Николай Носов - Тайна на дне колодца
- Какой же я пьяница? Если выпью когда, то разве что для компании.
- Все алкоголики так говорят.
- Ну вот: я уже алкоголик! Я член профсоюза железнодорожников. Меня не имеют права не взять.
- Какой же ты член?
- У меня профсоюзный билет есть.
- Так там уже забыли, что у них такой член. Ты и членских взносов не платишь.
- Я безработный. Имею право не платить.
В общем, разговорная машина была пущена в ход, и в конце концов уже не мать говорила, что отцу надо на паровоз идти, а отец матери.
В конце концов он все же пошел в депо, где встретил многих старых знакомых. Его приняли на должность кочегара. Отец попросился на нашу линию, то есть на линию, которая шла через Ирпень. Когда я в следующий раз приехал домой, малыши, то есть Лялька и Бобка, ходили надувшись от гордости, словно два индюка.
- Папка будет на паровозе работать! - таинственно сообщил мне Бобка и, переглянувшись с Лялькой, добавил: - Видал миндал?
Это такое присловие было у отца. Малыши подхватили его и теперь к каждой своей фразе добавляли этот "видал миндал".
- Будет машинистом! - сказал Бобка.
- Видал миндал! - ответила Лялька. - Кочегаром!
- Ну, сначала кочегаром, а потом машинистом. Видал миндал?
- Видал миндал! - ответила Лялька. - В машинисты сразу не берут. Сначала помощником машиниста.
- Ну, помощником машиниста, а кто главнее, по-твоему, машинист или кочегар?
- Конечно, машинист.
- Много ты понимаешь! Кочегар важнее. Видал миндал?
- Смотрите на него! Видал миндал! Машинист управляет машиной!
- А без кочегара паровоз все равно не поедет. Вот тебе и видал миндал!
Не зная, что сказать, Лялька просто дала Бобке по шее, спросив при этом, видал ли он миндал.
Бобка ответил ей тем же и тоже спросил про миндал. Некоторое время они просто тузили друг друга и только было слышно:
- Видал миндал?
- Видал миндал?
В это время пришел отец и спросил, из-за чего шум. Драчуны бросились к нему со слезами на глазах.
- Вот скажи, кто главнее на паровозе: машинист или кочегар? - перебивая друг друга, спрашивали они.
- Оба главнее, - попробовал отшутиться отец.
- Нет, ты скажи.
- Я и говорю. У машиниста свои обязанности, у кочегара - свои. Ты, наверно, думаешь, что у кочегара только и дела, что уголь в паровозную топку лопатой бросать? - спросил он Бобку.
- Да, - наивно отвечал Бобка.
- Как бы не так! А за температурой кто должен следить? Кочегар! А за давлением в паровом котле? Опять кочегар. А колосники кто должен прочистить?
- Какие колосники?
- Подрастешь - узнаешь! - не вдаваясь в подробности, ответил отец. - А трубы продуть? А нагар снять? А запас воды в тендере сделать?
- А разве воду в тендере возят? - спросила Лялька.
- А ты думала, в чайнике? - рассмеялся отец. - А каменный уголь в топке разжечь? Вы, может быть, думаете, что уголь в топке как дрова в печке сунул спичку, они и горят?
- А разве нет?
- Вот я вам принесу с паровоза кусок угля. Вы его бросьте в печку. Увидим, загорится он у вас или нет.
На следующее утро, заслышав грохот колес проносящегося по мосту поезда, малыши с визгом выскакивали из дома и, остановившись на пригорке у края обрыва, махали руками вслед проносившимся поездам.
Я в тот день в институт не поехал, сейчас уже не помню почему. Кажется, простудился и прихворнул. Малыши учились во вторую смену и после обеда убежали в школу. Днем пригородные поезда ходили редко. До наступления темноты из Киева должен был пройти еще только один трехчасовой поезд. Мать что-то шила, пристроившись у окна. Я заметил, как она не то нетерпеливо, не то тревожно поглядывает на стрелки стенных часов. Потом накинула на плечи свое ветхое осеннее пальтецо, пошла в сарай и вывела на пригорок козу. Была поздняя осень. Трава на пригорке увяла. В окно я видел, как коза опускала голову вниз, нюхала увядшую траву, потом поднимала голову кверху и заглядывала в глаза матери, будто хотела спросить, зачем она ее сюда привела.
Но вот со стороны моста послышался грохот. Выскочив из-за прибрежных ив, поезд помчался по железнодорожной насыпи. Мать подняла руку, словно хотела поправить платок на голове, застенчиво огляделась по сторонам и робко помахала рукой навстречу приближавшемуся паровозу. Из окошечка паровозной будки кто-то высунулся и замахал рукой, в которой трепетал на ветру зеленый железнодорожный флажок.
Отгрохотал, затих исчезнувший за поворотом дороги поезд. Мать вернулась домой. Украдкой вытерла набежавшие на глаза слезы. Я сделал вид, что ничего не заметил.
В ту же ночь выпал снег и уже не сходил с земли до самой весны. Были морозы и оттепели. Были метели, и вьюги, и снежные заносы, задерживавшие движение поездов.
И прошло полгода. И снова была весна. И покрылась новеньким зеленым ковром земля. И зазеленели свежей весенней зеленью деревья вокруг.
И было ослепительное апрельское утро. Мы с отцом шли на станцию. Он ехал на работу, я - в институт. И он сказал:
- У меня сегодня торжественный день. Уже не кочегаром поеду, а помощником машиниста. Теперь уже смело могу сказать, что трудности позади.
- Трудно было кочегарить? - спросил я.
- Кочегарить было нетрудно. Трудно было человеком стать.
- Как это? - сделал я вид, что не понял.
- Все тянуло к старому, понимаешь! Спасибо, мать помогла!
- Как же она помогла?
- В первый же день она вышла на бугор перед домом и помахала рукой. И не знаю, почему эта картина так взволновала меня. На следующее утро у меня было, однако ж, такое настроение, что впору бросить все и пойти обратно в этот вертеп с его пьяным угаром, к которому я привык за столько лет. Но я задумал: поеду еще раз; если мать выйдет снова, значит, такова судьба останусь на паровозе.
- И она вышла?
- Вышла. И представь себе: с тех пор каждый раз - и в снег и в мороз, и в метель и в дождь - что бы ни было, она выходит на пригорок и машет рукой. Теперь вот - поверишь? - уже месяц меня совершенно не тянет к вину. И я знаю: больше уже и не потянет. Я свободный человек. Поезжу годик помощником и стану машинистом. Так что все впереди! И запомни: мы чувствуем, что счастье было, когда оно уходит от нас. Но не чувствуем, когда оно есть. Не надо гневить судьбу. Я счастлив.
- Вот видишь, как вышло, - сказал я. - Пока ты верил, что тайна на дне колодца принесет счастье, оно отворачивалось от тебя. А теперь, когда на дне колодца нет тайны, счастье пришло.
- Почему же теперь нет тайны?
- Ну, мы с Павлушкой золото вынули.
- Золото вынули, а тайна осталась, - ответил отец. - Когда в день нашей свадьбы мы с матерью бросили в колодец это золото, каждый из нас задумал желание, и мы дали обещание прийти в день нашей золотой свадьбы, то есть через пятьдесят лет, к колодцу и сказать друг другу, что каждый задумал.
- И вам ни разу не хотелось сказать, что вы задумали?
- Хотелось, конечно. Терпеть трудно. Но сказанное легко забывается. А то, что нужно хранить в тайне, помнишь крепче. Вот мы и терпим оба. И хочется дожить, чтоб сказать...
Так мы разговаривали в тот раз.
И я навсегда запомнил тот разговор.
И куда бы я ни поехал с тех пор, где бы я ни был, я вижу картину.
Я вижу мчащийся по рельсам поезд. Я вижу пригорок и стоящую на краю обрыва маленькую женщину. Она машет рукой поезду, уносящемуся вдаль.
Я вижу старый колодец. И я вижу мужчину и женщину с белыми, словно в снегу, головами. Они идут по зеленой траве, взявшись за руки. Так ходят маленькие детишки, боясь потеряться в этом странном мире, где мы с вами живем. Я вижу, как они подходят к дряхлому полуразвалившемуся колодцу и долго стоят с непокрытыми головами. И я вижу, как он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. И я вижу, как, обхватив его за шею руками, она что-то шепчет в ответ. Но я не слышу, о чем они говорят. Это тайна.
