Влас Дорошевич - Сказки и легенды
- Я допрашивал обвиняемую! - сказал муфтий.
- Я допрашивал обвиняемую! - сказал кади. - Сто раз счастлив город, где порок преследуется даже по ночам! - воскликнул Гарун-аль-Рашид. - Мы тоже знаем об этой преступнице. Мы слышали о ней от встретившегося нам ночью на улице погонщика каравана, с которым она прибыла в Багдад. Мы приказали взять ее под стражу, и она сейчас здесь. Введите обвиняемую!
Фатьма-ханум вошла дрожа и упала перед халифом. Гарун-аль-Рашид обратился к ней и сказал:
- Мы знаем кто ты, и знаем, что ты прибыла из Каира, чтобы повеселить глаза своего халифа своими танцами. Лучшее, что у тебя есть, принесла ты нам в простоте своей души. Но ты нарушила священную фетву великого муфтия и за это подлежишь суду. Встань, дитя мое! И исполни свое желание: танцуй перед халифом. То, от чего не погибли ни великий муфтий, ни мудрый кади, - от того не погибнет, с помощью аллаха, и халиф.
И Фатьма-ханум начала танцевать.
Глядя на нее, великий муфтий шептал, но так, чтобы, было слышно халифу:
- О, грех! О, грех! Она топчет священную фетву!
Глядя на нее, верховный кади шептал, но так, чтобы было слышно халифу:
- О, преступление! О, преступление! Каждое ее движение достойно смерти!
Халиф смотрел молча.
- Грешница! - сказал Гарун-аль-Рашид. - Из города красивого порока, Каира, ты прибыла в город суровой добродетели - Багдад. Здесь царит благочестие. Благочестие, а не лицемерие. Благочестие - золото, а лицемерие - фальшивая монета, за которую ничего не даст аллах, кроме кары и гибели. Ни красота, ни несчастия, которые ты претерпела, не смягчают сердец твоих судей. Добродетель сурова, и жалость ей недоступна. Не простирай напрасно своих умоляющих рук ни к великому муфтию, ни к верховному кади, ни ко мне, твоему халифу... Великий муфтий! Твой приговор этой женщине, преступившей священную фетву?
Великий муфтий поклонился и сказал:
- Смерть!
- Верховный кади! Твой суд!
Верховный кади поклонился и сказал:
- Смерть!
- Смерть! - говорю и я. Ты преступила священную фетву и должна быть побита камнями тут же, на месте, не медля ни мгновения. Кто же первый бросит в тебя камень? Я, твой халиф!.. Я должен бросить в тебя первый попавшийся камень!
Гарун-аль-Рашид снял тюрбан, сорвал с него огромный бриллиант, славный "Великий Могол", и бросил в Фатьму-ханум. Бриллиант упал у ее ног.
- Вторым будешь ты! - сказал халиф, обращаясь к великому муфтию. - Твой тюрбан украшает великолепный темно-зеленый изумруд, цвет пророка, да будет нам мир и благословение... Какое лучшее назначение для такого прекрасного камня, как не покарать порок?
Великий муфтий снял чалму, сорвал огромный изумруд и бросил.
- Очередь за тобой, верховный кади! Суров твой долг и кровью сверкает огромный рубин на твоем тюрбане. Исполни свой долг!
Кади снял чалму, оторвал рубин и бросил.
- Женщина! - сказал Гарун-аль-Рашид. - Возьми эти камни, заслуженные тобой, как наказание за преступление. И сохрани их, как воспоминание о милости твоего халифа, благочестии его великого муфтия и справедливости его верховного кади. Иди!
И с тех пор, говорят, повелся на свете обычай закидывать красивых женщин драгоценными камнями.
- Шейх Газиф, мой великий муфтий! - сказал халиф. - Надеюсь, что сегодня ты съешь плов в свое удовольствие. Я исполнил твою фетву!
- Да, но я ее отменяю. Она слишком сурова!
- Как? Ты говорил: закон, как собака. Чем злее, тем больше его боятся!
- Да, повелитель! Но собака должна кусать чужих. Если же она кусает хозяина, - собаку сажают на цепь!
Так судил мудрый халиф Гарун-аль-Рашид во славу аллаха единого и милосердного.
2х2 = 4'/2
(Арабская сказка)
У арабов, как ты знаешь, мой друг, и все бывает арабское. В арабской Государственной Думе, - она зовется у них Дум-Дум, - решили начать, наконец, издавать законы.
Вернувшись с мест, из своих становищ, избранные арабы поделились впечатлениями. Один араб сказал:
- Кажется, население нами не особенно довольно. Мне один на ото намекнул. Назвал нас лодырями.
Другие согласились.
- И мне приходилось слышать намеки. Нас зовут дармоедами.
- Меня назвали бездельником.
- А в меня запалили камнем.
И решили приняться за законы.
- Надо издать сразу такой закон, чтоб истина его бросалась всем в глаза.
- И чтоб он не возбуждал никаких споров.
- Чтоб все были с ним согласны.
- И чтоб никому он не приносил убытка.
- Он будет мудр и всем мил!
Избранные арабы подумали и придумали:
- Издадим закон, что дважды два четыре.
- Истина!
- И никому необидно.
Кто-то возразил:
- Но это и без того все знают.
Ему резонно ответили:
- Все знают, что красть нельзя. Однако в законе об этом говорится.
И арабские избранники, собравшись в торжественное собрание, постановили:
- Объявляется законом, незнанием которого никто отговариваться не может, что всегда и при всех обстоятельствах дважды два будет четыре.
Узнав об этом, визири, - так, мой друг, называют арабских министров, - очень обеспокоились. И пошли к великому визирю, который был так же мудр, как сед.
Поклонились и сказали:
- Слышал ли ты, что дети несчастия, избранные арабы, начали издавать законы?
Великий визирь погладил седенькую бородку и сказал:
- Я остаюсь.
- Что они издали уже закон: дважды два четыре?
Великий визирь ответил:
- Я остаюсь.
- Да, но они дойдут аллах знает до чего. Издадут закон, чтоб днем было светло, а ночью темно. Чтоб вода была мокрая, а песок сухой. И жители будут уверены, что днем светло не потому, что светит солнце, а потому, что так постановили дети несчастия, избранные арабы. И что вода мокрая, а песок сухой не потому, что так создал аллах, а потому, что так постановили они. Люди уверуют в мудрость и всемогущество избранных арабов. А они подумают о себе аллах знает что!
Великий визирь спокойно сказал:
- Я слышу все это и остаюсь.
И добавил:
- Будет ли Дум-Дум издавать законы или не будет, - я остаюсь. Будет она существовать, - я остаюсь, и не будет, - я тоже остаюсь. Будет дважды два четыре, или один, или сто, - я, все равно и что бы ни случилось, остаюсь, остаюсь и остаюсь, пока аллаху угодно, чтоб я оставался.
Так говорила его мудрость.
Мудрость одета в спокойствие, как мулла - в белую чалму. А взволнованные визири отправились в собрание шейхов... Это нечто вроде их Государственного Совета, мой друг. Отправились в собрание шейхов и сказали:
- Этого так оставить нельзя. Нельзя, чтоб избранные арабы забирали такую силу в стране. И вы должны принять меры.
И собралось великое совещание шейхов, с участием визирей. Первый среди шейхов, их председатель, встал, от важности никому не поклонился и сказал:
- Славные и мудрые шейхи. Дети несчастия, избранные арабы, поступили так, как самые искусные заговорщики, самые злостные возмутители, величайшие разбойники и гнуснейшие мошенники: объявили, что дважды два четыре. Так самое истину они заставили служить их гнусным целям. Их расчет понятен нашей мудрости. Они хотят приучить глупое население к мысли, что их устами говорит сама истина. И потом, какой бы закон они ни издали, глупое население будет все считать за истину: "ведь, это постановили избранные арабы, которые сказали, что дважды два четыре". Чтоб сокрушить этот злодейский замысел и отбить у них охоту законодательствовать, мы должны отменить их закон. Но как это сделать, когда дважды два, действительно, четыре?!
Шейхи молчали, уставив свои бороды, и, наконец, обратились к старому шейху, бывшему великому визирю, мудрецу, - и сказали:
- Ты - отец несчастия.
Так, мой друг, у арабов называется конституция.
- Врач, который сделал разрез, должен уметь его и излечить. Пусть же твоя мудрость разверзнет свои уста. Ты ведал казною, составлял росписи доходов и расходов, всю жизнь прожил среди цифр. Скажи нам, нет ли какого-нибудь выхода из безвыходного положения. Действительно ли дважды два всегда бывает четыре?
Мудрец, бывший великий визирь, отец несчастия, встал, поклонился и сказал:
- Я знал, что вы меня спросите. Потому что, хотя и зовут меня отцом несчастия, при всей нелюбви ко мне, меня в трудные минуты всегда спрашивают. Так человек, который рвет зубы, никому не доставляет удовольствия. Но когда от зубной боли ничто не помогает, за ним посылают. По дороге с теплого берега, где я жил, созерцая, как солнце пурпурное погружается в море лазурное, полосами его золотя, я вспоминал все отчеты и росписи, которые я составлял, и нашел, что дважды два может быть все, что угодно. Глядя по надобности. И четыре, и больше, и меньше. Были отчеты и росписи, где дважды два бывало пятнадцать, но были, где дважды два было три. Глядя по тому, что нужно было доказать. Реже всего дважды два было четыре. Я, по крайней мере, такого случая у себя не припомню. Так говорит опыт жизни, отец мудрости.
Слушая его, визири пришли в восхищение, а шейхи в отчаяние и спросили:
