Владимир Васильев - Педагогический арбуз
- Добрый вечер, ребята! Начинаем урок танцев.
Посмотрим, как вы готовились к нему. Вальс!
Откружилась над залом плавная мелодия.
- Ну вот, ребята, - заговорила Надя. - Опрос показал, что вальс вы танцуете плохо, а некоторые совсем не умеют. Переходим к объяснению нового материала. Урок ведут пионеры-инструкторы балетного кружка Дома пионеров Аня Яновская и Ваня Мелехин.
"Учителя" объяснили, как правильно танцевать вальс.
- Ну если понятно, тогда будем закреплять, - закончил Мелехин и подал руку Ане. Танцевали они первыми, зал следил за ними с завистью и восхищением.
Потом разучивали краковяк. В 19 часов 43 минуты Аня поднялась на сцену.
- Запишите домашнее задание...
- А чем? На чем? - понеслось из зала.
- Ладно, тогда запомните задание на дом: потренироваться в вальсе, выучить краковяк.
И зазвенел звонок.
"На перемене" обсуждали урок.
- А ничего, только мало.
- Самое растанцевался!
- Герасим Борисович, давайте пустим Королеву.
Она там ревмя ревет.
- Как совет дружины скажет.
- Да ладно. Пусть. Нам не жалко. Только чтоб в последний раз.
Опоздавших оказалось много. Пришлось им все объяснять сначала.
"Перемена" немного затянулась. Звонок. Начинается урок игр. Его ведет член совета дружины пятиклассник Вова Мирошкин. Лицо у Вовы остренькое, неулыбчивое. И только голубые глаза все везде видят и замечают, Если глаза - зеркало души, то у Мирошкина дуща юмориста. Копирует он своих знакомых с неотразимой точностью. Какой-то восьмиклассник сострил:
- "Мирошкина глаза страшнее пистолета".
Остроту забыли, но между собой Вовку с тех пор зовут Пистолетом.
Когда играющие с мешками на головах стали палками бить горшки и друг друга, в зале стоял такой шум и грохот, что на минуту даже Ефросинья Константиновна выглянула из учительской. После "урока" Вову долго не отпускали.
- Качать Пистолета!
Я еле вырвал бедного мальчишку из рук чересчур горячих поклонников, иначе висеть бы ему где-нибудь на люстре, зацепившись штаниной.
Глаза Вовки сияют. Прямо заметны голубые лучи.
- Ну как, Герасим Борисович? Мы скуку или она нас?
- Умница, Вовка. Взлетел!
Вдруг он хлопнул себя по лбу и жалобно пропищал:
- Забыл домашнее задание! Как же они теперь - без домашнего задания?
Но было уже поздно. Шел "урок пения".
Во время последнего урока - танцев - мы с Ефросиньей Константиновной разговаривали возле учительской. Вдруг лицо моей собеседницы покрылось румянцем. Рядом стоял Ваня Мелехин и, почтительно склонив голову, приглашал даму на танец. Секундное замешательство, и Ефросинья Константиновна подает своему кавалеру руку. Танцует она, несмотря на возраст, прекрасно.
- Ну, вот наш вечер и заканчивается, - сказала Надя. - А теперь поставим оценки. Только не ученикам, а "учителям".
- По пять баллов всем!
- С плюсом!
- Пусть дневники несут!
Выходя, я услышал разговор:
- Надя, а еще пару уроков нельзя?
- Нет, Гена. Ты же сам был против перегрузки.
Гена улыбнулся так, что уши приподняли кепку.
- Такую перегрузочку бы каждый день. Я - за!
СИНЯК НА ПЯТКЕ
- Ты не будешь играть Продавца, Пирожков, здесь нужен человек толстый и с басом, а ты пискля. Сестру Гортензию тоже придется взять мне - вы никто танцевать не умеете. Голос за сценой - с этим Коля справится, я помогу. Голос Вовы Мирошкина разносится на всю школу. Он распределяет роли в первой пьесе, которую будет ставить драмкружок. Режиссер, художник, осветитель, бутафор и создатель главных ролей - Владимир Мнрошкин.
После памятного вечера отдыха Вова меня все больше тревожит. Дошло до того, что он попал на "КРЮК".
В театр влюблен ты по уши,
Из двоек тянем за уши.
Критика подействовала на Вову странно. Он похвалил редколлегию за удачную карикатуру и, зайдя ко мне в пионерскую, начал как ни в чем не бывало:
- Что за школа без драмкружка? Выделите мне по четыре человека от класса. Да не кота в мешке покупаю - давайте людей, способных хорошо читать, петь. Я создам комиссию. В нее войдут...
- А как с двойками? - прервал я красноречивого Вову. Он потупился.
- Да чего! Две двойки по немецкому. Это я исправлю... - И добавил, вздохнув: - Вот драмкружок нужен.
Это был кружок сплошных драм. Вова самозабвенно репетировал роли, которые он щедро поручал себе в каждом спектакле. Конечно, он не мог помнить обо всех участниках. Иной раз "актер" не знал, с какой стороны ему выходить. Вова, кляня бестолковость, наскоро объяснял всем все перед открытием занавеса.
На каждом спектакле что-нибудь случалось. Однажды забыли нужяую по ходу действия кастрюлю.
Витя Строгов, который был безмолвно влюблен в драмкружок, метнулся через зрительный зал, а на сцене в это время вдохновенно импровизировали:
- Да, без кастрюли трудно...
- Совсем нельзя без кастрюли...
- В кастрюле можно и борщ сварить...
В общем, как это ни странно, самодеятельность сама не "деялась". Ее надо было создавать.
Я объявил по классам, что к Новому году будет проведен конкурс на лучшую "театрализованную песню". Сам я взял пятый класс и решил поставить "Песню о Щорсе". Вначале дело не клеилось. Вова Мирошкнн отказался играть роль Щорса ("Некогда. Я сейчас изучаю историю театра с самых античных времен").
Мальчишки не соглашались петь ни в какую, выдвигая классический аргумент: "Что мы, девчонки, что ли!"
Тогда я соблазнил их костюмами. Каждый должен выйти на сцену в одежде красного бойца, утомленного долгим походом "по берегу".
Целую неделю мне не давали проходу:
- А такая повязка пойдет?
- Я дедушкину пилотку достал!
- А можно, я с автоматом выйду?
- Хромать надо на обе ноги, если я в спину ранен?
Перед самым занавесом притащился Вова Мирошкин, Спесь с него как ветром сдуло. Он разулся, снял носок:
- У меня во синяк на пятке! Издали будет видно. - И просительно, глядя в сторону, добавил: - Так что я бойца бы сыграл... если можно.
Я "не попомнил зла". "Песню о Щорсе" мы играли и пели на "бис". По суровому лицу Вовы Мирошкина Рыло видно, что синяк на пятке давно позабыт.
А после выступления ко мне протиснулся Витя Строгов. Его лицо светилось восторгом от встречи с искусством.
- Это я занавес открывал и закрывал, - с тихой гордостью сказал он.
И ПОЛНЫЙ ВЫДОХ
На перемене класс проветривают. Открывают все окна, и ветер листает страницы учебников с такой быстротой и жадностью, словно торопится скорее получить среднее образование. Большинству юных обитателей школы такая одержимость ветра непонятна; на перемене он свободно мог бы разгуливать в любой голове, не боясь застать там глубоких раздумий о пройденном за урок.
Но есть, конечно, и такие, кого из класса на аркане не вытащишь. Это безнадежные домоседы или просто зубрилы. Однажды среди них я заметил Витю Строгова. Он крутился возле доски, что-то, оглядываясь, писал на ней и тут же поспешно стирал. Я зашел в класс.
- Что, творческие муки?
К моему удивлению, Витя вздрогнул, и худенькая спина его прижалась к черной доске, словно стараясь закрыть ее. Но я уже заметил - мой приход взволновал его. Я взял мел, попробовал писать. Он крошился и скрипел, почти не оставляя следов. Доска была намазана воском.
- Ну, Виктор...
Я не знал, что сказать. Меня трудно чем-нибудь удивить. Но подлость всегда ошеломляет. Тем более когда ее совершает человек, в которого веришь.
Несколько секунд в классе стояла такая тишина, что было слышно, как шуршит промокашка, которую сквозняк гнал по полу. Лицо ученика покрылось красными пятнами, потом так побледнело, что исчез мел, которым оно было перепачкано.
- Подлец ты, - тихо сказал я и вышел.
Димка проник в пионерскую бесшумно. Или я так задумался? Лицо его было мрачным. Словно это был не Иголочкин. Даже хитрая складочка над переносьем углубилась трагической бороздой.
- Дружка выгораживать пришел? - холодно спросил я.
Димка потупился.
- Чего выгораживать! Это сделал я.
- Что?
- Доску я намазал. А Витька хотел стереть.
Мне почему-то вспомнилось, как вчера мама долго объясняла любопытной Варьке, что такое инфаркт миокарда. В голову лезла всякая чушь. Мысли были бессвязны.
- Уходи, - выдавил я наконец.
Иногда говорят про человека, что он не в своей тарелке. Весь день я чувствовал себя так, словно жарюсь на сковородке в кипящем подсолнечном масле.
Почему в подсолнечном? В детстве мама жарила пирожки, а я вертелся вокруг котелка. И вдруг капля брызнула мне на ладонь. Вырос волдырь. Я помню, как это было больно - обжечься подсолнечным маслом.
На сей раз Вартан Сергеевич не подтрунивал над моей бедой.
- Плохо, брат. Лучше принять подлеца за хорошего человека, чем ошибиться, как ты. Надо извиниться.
- Извиниться? Мне?
- Не Строгову же перед тобой.
- Да... но как?
Вартан Сергеевич рассмеялся.
- О, это очень просто. Делаешь глубокий вдох.
