссо смотрел на него выжидательно. И под этими перекрестными взглядами он почувствовал себя как на суде. Никто так с ним еще не разговаривал никогда о Витьке.
- Сергей Алексеевич, - сказал Коля, - пойдемте погуляем... А то здесь что-то жарко.
Но Сергей Алексеевич не ответил ему, он поднял глаза на Тиссо и тихо произнес:
- Я.
Впервые за сегодняшний день тоска по сыну снова вошла в него, и ему уже не казалось, что Коля похож на Витьку, и он понял, что никакая подмена не заменит потерянного, и нечего заниматься самообманом. И было совершенно непонятно, зачем он околачивается здесь, в цирке, и он пожалел, что не уехал.
- Жестоко вы жили, - сказал Тиссо.
- Время такое было, - ответил Сергей Алексеевич. - Надо было спасать всех детей.
- Время. - Тиссо подошел к лошади. - Иди сюда, Алмаз, сюда, мой дорогой. - Достал из кармана кусочек сахара и сунул лошади в зубы. Время-то прошло, а сына у вас нет, и все, кроме вас, о нем забыли.
Сергей Алексеевич пошатнулся, как от удара. Откуда взялся этот человек? И почему он разговаривает с ним, и что это еще за мальчишки, которые стоят рядом и слушают? И как он вообще попал в этот балаган, и как он посмел свое самое святое отдать на уничтожение! Он молча повернулся и, не видя ничего перед собой от гнева, пошел к выходу.
- Сергей Алексеевич! - крикнул Тиссо. - Извините, я не хотел вас обидеть... Вот чудак!
Последние его слова все же проникли в сознание Сергея Алексеевича, и он остановился. Нет, он не уйдет так, он скажет этому человеку все, что думает. Это не легко, но разве ему вообще когда-нибудь было легко?
Не по той дороге он шел в жизни, на которой могло быть легко, и он гордится этим.
- Что же, по-вашему, - сказал Сергей Алексеевич, - живым жить, а мертвым гнить? Так, по-вашему?
- Я же извинился перед вами, - сказал Тиссо. - И хватит.
- Эх, молодой человек, - сказал Сергей Алексеевич, - нет в вас чего-то самого главного!
- Вы мне мешаете, - сказал Тиссо, прыгнул в седло и поскакал по кругу.
Коля подошел к Сергею Алексеевичу и сказал:
- Идемте, - и взял его под руку.
И эта теплая, крепкая мальчишеская рука заново повернула его к жизни, и тот голос, который только что звучал в нем: "Зачем я это все им рассказал", начал в нем затухать, хотя лицо его по-прежнему было сурово.
ПЕРЕПРАВА
Когда они вышли на улицу и смешались с толпой, Коля, который горел нетерпением побыстрее объясниться, сказал:
- Здорово, что вы не уехали... - Нет, его слова сейчас прозвучали слишком нелепо. - А кенар ваш в полном здравии. - Опять что-то не то, и Коля уже по инерции тихонько добавил: - Распелся сегодня, раскричался, меня утром разбудил. - И вдруг: - Вы не верьте ему... тому... в цирке. - Он не хотел даже произносить его фамилию. - Он неправду сказал. Я вот так не думаю. И никто не думает.
И симпатия к Тиссо у него сменилась острой неприязнью. Он был легок в своих переходах в отношении к людям, он был скор на руку и ненавидел всякое предательство.
Сергей Алексеевич ничего не ответил, но все же подумал, что у Коли душа горяча и честна, как у Витьки, и ему было приятно, что в нем он не ошибся. Он повернулся к мальчику, опустил ему руку на голову и сказал:
- Волосы у него были белые, как солома. Жили мы вдвоем. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и я сам за ним ухаживал. В общем, ему было нелегко: то я уезжал в командировку, то на полевые учения. А он сам готовил себе еду, сам стирал белье. Жили мы в Белоруссии, на границе. И вдруг меня вызвали в Москву и предложили поехать в Испанию. А там в то время была война - революционеры дрались с фашистами, их там называли фалангисты. В Испании я провоевал год... Женился на девушке - испанке из нашей бригады...
Сергей Алексеевич замолчал.
А видел он зимнюю проселочную дорогу и себя с Лусией, сидящих в санях. Это они едут в интернат за Витькой. Он помнит и бережно разбирает каждый свой жест и слово из того далекого, сладостного, благополучного времени.
Он вылез из саней, отряхнулся от сена, краешком глаза прошелся по окнам, не выглядывает ли там где-нибудь Витька, и почувствовал, что сердце у него почти остановилось от напряжения, точь-в-точь как в последний миг перед атакой. Но он все старался делать медленно, чтобы не выдать себя перед Лусией. Он потер уши - крепкий был мороз, - потом помог выйти из саней Лусии, посмотрел на нее, и ему стало весело. Лусия была так укутана, что не видно было ее лица, торчал только кончик носа и большие черные глаза. В вестибюле интерната их встретила женщина-вахтер, посмотрела на них и спросила:
"Князевы или Малинины?"
"Князевы, - ответил он. В пустом вестибюле голоса громко и неестественно резонируют, и ему тогда показалось, что дом пуст и он сейчас не увидит Витьки, и он не выдержал и спросил: - А что это у вас так тихо?"
"Каникулы, - ответила женщина. - Только двое остались: ваш и Малинина. Идемте, я вас провожу..."
И в ту же секунду в конце длинного коридора интерната, который заканчивался окном, появились две стремительно бегущие фигурки. Они до сих пор стоят у него перед глазами, а в ушах звучит топот их ног. Они бежали рядом, Витька и какая-то девочка, еще, видно, не зная, за кем из них приехали долгожданные родители, и, хотя ему нестерпимо было радостно встретить наконец Витьку, какое-то щемящее чувство тревоги охватило его при виде этой чужой, незнакомой девочки, дочери неизвестного ему Малинина.
