Вячеслав Лейкин - Играем в поэзию
Краб по пляжу ходит боком,
У него на плавках дырка.
НА КОГО ПОХОЖ ЗУБНОЙ ВРАЧ
- ...а теперь представьте себе как будто вы оказались в кабинете зубного врача.
- А можно где-нибудь в другом месте?
- Да. В цирке, например. Или в планетарии. Можно?
- Нет. Только в кабинете.
- А можно в кабинете логопеда?
- Или ухогорлоноса?
- Нет. Только зубного врача.
- А можно не себя представить?
- Можно Васю? Или Петю?
- Хорошо, можно Петю. Но лучше все-таки себя.
- Это ужасно. Боль, кровь, страх, унижение.
- Но я же сказал - "ПРЕД-СТАВЬ-ТЕ". Я же сказал - "КАК БУД-ТО". Ну?
- Хорошо, представили. Как будто.
- А дальше что?
- А дальше сравнивайте. Что вокруг вас на что похоже. В зависимости от того, что с вами происходит в данный момент. Понятно?
- Не очень.
- Очень не...
- Объясняю. Когда вам скверно, мир вокруг окрашивается в темные тона, люди, предметы напоминают что-нибудь тяжелое, мрачное, убийственное, а когда вам весело и легко, окружающий мир...
- Понятно.
- Врач сперва похож на кого?
- На мясника.
- Допустим. А когда сверлит зуб?
- Уж-ж-жас. На палача.
- А когда вы прощаетесь с ним?
- На дедушку Мазая.
- Молодцы. Итак, вы в кабинете зубного врача. Действуйте.
Марина Красильникова:
Деревянная скрипучая лестница в кабинет. Три ступеньки на эшафот. Ступеньки на костер. Ух, какая жалкая, какая противная дрожь во всем теле. Не страшно - но противно.
Вхожу. Кресла - маленькие гильотины. Блестящие инструменты орудия пыток. Врач - палач в белом халате. Мясистая рука с хищно сверкающим зеркалом и корявой иглой тянется к зубам. Все замерло. В ушах стынет тишина. Скрежет инструментов застрял, как в вате. Стерильные орудия пыток режут глаза. Сугробы покрывал и саваны халатов...
Шварк! Еще шварк!
- Можешь идти.
- Ура!
Орудия пыток - всего лишь маленькие никелированные помощники. Скрежет бормашины - Сороковая симфония Моцарта.
Как легко на зубах!
Сева Зельченко:
Петя вошел в кабинет и начал сравнивать. Кресло похоже на плоского, складного удава с одним глазом. Бормашина - на белку в колесе. Корзина для бумаг - на шлем ископаемого рыцаря.
Тоскливо.
Его усадили в кресло, а он сравнивал. Вой сверла похож на зазубренное, тысячекратноповторенное длиннохвостое правило. Скучно. Ну что они тянут?
Ага, началось.
Сравнивает. Часы - немигающий глаз Всевышнего. Врач - нечто механическое, вечное, постылое. Все неподвижно.
Вот оно самое гадкое! А-а-а!
Утка окровавленная похожа на преступника, ставшего жертвой.
Врач - на хромого Тимура, жадно зреющего твой позор.
Мерзко!
Марьяна Орлова:
Мы с Мариной вошли в кабинет зубного врача. Вошли, сели в кресла - нас осматривают.
- Ш-ш-ш, - шепчет Марина. - Кабинет похож на автобус, замечаешь?
- Ш-ш-ш, - шепчу я в ответ. - Врач похож на белого медведя, правда?
Включили машину, начали сверлить.
- Ы-ы-ы, - ычет Марина. - Ыыыы ыыы ы ыыы (бормашина похожа на пулемет).
- Ы-ы-ы, - ычу я в ответ. - Ы ыы ы ыы (врач похож на волка). (Но врач белый, а волк серый.) (А он надел овечью шкуру.)
- Э-э-э, - экает Марина. - Лэмпэ пэхэжэ нэ пэсть дрэкэнэ.
- Э-э-э, - отвечаю я. - нэт, энэ пэхэжэ нэ вэлкэн.
Поставили пломбы, натолкали в рот ваты.
- Бу-у, - бурлычет Марина. - Стол похож на длинноногого крокодила.
- Бу-у, - бурлычу я в ответ. - Телефон похож на черную птицу Дзинь.
Вынули вату, выпустили из кабинета.
- Ты похожа на человека, у которого все зубы здоровы, - заявила мне Марина.
- И ты, - сказала я.
- Ура-а! - закричали мы и побежали, не сравнивая больше ничего ни с чем.
"СТОЮ У ОКНА ЗАДУМЧИВЫЙ"
Однажды население Четыреста Сорок Восьмой увлеклось вдруг восточной поэзией.
Сначала все, как запрограммированные, писали трехстишия по образцу японских хокку. Десятками приносили на занятия и обчитывали ими друг друга так, что даже солидная наша газета не выдержала и напечатала целый столбец этих незамысловатых трехстиший. Вот, если угодно, некоторые:
Льдины на Неве похожи
На облака, которые
Ветер сдунул с неба.
(Катя Крусанова)
Скоро проснется рассвет.
Так тихо, что даже роса
На листьях не дышит.
(Катя Прохорова)
Бежит собака.
У нее оттопырено ухо.
Ухо - пещера для комара.
(Вероника Симонова)...
А потом они стали зачитываться китайскими поэтами Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюй-и. Им невероятно нравилась естественность этих древних китайцев, печальная живописность этих стихов и особенно их названия, длинные, повествовательные и почти всегда от первого лица; например, такие: "Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Сынсянь", или "Стихи о том, как осенний ветер разломал камышовую крышу моей хижины", или вот это - "Радуясь приезду моего друга, уговариваю его остаться ночевать"...
Оставалось попробовать самим написать что-нибудь в этом роде. Случай не заставил себя ждать. И вот, слегка окосев от наплыва древнекитайских чувств, они сочиняют стихи с таким же длинным и обстоятельным названием:
Наконец-то заболевший, избавленный от
необходимости делать уроки, один в огромной
квартире стою у окна, смотрю на весеннюю улицу
и думаю о школе
1. И вот я один в квартире
Пустой и огромной, как пропасть,
Стою у окна большого,
На небо смотрю, на лужи,
На мокрую крышу трамвая,
На мокрую спину собаки.
Уроки делать не надо,
И я свободен, как ветер:
Могу почитать Майн Рида,
Могу врубить телевизор,
Могу раздвоиться, чтобы
Себя обыграть в "Мыслитель".
Но я стою и скучаю,
Свободный, стою и скучаю,
И мысли мои несутся
Туда, где сейчас перемена,
Где мальчишки пугают девчонок,
А те визжат и дерутся...
А я здесь больной, одинокий
Свои доживаю годы.
(Катя Крусанова, 12 лет)
2. В огромной квартире, где тихо и пусто,
Оставлен один я, больной и свободный.
Не надо сидеть над учебником нудным,
Не надо писать без конца и начала.
Лежать неохота и вот у окна я
Стою и смотрю на сырые сугробы,
На мокрый асфальт, на весеннее солнце
И мне почему-то становится грустно.
А в школе, наверное, тихо, как в морге,
А в классе, должно быть, задачку решают,
И мел по доске, словно птица, порхает
И вдруг осыпается, сильно прижатый.
Звонок прозвенит, все очнутся и станут
Гоняться, меняться, смеяться и спорить...
А я здесь, как рыба в огромном сосуде,
Молчу и почти погибаю от скуки.
(Вова Торчинский, 10 лет)
3. Наконец, заболел! Заболел, наконец!
Но, увы, таковы человека стремленья:
Заболеть ты старался, из кожи вон лез,
Пил холодную воду из ржавого крана,
В чайник градусник дряхлый макал,
изощрялся, старался,
Заболел, наконец. И кричать бы:
"Ура! Заболел!"
Но грызет тебе сердце унылая серая скука...
Славка Рыбин, наверно, Наташке опять
Пару кнопок на стул положил
(так, змее, ей и надо),
Без меня дальше всех будет Димка
Бурнакин плевать,
Ботаничку, должно быть, опять
разозлят забастовкой,
А Круншпицин мне марки уж месяц
не может вернуть.
Там, внизу, там весна, все сияет,
играет, поет...
Я в огромной квартире один идиотом сижу,
Да вдобавок еще почему-то мне хочется
в школу.
(Сева Зельченко, 10 лет)
4. Стою у окна задумчивый,
Гляжу на узкую улицу.
По ней грохочут троллейбусы,
Не могут отгрохотать.
И звон сосулек раскатистый
Несется все дальше по воздуху,
И школа видна за деревом
Рукой до нее подать.
Но я отделен от школы
Стеною из одеяла,
Стеной из микстур и таблеток,
Нельзя ее перелезть.
Так хочется все мне бросить
И убежать отсюда
Туда, где идут уроки
И где перемены есть.
(Марьяна Орлова, 12 лет).
КНИГА ПОЭТА МИХАИЛА КУЗМИНА, КОТОРУЮ ОН НЕ НАПИСАЛ
А написали за него другие.
Другие увидели портрет Михаила Кузмина, нарисованный Константином Сомовым, и попробовали вообразить, какую книгу стихов мог бы сочинить поэт с таким лицом.
С каким - "таким"?
С пристально-надменным, страстно-холодным, непроницаемо-загадочным.
С удивительным лицом.
А поскольку времени для написания книги было не очень много минут сорок, - решили ограничиться оглавлением и хотя бы одним стихотворением.
Марьяна Орлова, 13 лет
Предполагаемое оглавление книги Кузмина:
1. Сказать по правде, я расстроен...
2. Не уходи, повремени немного...
3. Осень тихо ступает...
4. Смотри, звезда на горизонте...
5. Ночью пустеют улицы...
6. Ты, говорят, красива и стройна...
7. В березовой роще весенняя свежесть...
8. Когда тебя увидел в первый раз...
9. Не могу я без рифмы...
10. Свежая зелень июля...
И стихотворение:
Осень тихо ступает
По золотистым листьям.
Листья снуют под ногами.
