Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»
Плотник Грилле сидел тут же, на туре, держа на коленях черепаху, и кричал: «А ну, задай им жару, Миккель! Утри нос окаянным!..» Вдруг Миккель увидел, что лук вовсе не лук, а старый ремень, на котором носят учебники через плечо. И акулы были не акулы, а противные ребятишки из деревни.
Одну девочку он сразу узнал. По бородавкам.
Вот что случилось в ту зиму, когда Миккелю исполнилось шесть лет. А на следующий год он пошел в школу.
Глава седьмая
У МИККЕЛЯ МИККЕЛЬСОНА ПОЯВЛЯЕТСЯ ДРУГ И ДЕСЯТЬ РИКСДАЛЕРОВ
Школа стояла посреди деревни, и старые люди говорили, что она когда-то была красная. Кому же верить: старым людям или собственным глазам? Миккель верил своим глазам. А они говорили, что школа серая.
Кому охота засиживаться дольше времени в таком сундуке? Только не Миккелю Миккельсону!
А тут еще окна. Глаза так и тянет к ним. Весной — птицы, осенью — дождь, и круглый год — облака, большие, как корабли.
И еще бесконечные мысли об отце, Петрусе Миккельсоне.
А заячья лапа в правом башмаке? Это, пожалуй, всего хуже. Разве полезет в голову священная история, когда у тебя на правой ноге четыре пальца? Если бы еще об этом знали только Миккель и башмак. Но ведь все до единого знали.
— Спорю на десять леденцов, что у Миккеля Миккельсона в башмаке заячья лапа, — шептались вокруг.
Никто не принимал вызова. Щеки раздувались, глаза блестели. Все сидели и чуть не лопались от смеха, а когда выбегали на перемену, то сразу принимались кричать, да так, что было слышно на постоялом дворе:
— Хромой Заяц! Хромой Заяц! Хромой Заяц!..
Миккель уходил в школу, садился и думал: это они потому, что у них нет отца с якорьком на кителе. Завидуют, ясное дело. То ли еще будет, когда отец вернется и купит белого коня!
Он сердито грыз горбушку, принесенную из дома. Жесткая, как подошва, ни масла, ни сала…
Учителя звали Эсберг. Он приехал из Эсбьерга в Дании, но говорил по-шведски без запинки и играл на органе всеми десятью пальцами. Миккель умел играть только одним пальцем, да и то у него ничего не получалось.
Учитель жил в школе на втором этаже, и никто не мог понять, откуда у такого унылого, худого человека такая удивительно хорошенькая дочка. У нее было датское имя Доротея по матери, которая умерла, — но все называли ее просто Туа-Туа. Волосы Туа-Туа были цвета начищенной меди, глаза зеленые. На правой руке у Туа-Туа было семь бородавок, с которыми не могли сладить ни уксус, ни соль. Чаще всего она ходила, спрятав руку за спину и задрав нос кверху.
В воскресенье, когда учитель шел в церковь играть на органе, Туа-Туа вышагивала рядом с таким видом, будто вся деревня ее. Поглядеть — так настоящий ангел, если бы только она не кричала «Хромой Заяц!» громче всех.
В тот год ребятишки придумали сколотить из ящиков сани с парусом — буер. Сколотили и понесли через Бранте Клев на залив. Туа-Туа тоже пошла, но держалась особняком — ведь ее отец был учитель и родился в Дании.
Миккель сидел дома на кухне и смотрел в окно. Вот ребята отпустили буер, и он полетел вниз по склону. Ух ты, как молния! Миг, и уже на льду. А вон Туа-Туа идет — за спиной коньки болтаются, нос кверху смотрит.
Бабушка Тювесон покачала головой:
— Выдумают же! А только возле речки лед тонкий, остереглись бы…
Она вручила Миккелю нож и полешки, чтобы нащепал лучины. Миккель принялся за работу.
Дело было в марте, небо хмурилось, стоял лютый мороз.
Вот вся компания уселась на буер — эгей, понеслись! Мик кель не выдержал — открыл дверь и вышел на двор. Ветер надул парус, буер мчался галсами в сторону Фальке Флуга.
А где же Туа-Туа?
Берег манил все сильнее. И вот уже Миккель стоит возле устья реки, приплясывая, чтобы не замерзли ноги. Нож в руке. Ух ты, еще быстрее пошли! Теперь — на север. Зазнайка Туа-Туа не признавала «простых» ребятишек и каталась сама по себе у реки, где лед был совсем тонкий — тоньше стекла в старом курятнике.
Откуда у Миккеля смелость взялась?
— Не катайся здесь, провалишься! — закричал он.
Но какое дело Туа-Туа до того, что кричат какие-то Хромые Зайцы. Буер мелькал вдали, точно голубая молния.
Тр-р-рах!..
— Что я сказал!.. — закричал Миккель и скатился вниз.
Туа-Туа исчезла, осталась только черная дыра во льду.
Миккель плюхнулся на живот, потому что лед был тонкий и дело решали секунды.
«Только бы ее не унесло течением! — молил он. — Тогда до лета не найдем!»
— Туа-Туа!..
Миккель воткнул нож в лед и ухватился одной рукой за черенок, а другую окунул в ледяную воду.
— Туа-Туа! — закричал он опять, точно вода могла ответить.
Миккель, тяжело дыша, водил и водил рукой в воде.
Вдруг пальцы поймали что-то мокрое, запутанное. Волосы!
И то хорошо. Нож держался крепко, но, когда он стал тянуть, лед угрожающе затрещал. Вода бурлила, как в котле.
Ох, трещит!.. Миккель стиснул зубы и продолжал тянуть.
Косы крепкие, выдержат. А вот и она!
Слава богу, жива, кажется! Теперь надо оттащить ее подальше от дыры, на всякий случай. Миккель увидел испуганные глаза на белом лице. Так… еще немного… Ну вот, теперь она в безопасности.
— Ну, как ты, Туа-Туа? — с трудом выговорил он и стал дышать на окоченевшие руки.
— Спасибо, Миккель Миккельсон, хорошо! — прошептала она.
В тот же миг примчался буер. Миккель вскочил на ноги и снова стал Хромым Зайцем. Всего пять секунд пришлось ему пробыть Миккелем Миккельсоном. Сердце так и колотилось.
— Ведите ее домой, да побыстрее, не то простынет! сказал он, когда подскочили ребятишки. — Меня дела ждут.
Бабушка застала его у входа в сарай и подумала, что он тут и был все время. Миккель колол лучину, щепки летели во все стороны.
— Что там такое в заливе стряслось? — взволновалась бабушка Тювесон.
— А что? Я ничего не вижу, — ответил Миккель.
— Тогда ты слепой, как крот! — воскликнула бабушка и побежала вниз — только пятки замелькали.
Однако Туа-Туа уже увели, к тому же начинало смеркаться. Бабушка зашла к Симону Тукингу, но вернулась ни с чем. Лед проломился, кто-то упал. Дыра во льду осталась, однако в ней никого нет.
— Разве обязательно должен быть? — сказал Миккель Миккельсон.
На следующий день его вызвали к кафедре и вручили конверт, в котором лежало десять блестящих серебряных монет. «Положу их в пустую бутылку, — решил Миккель, — и спрячу в дупло в яблоне». Яблоня росла сразу за домом.
Учитель Эсберг сказал:
— Мы никогда не забудем твоего поступка, Миккель Миккельсон!.. Ура Миккелю!..
Туа-Туа лежала в кровати наверху и пила горячую воду с медом. Она слишком охрипла, чтобы кричать «ура».
— Ура! Ура! Ура!.. — прокричали двадцать три голоса.
«Должна услышать, коли не оглохла», — сказал себе Миккель. Он сжал в руке конверт с деньгами и подумал: «На лодку не хватит. Что же купить? Белого коня?»
— А ну, еще! — скомандовал учитель Эсберг.
— Ура! Ура! Ура!.. — кричали ребята.
Миккель стоял, чесал спину об угол кафедры и считал в уме: если каждый день вытаскивать по две таких девчонки, как Туа-Туа, то за полгода можно, пожалуй, и на лодку накопить. Но ведь во всей волости есть только одна Туа-Туа. Может, сберечь до возвращения отца?
После занятий учитель пригласил его к себе. Туа-Туа лежала в постели, а ей хотелось пожать руку Миккелю Миккельсону.
— Заходи, заходи, дружище, — сказал учитель Эсберг.
Миккель благодарил и кланялся во все стороны. Вот ведь как чисто и богато живут люди! Он подумал о бабушкиной трубке, прокуренной до черноты, и о бороде Симона Тукинга, в которой столько мух запуталось.
Да, разные люди живут по ту и по эту сторону Бранте Клева…
Туа-Туа сидела в кровати и улыбалась ему:
— Садись, Миккель.
Миккель сел. Ему дали печенье на тарелке — ешь сколько хочешь! — и стакан клюквенного морса.
— Спасибо, спасибо, — благодарил он. — Правда, я дома наелся здорово (две холодные картофелины и глоток кислого молока!). Но все равно спасибо.
Миккель пил морс и на все говорил «да». Туа-Туа улыбалась. А может, она вовсе забыла про заячью лапу?
Еще, чего доброго, вспомнит. Он спрятал ногу под стол.
«Вот уплыву весной в Америку, — подумал Миккель, глотая слезы с морсом. — Хромой Заяц…» Тут и печенье кончилось.
Учитель сказал:
— Миккель Миккельсон, мы тебя никогда не забудем… А как бабушка поживает?
— Спина все ноет, — ответил Миккель.
— Это от возраста, — объяснил учитель. — Ты передай ей привет от нас.
Пир кончился. Внизу, на дворе, стояли все ученики.
Миккель расправил плечи.
— Подумать только. Как же ты ее вытащил, Миккель? удивлялись ребятишки.
— А так. Одной левой, — сообщил он.
— Одной левой? Не врешь?
