Сергей Лукницкий - Это моя собака
— Грушенька, милая, ну зачем же! — воскликнула Мама-Маша и обняла её за плечи.
— Знаю, — басом перебила её тётя Груша. — Знаю, что дура старая… Люди услышат — смеяться будут: Аграфена, мол, из ума выжила, ревёт — Фома потерялся.
Витя закрыл книгу, посмотрел на меня, и мы оба стали слушать дальше.
— Плохо одинокому человеку, Машенька… А к старости — ещё того хуже. Летом — ладно. Много хлопот: сад, огород, корова. Дачники приезжают, люди мне все попадаются хорошие. А настанет осень, зима — не знаешь, куда себя девать. В гости пойдёшь — так опять же домой воротишься. А дома пусто. Ходики тикают. Дрова в печке стреляют. Мыши скребутся. Муха, если какая выживет, возле лампы крутится — вот и вся моя компания.
— А родные? — спросила Мама-Маша.
— Далеко живут, — ответила тётя Груша. — Один только раз приезжала сестра с внуками… Месяц жили у меня, а уехали — так ещё хуже мне стало, места себе найти не могла… В ту пору как раз он у меня и появился…
— Кто появился?
Под тётей Грушей заскрипело крыльцо, она вздохнула.
— Фома… Шла я домой, уже смеркалось. Гляжу: возле калитки что-то ворочается. Присела — вижу: котёнок, слепой ещё. Хвостишко тонкий, лапы не держат, трясётся. Мордой тычется… Подкинули, значит. А я сначала и не обрадовалась — мал больно. Но всё-таки взяла, Сердце не позволило бросить… Ну и выходила помаленьку… Хороший кот вырос. Повадки у него свои были, иной раз и насмешит. Мух не терпел. И так уж их ловить изловчился, беда! Подстережёт, подскочит и лапой её рр-раз к стеклу. Та в голос, аж с визгом, но куда там — от Фомы не уйдёшь!..
Тётя Груша рассмеялась, и Мама-Маша тоже.
— Вот видишь, Машенька… Невидный был кот Фома, а хороший. Иду, бывало, домой — он ждёт на подоконнике. Дверь отворю — он уж тут как тут: хвост трубой, «мяу-мяу» скажет — значит, хозяйку приветствует. На колени вскочит — тепло от него. А уж мурлыкать мастер был! Бывало, у меня без его музыки и сон нейдёт. Иной раз и поговоришь с Фомой, новости расскажешь, пожалуешься. Все легче — живая душа рядом…
Я ушёл с террасы, лёг под Витиной кроватью и закрыл морду лапами. Потом пришёл Витя и тоже лёг. Но и ему не спалось. Одна рука у него вдруг свесилась с кровати. Я приподнялся и быстро её лизнул.
— Пиратыч, Пиратыч, — сказал он и положил мне руку на голову. — Не могу я тебя побить. Мерзко бить существо, которое не может защищаться. Не могу я на тебя сердиться: ты просто глупый пёс, который не понимает даже, что натворил… Иди спать…
Теперь я — сыщик
9 августа. Утром, после завтрака, Витя принёс мне вязаную кофту тёти Груши, на которой спал Фома.
— Нюхай хорошенько, Пиратыч. Сейчас мы пойдём искать Фому.
«Нюхай!» Как будто я и без него не знаю, чем пахнут кошки! Но я нюхал, рычал и фыркал, чтобы не огорчить Витю. И сразу же, пригнув шею, побежал вдоль забора. Возле калитки я сделал стойку и залаял.
— Понятно! Молодец! — сказал Витя и пристегнул мне сворку. — Зона нашего действия расширяется. Пошли на улицу.
На улице оказалось столько кошачьих следов, что я растерялся, но быстро сориентировался — выбрал самый свежий, самый противный и побежал по нему, увлекая за собой Витю.
Зачем-то этого кота понесло в поле, и мы понеслись туда. Поле было зелёное и жёлтое, оно шелестело, переливалось, качалось. Я гавкнул.
— Смелей, Пиратыч, — одобрил меня Витя.
Мы отыскали узкую дорожку, которая уходила в глубину поля. Очень здорово было мчаться по ней, прижав уши, заворачивая то влево, то вправо.
— Пиратыч! Убавь скорость! Или мы разобьём носы! — кричал мне Витя.
Мы врезались в шалаш. Пробили в нём дыру и растянулись на полу.
— Ой лихо мне! — простонал кто-то внутри шалаша, и голос показался мне знакомым.
Так и есть! Это опять был старик, который живёт в жёлтом домике на горе. Нас он тоже сразу узнал.
— А-а! Гости дорогие, вот не ждал!
— Извините нас, пожалуйста, — пролепетал Витя, встал на четвереньки, посмотрел на меня с укором. Я его сразу понял, подпрыгнул и два раза лизнул старика в бороду.
— Узнал, значит, меня, пёсик? Ну, ну, не вертись… А то ведь и весь шалашик нам на головы посадишь — ты мастер!
Словом, он очень нам обрадовался.
— А куда это вы так поспешаете с пёсиком? — спросил он.
Витя рассказал ему, что мы ищем Фому и его следы привели нас в шалаш.
— Жалко, понятное дело… Хороший кот. Знаменитый, можно сказать.
Витя удивился:
— Фома?
— Он… Ты-то его уже в старости увидел. А года три назад Аграфена, не имей она совести, деньги могла бы на нём зарабатывать.
— Учёный был? — ещё больше удивился Витя и я тоже.
— Как тебе сказать… Не столько учёный — талант имел от природы. Мышей ловил — красота поглядеть. Утром встанешь, а он их уже кучкой сложил, сидит, умывается, ждёт: принимайте, мол, работу… Ловок был, умён, словом — охотник. Соседки к вашей тёте Груше то и дело бегали: дай ради Бога Фому хоть на три денька — мыши заели. Так что он у нас тут чуть ли не в каждом доме на гастролях побывал… Не хуже тенора… Вот какие дела, сынок… Надо Фому сыскать.
— Найдём! — вскочил Витя. — Ты понял, Пиратыч?
Не только понял — опять расстроился: бежали мы по чужим следам.
Поиски
11 августа. Продолжаем поиски Фомы. Ватутька посоветовала пойти в самый красивый дом посёлка. Он обнесён высоким забором. Калитка всегда заперта. Что там внутри, ни одна собака не знает. На лето туда из города приезжают родственники — двое мальчишек, которые ни с кем здесь не водятся. Дачников хозяева не берут. Судя по следам, запахам и звукам, за высоким забором, кроме людей, есть корова, свинья, коза и ещё какой-то никому не известный зверь.
Конечно, я сразу заинтересовался этим загадочным домом.
— Держи ухо востро, — предупредила Ватутька, — я чую там недоброе. Ни собак, ни кошек там не держат.
Я повёл Витю прямо к этому дому, остановился около калитки и грозно зарычал.
— Ты что, Пиратыч? — спросил Витя. — Вот оно что! — прошептал Витя. — Значит, он здесь?!
Мой догадливый хозяин сейчас же дёрнул за проволочную ручку, висевшую над калиткой.
Задребезжал звонок. Послышались тяжёлые шаги. Что-то щёлкнуло, и в калитке образовалось маленькое окошко. Из него на нас с Витей поглядели два холодных зеленоватых глаза. Сиплый голос спросил:
— Тебе чего надо, лоботряс?
— Я не лоботряс! — вспыхнул Витя. — Мы ищем кота. Тётя Груша очень горюет.
Глаза в окошечке прищурились:
— Тьфу! Делать им нечего! Убирайтесь!
Окошко захлопнулось.
Мы с Витей остались как два дурака. Мой хозяин был весь красный, ноздри у него раздувались.
— Пиратыч, простить это невозможно, — прошептал он дрожащим голосом.
О, мой Витя! Я не успел опомниться, как у него уже созрел план. Он вынул из кармана кусок мела, нарисовал на калитке страшную рожу и написал: «Здесь живёт злой человек!» Ну и, ясное дело, мы тут же во весь дух умчались прочь.
Вечером тётя Груша рассказывала, над чем весь посёлок смеётся. Кто-то разрисовал Буровым калитку: точь-в-точь хозяин — морда злющая. И поделом им, шкурникам.
Конечно, я не утерпел, побежал, нахвастал про все это Ватутьке. Она не выразила никакого восторга.
Как бы не так! Очень я испугался! Я ещё проберусь в этот дом! Я ещё покажу себя! Я отыщу Фому! Факт!
— Вы нажили себе врагов, Пират. Я местная, все здесь знаю. Не бегай на улицу один!
Я в плену у врагов
(Мемуары, или воспоминания, написанные по памяти. Дневник вести не мог)
Избитый, грязный, сижу на куче хлама в тёмном сарае. Уже второй день. Вспомнил, как тёзка Пират лечился от голода, и лёг на свой бедный опустевший живот. Стало немного легче.
Но глаза лучше не закрывать. Как закрою — сразу представляется моя большая миска, полная овсяной каши. Ещё фыркал, неблагодарный, что тётя Груша кладёт мне мало масла! Сейчас съел бы даже манную кашу, сваренную на одной воде.
Вода… Она тоже у меня перед глазами. Наша чистая, холодная речка. Забежать бы в неё по самое брюхо и лакать, лакать воду, пока не надуешься, как резиновый крокодил. Но и воды мне не дают.
Почему так мучают? Я никого не укусил. Я только рычал и вырывался. Но ведь это делает каждый пёс, если на него вдруг нападут. А эти мальчишки напали на меня первые. Я просто стоял возле их забора на задних лапах и старался увидеть в щёлку, нет ли у них во дворе Фомы. В этот момент они и накинули на меня верёвку. Петля сдавила мне горло, я упал, и они потащили меня, поволокли по земле. Я ударялся о камни, мне было больно, глаза засыпало землёй. А потом вдруг сделалось темно, тихо, и я уж и не помню, как попал в этот сарай.
Слышу шаги… Надо прятаться… Я боюсь. Ватутька была права — в этом доме живут плохие люди.
В тот же день. Мне всё-таки дали воду. Я сразу её вылакал. Порезал морду об острые края банки, вылизывая стенки, — на них прилипло немножко какой-то вонючей рыбы.
— Смотри-ка! А он уже не такой гордый! — захохотал старший мальчишка, тот, который накинул мне на шею верёвку.
