Борис Сергуненков - Лесная лошадь
Вдруг гармония нарушилась. Я услышал крик, слабый, как комариный писк. Он донесся до меня с той стороны, где находился кордон Маши Березко, а это от меня километров девять. Я вскочил на ноги и прислушался. Крик повторился. Раньше до меня доходило только пение Машиного петуха. Девять лесных километров - это не за фанерной перегородкой: хочешь слушай, а хочешь нет. Я понял: у Маши случилась беда.
Маша была необыкновенная женщина. Я считаю, что в ней сильнее, чем в ком-либо, проявлялась истинно женская суть, хотя убежден, что найдутся противники, которые не согласятся со мной. Это был не человек, а бездонная бочка добра. Краем уха услышав о чужой беде, мчалась Маша к потерпевшему и бедствующему, как будто семьей ей был весь лесхоз, весь мир, как будто не мы сами, не власти, о нас пекущиеся, а только она одна была в ответе за все человеческие неустройства и несовершенства. Помочь леснику найти браконьеров, рубить просеку, чистить гарь, косить сено - не было такого занятия, до которого ей не было дела, за которое она бы не бралась.
Но чем больше гармонии Маша восстанавливала в чужих лесах, тем меньше гармонии оставалось в ее собственном лесе. К тому же мужья Маше попадались неважные (она была замужем три раза, от каждого мужа имела по ребенку) и в работе не помогали. Первый муж был пьяница, он хмелел от одной мысли, что где-то есть невыпитая без него водка. Второй был ревнив. В неоправданной ревности он перебил возле кордона все невинное зверье и птиц, и его отвезли в больницу, сняв с дерева в тот самый момент, когда он пытался добить последнего дрозда. Третий муж, водовоз Склярский, лентяй и неудачник, неделями валялся в постели и жаловался, что никто не хочет оценить его талант. Денег он не зарабатывал. Маше надоело кормить взрослого бездельника, а, по ее словам, "функционировать" он не хотел, и она выгнала его, как и первого, что, однако, не мешало ей поддерживать дружеские отношения с прежними мужьями.
Как, на каких столбах еще держался ее лес, умом понять было невозможно. В лесу у Маши царили анархия и запустение. Сухие ветки после зимних рубок не сжигались, лежали годами и готовы были загореться от легкого луча солнца. Просеки заросли молодняком. Троп было не отыскать. Квартальные столбы от давности сгнили. Упавшие деревья валялись неубранными.
Это была не просто анархия, а какое-то дерзкое кощунство, которое неизбежно вело к возмездию. Рано или поздно с лесом ее должно было что-то стрястись - его могли вырубить, могли спалить. Не лучше дела обстояли и с детьми. Старшая девочка Маши в свои восемь лет мечтала о замужестве и в коробку от конфет собирала огрызки пряников и печенья для будущего жениха. Средний сын, любимец матери, баловень и угодник, ничего не собирал и ни о чем не мечтал. Пользуясь попустительством матери, он мог так же смело залезть в колодец, как развести в избе костер. Третий, в свои четыре месяца, умудрялся орать даже тогда, когда был сыт и здоров.
Если мне приходилось заходить в Машин лес, я, жалея ее, пытался помочь ей навести кое-какой порядок: сжигал сучья, гнал браконьеров, тушил начавшиеся пожары. Но моя случайная помощь не могла исправить положения. И вот беда пришла.
Еще не добежав до кордона, я увидел дым и понял, что случился пожар. Горел лес. Дети Маши пытались его как-то тушить. Самой Маши не было. "Ах, какое несчастье, - думал я. - Неужто всегда и вечно человек, одаряющий других, будет расплачиваться за свое добро?" Случись пожар у кого угодно, кроме Маши, погори я, я бы так не переживал, но за Машу мне было обидно и больно. Я сломил несколько веток березы и бросился тушить лес.
Если я чему научился, живя в лесу, так это тушить пожары. Правда, мой лес горел редко, но разве, когда горит участок соседа, делишь лес на мой или чужой? Едва завидев дымок, в какой бы стороне он ни был, хватаешь лопату, ломаешь на ходу березовый веник и бежишь что есть мочи на подмогу. И уж добравшись до него, топчешь огонь ногами, сбиваешь веником, забрасываешь землей, и мысль у тебя одна: не дать разгореться пожару, не быть беде. Вроде бы лопата да березовый веник не столь мощное оружие против разбушевавшейся стихии, но до страшных верховых пожаров, уничтожающих все на своем пути, у нас доходило редко, а низовые пожары, стелющиеся по земле, можно было при сноровке погасить и веником.
Тут, скажу не хвастаясь, я был мастером и мог поучить не одного пожарника. Моментально изучаешь обстановку: откуда, куда дует ветер, с какой силой, где больше опасность огня, где меньше, где травы, где валежник, где край болота. Голова работает лихорадочно, отчаянно машешь руками, а ногами выделываешь такие кренделя, будто русского отплясываешь.
Но случалось, что и мое умение не помогало. Если пожар прихватишь в начале, его одолеть легко. Но если зазеваешься, дашь ему волю, тогда пощады не жди - не поможет ни веник, ни лопата, ни самый сноровистый ум, Огонь ревет. Дым кружит. Все превращается в пепел и прах: и деревья, и зверье, и птицы. И сам ты вместе с ними горишь и превращаешься в обугленную головешку. Был у нас один такой пожар. За два дня он погубил семьдесят гектаров леса и утих, лишь дойдя до края болота. Мы вызвали пожарников, солдат, нам сбросили парашютистов, мы заливали лес водой, рыли траншеи, но одолеть пожара не смогли.
Это было страшное зрелище, и, глядя на пожар, сбивая и топча огонь, варясь в этом огненном вареве, я подумал тогда: не такая ли участь ждет Машу Березко и ее лес? Мне нравилась Маша за свою щедрость и доброту, да что нравилась, я был тайно влюблен в нее, я не встречал людей, которые могли бы с такой царской щедростью одаривать других своим участием и добротой, и, если бы кто-нибудь сказал о Маше плохое слово или обидел, такому бы обидчику пришлось худо. Но иногда и я злился на нее. Какого черта она чужой лес одаряет, а свой держит в нужде? Разве это справедливо? Где здесь мудрость? Что было бы, например, если бы я, вместо того чтобы ухаживать за своим огородом, ухаживал за огородом Ивана Ивановича, да не просто ухаживал, а отдавал ему все силы, а свой огород забросил? Много ли было бы мне чести? Помочь в чем-то какому-нибудь Ивану Ивановичу я не против, но если я посадил свой огород, то я и должен за ним смотреть и приглянуть за огородом Ивана Ивановича в том случае, если он с ним не справляется по болезни или по старости. А если не так? Зачем же я тогда сеял свой огород, зачем принимал свой лес?
Березовым веником я сбивал огонь, а пожар разгорался пуще и пуще. В воздухе становилось жарко. Пламя и дым поднимались к небу. С каждой минутой огонь мог перекинуться на сухой лес, на сарай, на избу и начать полыхать таким костром, что давай бог ноги.
Я не заметил, как возле меня оказался мужичок с котом под мышкой. Он быстро стал командовать мной:
- Бей хлеще. Да не там, не здесь, не так, не этак. Ох и растяпа же ты, малый.
Вероятно, этот мужик был таким же пожарником, как его кот, потому что не имел никакого понятия, как тушить пожары, и только сбивал меня с толку. Сам же стоял не шелохнувшись.
Прибежали три женщины с ведрами. Одна из них, побойчей, кричала на нас:
- Чего стоите рты раззявив? Водой его нужно заливать, водой!
Стали заливать пожар водой. Я работал, не помня себя. Явились еще какие-то люди - студенты с гитарой, рыбаки с удочками, ягодники с лукошками. Все наперебой давали указания и ценные советы:
- Надо тушить с левой стороны.
- Надо тушить с правой стороны.
- Заходи слева.
- Заходи справа.
Попались некоторые с философским складом ума, умники, многознаи, любители не только дать указания, как тушить пожар, но главным образом охватить это явление, так сказать, мыслью, рассмотреть его вширь и вглубь. Встречается еще в русском народе такой тип: глядя на какое-нибудь бедствие, он не ограничится одним лицезрением, комментарием, даже самым подробным, или помощью и участием, он залезет (от широты души и могучих ее дерзаний) в самую сердцевину явления, вытащит сладкое ядро и разжует до кашицы. И тут уж никак не обойтись ему без исторических параллелей. "Нет, это не пожар, - скажет он, глядя на пожар. - Вот в надцатом году у нас был пожар, так это пожар. Камни горели". Или: "Нет, это не потоп, - скажет он, глядя на потоп. - Вот в надцатом году у нас был потоп, всю землю залило". И слушатель, ничуть не усомнившись в правоте слов своего ведуна, послушно закивает головой, точно припоминая пожар или потоп, который он сам не видел и после которого на другой пожар или потоп уже и глядеть немило, и подтвердит: "Да, это был пожар так пожар. Всем пожарам пожар".
Завидев бедствие, с шоссе приехали солдаты на машине. Молоденький офицер с усиками безоговорочно взял полноту власти на себя и командовал:
- Лей туда. Беги сюда.
Мы сбивали пламя, но пожар не утихал. Напротив, разгорался еще пуще. Мы сделали все, что могли, - безрезультатно. Наконец, отчаявшись и выбившись из сил, мы стали в стороне и смотрели, как огонь свершал свое злое дело. И тут увидели Машу. Она спокойно подошла к нам и спросила:
![Борис Сергуненков - Сказки [без иллюстраций]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
