Михаил Коршунов - Девять возвращений
Наступила тишина. Она повисла в воздухе живая. Ощутимая.
Лось тоже молча повернулся и вышел. Когда дверь за ним закрылась, ребята накинулись на Юру:
— Не предупредил! Ну надо же, а!.. Теперь — метеоритная обстановка! Борьба миров!
— Я сам его привел… Вы же говорили…
Витя, Юра и Лена шли вдоль Москвы-реки.
Большой Каменный мост горел голубоватыми огнями. Над открытым плавательным бассейном клубился пар. Поблескивали в снежном сумраке купола кремлевских церквей. На углу высокого серого дома горела надпись из красных стеклянных трубок: «Театр эстрады».
— Кто по барьеру до Большого Каменного?
— Скользко, Юра, зимой, — сказал Витя.
— Глохни.
И Юра впрыгнул на парапет набережной. За Юрой вскочил Витя. Дал руку Лене. Она тоже поднялась на парапет. Отправились гуськом, балансируя портфелями. Вдруг кто-то кричит:
— Лекомцев! Беляев! Ефремова! Остановитесь!..
Ребята остановились. К ним подошла Вера Николаевна.
— Что за выдумка? А у тебя, Лена, нога слабая. Забыла?
Ребята спрыгнули с парапета.
— У меня лучше нога.
— Лена растянула связки. И серьезно. Мальчишки, безответственные вы!
— Так она молчит.
— Ленка, чего ты молчала?
— Отправляйтесь, — кивнула Вера Николаевна. — По тротуару, как нормальные люди.
— И они отправились в смущении.
— Вас смутишь.
— Нет, почему же… Иногда…
— Не выдумывайте!
Ребята засмеялись и отправились по тротуару, как нормальные люди.
Около театра толпился народ: официальная премьера того самого спектакля — двое спорят…
— Я пошел, — сказал Витя.
— Куда?
— За троном. Договориться надо.
— Не пробьешься.
— Пробьюсь.
И Витя врезался в толпу.
— Василий Тихонович говорит, что работают установки, которые уничтожают тучи, туман. Облака уничтожают. А мне жаль, — сказала Лена.
— Облака?
— И облака, и снег. Тогда его не будет. Я и дождь люблю.
— Дождь не люблю, а снег люблю. — Юра положил на сугроб портфель и сел на него.
Лена положила портфель рядом и тоже села.
К театру подъехало такси, и из такси вышел известный артист.
Народ узнал, захлопал.
Его любили.
— Мне он нравится, — сказала Лена.
— И мне.
— Как ты думаешь, кого будет играть?
— Одного из тех двоих, конечно.
И вдруг совершенно неожиданно Юра спросил:
— Когда была жива твоя мама… ну, ты прости… она с тобой часто разговаривала?
— Что? — не поняла Лена.
— Разговаривала нормально, понимаешь?
Лена помолчала, потом сказала:
— Почему обижаешь Витю иногда?
На вопрос Юры она не ответила.
— Он всегда прав.
— И меня поэтому обижаешь? — Последние слова Лена сказала совсем негромко.
Юра вскочил:
— Мать свою я не люблю! Ее никто не любит!..
— Зачем ты так?
— А что? Она и тебя не любит. Отца не любила. И Вано не любит. Она себя любит!
— Юра! — Лена тоже встала с сугроба. — Ты не смеешь так о матери!
— Смею!
— Нет! — Лена взглянула ему в лицо. — Часто говоришь и делаешь такое, о чем потом жалеешь.
Юра ничего не ответил.
— Ждешь писем?
Юра молчал.
— Инна обижается, что не приходишь. И бабушка Фрося.
— Странно. Мой отец учился в этой же школе, а я не знал. Странно. Верно, Леша?
Она сняла перчатку, подула на пальцы.
— И мать училась. В параллельном. И тоже молчала.
Лена сказала:
— Давно было. Как и война давно была.
— Чего о войне заговорила?
— Девятый «А» ищет девятый «А».
— Сейчас придумала?
— Да. Но так должно было быть. А то один Витя со своими следопытами.
— Надень перчатку.
Лена надела перчатку.
— Замерзла?
— Нет, что ты!
— Великий ученый Шампольон еще мальчиком сказал: «Я прочту это, когда вырасту». И первый в мире прочел египетские письмена.
Лена улыбнулась.
— А мои письмена ты читаешь в своем дневнике?
— Прочту, когда вырасту! — Юра схватил Лену и посадил в сугроб.
— Ты с ума сошел! Юрка!
— Ничего подобного! — Юра и сам повалился в сугроб. — А великий ученый Шлиман еще мальчиком сказал: «Я найду Трою». И нашел ее!
Лена сидела, мотала головой, отряхиваясь от снега. Громко смеялась.
— И вообще, Майка Скурихина перед тобой просто фанера Милосская! И ничего больше!
— Юра, перестань. К нам, кажется, идет милиционер.
— Не милиционер к нам идет, а Витька.
К ним шел Тыбик.
— Чего сидите в снегу и орете?
— Диктую высказывания ученых. От формации к формации.
11
— Вано, можно к тебе?
— Да, конечно.
«Вано» — это была видимость дружеских отношений со стороны Юры, потому что сам Иван Никитович хотел быть с Юрой в настоящих дружеских отношениях. Но он понимал, что не имеет права добиваться этого. Этого должен был захотеть Юра.
Вано в теплом замшевом пиджаке сидел за своим рабочим столом, читал информационный бюллетень по культурному обмену. Значит, будет очередная встреча: «Дамы и господа, мы собрались, чтобы…»
— Вано, ты любишь мою мать?
Некоторое время Вано продолжал сидеть неподвижно. Потом медленно закрыл бюллетень. Сейчас скажет: «Не понимаю тебя».
Вано поднялся из-за стола.
— Мне бы хотелось, чтобы наш первый серьезный разговор начался не с подобного вопроса, — наконец ответил он.
И действительно, у Юры с Вано никогда не было серьезного разговора.
— А с какого?
Юра был несправедливо агрессивен.
— Я знал, что ты спросишь у меня обо всем, что случилось. Вырастешь и спросишь. Вот ты и вырос, если спросил.
— Но я спросил тебя не об этом?
— Ты спросил меня об этом, Юра.
Юра промолчал, потому что на самом деле спросил об этом. И Вано поступил честно и не сказал: «Я не понимаю тебя». Так бы ответила мать.
Юра продолжал стоять посредине комнаты. Он ждал.
На кухне совсем мирно разговаривала сама с собой тетя Галя. Мамы дома не было, она ушла.
Вано подошел к Юре и положил ему на плечи руки. И вдруг Юра понял, что на честность Вано он должен ответить тоже мужской честностью. Он поставил Вано в затруднительное положение, и Вано не испугался, не начал отговариваться пустыми фразами.
— Я знаю: ты не виноват, Вано.
— Юра, здесь нет правых и неправых.
— Есть.
— Нет, Юра. Ты не ищи. Я вижу — ты ищешь. — Иван Никитович опустил руки, взглянул на Юру.
— Мать виновата перед отцом.
— Это ты так решил?
— А перед кем она виновата?
— Я повторяю тебе: здесь нет правых и неправых.
— Скажи, Вано, а какое отношение имеет Вера Николаевна к моему отцу? Она училась в одном с ним классе? Перед войной?
— Училась. Да.
— Мать никогда не говорила. Почему? И она из этой школы, только из другого класса. Параллельного.
— А отец? Говорил?
— Нет.
— И ты хочешь, чтобы я…
— Ты сам сказал, что когда-нибудь спрошу у тебя, что случилось. Вот я и спрашиваю. А ты говоришь: здесь нет правых и неправых.
— Юра… — позвала мать. Она стояла в дверях. Она вернулась из города.
Юра поглядел на нее. Морщины стянули глаза. Снег растаял в волосах, и мокрые волосы прилипли к щекам. Лицо от этого сделалось особенно худым и бледным. Уголки губ дрожали. Недокрашенные помадой, они тоже были особенно бледными.
Она слышала конец разговора между Юрой и Вано.
— Если ты ищешь виноватых, то это я. Одна я! И не надо ни о чем спрашивать Ивана Никитовича.
«Ты часто говоришь и делаешь такое, о чем потом жалеешь…» — И Юра выбежал из кабинета.
Он не хотел больше ничего знать!..
12
Василий Тихонович дал программированные вопросы по инфразвуку и молекулярному движению. Кто закончил отвечать, мог заниматься чем хотел.
Лена писала письмо Григорию Петровичу, отцу Юры. Как староста класса.
«Мы все очень любим Юру и поэтому беспокоимся за него. Он такой…» Лена подумала и написала: «неровный», и прибавила: «сейчас». И потом дальше: «Мальчики, они неровные в эти годы. Оправдываются, что…»
Лена остановилась, подумала и зачеркнула «оправдываются, что…».
Вера Николаевна просила Лену написать письмо. Вначале хотела сама, а потом передумала. Вызвала Лену. О письме никто не должен знать. Ни в классе, ни вообще.
Лена и Юре ничего не сказала. А зачем? Начнет кричать, что опять вмешиваются в его личную жизнь…
Когда человек не может разобраться в близких ему людях, в их поступках и тем более когда эти близкие — собственные отец, мать и отчим, он мучается сам и мучает других близких, хотя бы друзей по школе.
Лена достала из портфеля тетрадку, в которой собирала высказывания писателей, ученых и общественных деятелей. Нашла слова Хемингуэя и переписала их в письмо: «Каждый, кто ходит по земле, имеет свои обязанности в жизни». Она уважала Хемингуэя, и он должен был помочь ей. И еще она уважала Сент-Экзюпери. «Любить — это значит не смотреть друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении». «В любви нет больше и меньше» (Л. Толстой). «Смейся, и я скажу, кто ты» (М. Ларни).
