Влас Дорошевич - Сказки и легенды
- Хоть на тысячу тысяч!
- Не думаешь ли ты, что мудрецу так же свойственно говорить мудрые вещи, как коню ржать, быку мычать и барану блеять?
- Я так и думаю.
- Прекрасно! Если конь ржет, бык мычит, а баран блеет только при встрече с себе подобными, то, значит, и мудрец должен говорить только с подобными себе. Какое же основание, друг, я имел заговорить с тобою?
И посмотрев на него с любовью, Сократ пошел дальше.
- Пусть меня разорвет Цербер! - воскликнул Акселос.
- Чтобы человека два раза подряд заставили самого себя назвать дураком! Это может случиться только с беотийцем, да и то в Афинах!
Через мгновение он, однако, подумал:
"А мудрость, оказывается, вовсе не такая трудная вещь!"
И чтоб развлечься после неприятного разговора, пошел к гетерам.
Гетера Хризис лежала на окне своего дома, с накрашенным лицом, чего требовало ее занятие, - и одетая в роскошные одежды, чего ее занятие не требовало вовсе.
- Иди смелее, красавец! - крикнула она Акселосу, когда тот остановился у ее порога.
Беотиец хитро улыбнулся.
- За что тебе платят деньги? - спросил он.
Гетера из окна оглядела его с удивлением с ног до головы.
- За то, что я женщина!
- Но не всем же женщинам платят деньги. Ты должна отвечать: за то, что я красива.
- Ну, за то, что я красива!
- Итак, в любви платят за красоту?
- Платят и за красоту...
- Стой, стой! Не отвлекайся! Иначе ничего не выйдет. Ты согласна: за красоту?
- Пусть будет по-твоему.
- Ты зовешь меня для любви?
- За чем же другим будет звать к себе гетера?
- Отвечай: да или нет?
- Да, да, да!
- И так как ты сама назвала меня красавцем, а в любви платят за красоту, то, значит, ты зовешь меня за тем, чтобы платить мне деньги!
Гетера расхохоталась так, что чуть не упала из окна. Беотиец глядел на нее, счастливо улыбаясь.
- Ну, вот, видишь теперь сама, что ты или мошенница, или дура!
- Что? Гетера вскочила.
- В Афинах оскорбляют женщину? И какую женщину?! Которая никому не доставила ничего, кроме удовольствия?! Слуги! Возьмите этого чужестранца, этого варвара, и киньте его куда-нибудь подальше от моего дома.
Два раба, нубийцы, с мускулами, которые, как толстые змеи, перевились у них на руках, схватили беотийца, отнесли на ближайший перекресток и кинули, как юноши кидают копье.
- Однако философия до добра не доводит! - подумал Акселос, поднимаясь и потирая локти, колени и лицо. И грустный пошел домой.
На следующий день он услышал на площади, что Сократ арестован, ночью его судили и присудили к смерти.
- Все за его философию!
- Однако я еще дешево отделался! - подумал беотиец, вспоминая о вчерашнем происшествии с гетерой.
И поспешил уехать в Фивы из города, где делаются такие странные вещи.
Друзья-фивяне собрались к нему в дом послушать чудес про Афины.
Он рассказывал им про величие Акрополя, мудрость ораторов и любезность афинских гетер.
- Но успел ли ты увидеть Сократа?
Акселос сделал печальное лицо.
- Друзья мои! Сократ беседовал со мною с последним перед тем, как его взяли, и прежде, чем умереть, пожелал научить меня своей мудрости!
Все глядели на него с благоговением.
- Ученик Сократа!
- Не знаю, как для кого, - но должен вам сказать, что мне это было совсем нетрудно. Я сразу понял все.
- Сократ знал, кого избрать!
- Акселос! - стали его просить со всех сторон с горящими глазами. - Передай и нам мудрость Сократа! Поговори, как Сократ!
Акселос поднял палец:
- Т-с! Друзья мои! Вы знаете, что сталось с Сократом? Вы хотели бы и для меня того же?
И все в ужасе переглянулись:
- Он, воистину, мудр!
С тех пор Акселос говорил только самые обыкновенные вещи, но все смотрели на него с благоговением.
- Если бы он захотел заговорить, как Сократ!
Но Эллада не для Сократов!
Слава о молчащем мудреце скоро распространилась по Фивам, по всей Беотни и по всей Греции. Отовсюду приезжали люди взглянуть на великого молчащего фиванского мудреца.
Он молчал, глядя с улыбкой на посетителей, и самым настойчивым, молившим его о слове, хоть об одном только слове мудрости, говорил только:
- Вспомните участь Сократа!
Создалось обыкновение. Всякий, кто где-нибудь слышал что-нибудь умное, думал: "Это сказал, наверное, Акселос".
И вскоре Греция была полна изречениями молчащего мудреца.
Их собирали и переписывали и задорого продавали:
- Изречения фиванского мудреца.
Фивы им гордились. И когда, спокойно достигнув глубокой старости, он умер, на его мавзолее написали:
Акселос, великий мудрец, ученик Сократа.
По этой эпитафии он попал в Элизий.
Сам Минос, почтительно поднявшись, указал дорогу туда его тени.
Там, в аллее из мирт, освещенной бледным, словно лунным, светом, тень беотийца Акселоса увидела среди бродивших по две, по три тени одинокую тень маленького, невзрачного человека.
- Привет тому, кто был Сократом! - сказал Акселос.
- Привет и тебе, судя по месту, где ты находишься, тень мудреца! - ответил Сократ. - Голос твой напоминает мне землю, и мне кажется, что я встречался с тобою в Афинах.
- Ну, как же! Ты встретился со мной под портиком Академии. В тот самый день, когда тебя взяли по приказанию архонтов. Помнишь?
Тень Сократа слабо улыбнулась, как улыбаются тени.
- Я помню и то, и другое. Но как же попала ты сюда, заблудившаяся тень?
- По надгробной эпитафии мудреца.
- Как называется тот счастливый город, который считал тебя мудрецом?
- Фивы.
- Но что ж ты говорил, что тебя считали мудрецом?
- Я молчал.
- Всю жизнь?
- Всю жизнь.
- Тогда понятно все! - сказала тень Сократа. - И дурак мудр, когда он молчит. Ты мудрый дурак!
И тень Акселоса гуляла по миртовым полям Элизия с полным правом.
ВДОВА ИЗ ЭФЕСА
(Сказка Петрония)
В городе Эфесе жила женщина такой красоты, что женщины говорили при встрече с ней:
- Да будет благословенна твоя мать, которая родила тебя такой прекрасной!
А мужчины богохульствовали:
- Что дремлешь ты там. Юпитер, около своей Юноны! Вот когда, вот когда тебе следовало бы превратиться в быка и украсить лоб грозными рогами, или принять вид белоснежного лебедя, или, - что, может быть, действительнее всего в мире, - осыпать золотым дождем эту новую Данаю.
Поднимем наш кубок в память Париса! Счастье, что не было на склоне горы Иды этой женщины из Эфеса, - тогда бы Парис имел против себя не двух, а трех богинь!
Она была замужем за знатным человеком, который скоро умер и оставил ее молодою вдовой. Она слышать не хотела об утешении.
Распустила по мраморным плечам свои светлые, - не крашеные, друзья, а настоящие светлые! - волосы и, раскрыв свою божественную грудь, царапала ее, словно грудь соперницы, борясь со своей красотой, как со врагом. Это было достойно слез. И Эфес плакал. Прекрасная вдова объявила:
- Заприте меня в той пещере, где вы похороните моего мужа, - и пусть я там умру от голода и горя.
И так как воля ее была непреклонна, то ее допустили в пещеру, где положили набальзамированное тело ее мужа, оставили ей только светильник и запас масла, чтобы она могла, оплакивая, видеть черты дорогого покойника, и завалили вход в пещеру большим камнем.
Никогда еще Афродите, матери любви, не приносилось столь огромной жертвы. Это были двойные похороны, друзья.
В то время, как трубы раздирали своим ревом воздух, возвещая смерть старика, флейты нежно оплакивали молодую жизнь. И все ушли.
Вдова осталась вдвоем с трупом.
Случилось, что через несколько дней невдалеке от той пещеры, где был похоронен столь счастливый муж столь несчастной вдовы, распяли на крестах пять рабов.
И, по обычаю, поставили легионера стеречь, чтобы ночью родственники не пришли, не сняли с крестов распятых и не оказали погребением почестей тем, кто обречен на бесчестную смерть.
Ночью, стоя на страже, легионер увидел полоску света между камнями. Что бы это могло быть?
Он отвалил камень, вошел в пещеру и увидел вдову, распростертую на трупе мужа, при свете погребального светильника. Пораженный легионер воскликнул:
- Два трупа!
Вдова, подняв свое заплаканное лицо, ответила:
- Нет, воин! Пока один. Но скоро ты увидишь два.
Легионер сказал:
- Тогда я подожду, чтобы воздать тебе погребальные почести.
Он вернулся к крестам, где оставил свой запас пищи, принес его в пещеру и стал разогревать котелок с похлебкой из рыбы с маслом и вином.
Кушанье, как говорят, впервые изготовленное Афродитою в Галлии.
Красота умирающей так же поразила легионера, как ее бледность, и он сказал:
- Ешь, госпожа!
Вдова твердо ответила:
- Нет!
Но запах рыбы и вина был убедительнее простых слов простого легионера.
Нет ничего нестерпимее, чем, умирая от голода, видеть, как ест другой.
На этом основана ненависть бедных к богатым. Увидав, как легионер жадно ест похлебку, вдова с отвращением, но сказала:
