Радий Погодин - Трень - брень
Ольгина бабушка смеялась, прикрыв рот ладонью. Дворничиха даже колыхалась от смеха. А когда отдышалась, сказала:
- Нюансы. Когда ее дочка в ожидании ходила, Маша всю квартиру портретами завесила в рамках. С одной стены Лев Толстой, с другой стены Пушкин, с третьей Чайковский, с четвертой Бетховен. Дочка-то, мол, на гениев наглядится и родит ей гения тоже. Разевай рот. Слышь, Маша, так бы все гениев нарожали.
Маша отошла от окна.
- Компрометируй меня, компрометируй. Они уже и так никого не уважают. Упарилась, сердце так и колотится. - Старуха Маша опустилась было на свой стул, но, глянув еще раз на Ольгу, вскочила. Шлепнула себя по бокам. Клава, у нас в деревне рыжая Марфа была. Помнишь?
- Не помню, - сказала бабушка. - Садись, Маша, пироги кушай.
Маша уселась наконец, положила себе на тарелку винегрет, налила себе шампанского в стакан.
- Люблю шампанское и винегрет. Ты с нас пример не бери, - сказала она Ольге. - Мы старухи, мы и выпить можем.
Дворничиха подтолкнула Ольгу.
- А ну закрути. На поджилках умеешь?
Ольга подняла обруч. Пустила его вокруг шеи, просунула в него, крутящийся, руки. Крутит на груди, на талии, на коленках.
Маша выпила и навалилась на бабушку.
- Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Ее ведьмой считали по предрассудку. У нее дурной глаз был.
Бабушка печально потрясла головой.
- Не помню. Кушайте пироги.
- Дай-ка я покручу, - попросила Ольгу дворничиха. Встала, пустила обруч вокруг талии и захохотала: - Вот бес - щекотно.
- Ты не от инфаркта умрешь - от хохота, - недовольно проворчала старуха Маша. - Возраста своего не уважаешь.
- Чего мне его уважать?
Ольга подставила дворничихе стул.
- Вот кто мой возраст пускай уважает - дети. Я со своим возрастом только мирюсь. Приходится, ничего не поделаешь. А ну, закрути.
Ольга подняла обруч, запустила его так быстро, словно она сама шпулька и на нее нитка наматывается.
Старуха Маша поморщилась.
- Перестань крутить хупалку, у меня от нее в голове мелькает. Рыжая Марфа такая же упрямая была, поперечная. - Маша опять повернулась к бабушке. - Ну, вспомнила? Мар-фа ры-жа-ая.
- Ольга, садись. Ешь пироги, - приказала бабушка.
Ольга потрясла головой.
- Не хочу. Я в Архангельске ела.
- Сейчас дети закормленные, - словно извиняясь за внучку, сказала бабушка. - Даже вкусненького не хотят.
- Закормленные. Особенно мой Аркадий, - кивнула старуха Маша. - Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? На высоких каблуках все еще фасонишь, а памяти нет, - рассердилась она. - Ну, Марфа... Неужели не помнишь? Она за поскотиной жила. На отрубе. У реки.
- Не помню Марфу! - Бабушка тоже начала сердиться. - А каблуки к этому не касаются. Чем выше каблук, тем выше у женщины настроение.
- Не воображай. Ты всегда воображала - старые песни на новый лад перекраивала. - Маша махнула на бабушку рукой, повернулась к старухе Даше. - Я говорю, у нас в деревне рыжая Марфа жила. Я соображаю: на кого девчонка похожа? На рыжую Марфу похожа. Такой же зловредный цвет. И угораздило же такой родиться! Бедняжка. - Старуха Маша погладила Ольгу по голове. Поцеловала.
Ольга съежилась.
- Рыжая Марфа несчастная. Она, знаешь, померла от мороза. Закоченела. У нее изба сгорела до угольков. Ей ночевать негде было, и никто ее к себе не пустил. Все за скотину боялись. Марфа своими бесстыжими глазами на скотину хворь наводила. Темный народ был. Так и замерзла. Нашли ее утром на паперти. Лежит снегом засыпанная, только рыжие волосы на снегу горят.
Ольга еще больше съежилась.
Маша сорвалась с места, побежала к окну.
- Ты что перестал? Играй вальс из Ляховицкой. Ляховицкая на шкафу! закричала она.
Старуха Даша обняла Ольгу.
- Не обращай внимания. Маша старуха добрая. Чуткости у нее маловато, а доброта есть. Последним поделится.
- Неужели добротой можно оправдать глупость? - спросила Ольга.
Бабушка кинула на нее растерянный взгляд.
- Помолчи, не тебе судить Машу. Не доросла. Кушай вот вкусненькое.
- Я ее не сужу. Я ее просто боюсь.
- Нашел? - крикнула Маша в окно. - Медленно играй, не скачи по клавишам, как козел по грядкам.
Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:
- Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.
- Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, - сказала старая дворничиха.
- То-то он сегодня фальшивит. - Маша откусила пирога. - У тебя своих нет, потому и хохочешь.
- Ага. Я своих в войну похоронила.
- Легко тебе живется! - Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: - Я бы на твоем месте икала от горя.
Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:
- Ну, беда.
Маша еще пирога откусила. Причмокнула.
- Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь... Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну... Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.
- Не было у меня рыжих родственников, - сказала бабушка.
- Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.
За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.
- Не этот! - вскочила старуха Маша. - Я тебе велела не этот играть. Другой! - Она хрипло и фальшиво запела: - Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля... Понял?
За окном заиграли другой вальс.
- Когда хочешь, тогда можешь, - сказала старуха Маша.
Ольгина бабушка упрекнула ее:
- И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.
- Это ихнее дело, - заявила Маша. - Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга - она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. - Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: - Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила. - Маша повернулась к бабушке. - От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться - не откажусь.
- Не было у меня рыжих родственников, - с угрозой в голосе сказала бабушка.
Дворничиха прошептала Ольге:
- Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.
- Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, прошептала Ольга.
- Что ты, милая.
За окном печально и ломко затренькала балалайка.
- Шурик страдает, - сказала Клаша.
- Любовь, - улыбнулась Даша.
- Непутевый - везде непутевый. Даже продавщица - тьфу! - и та на него не смотрит. - Старуха Маша пожевала пирог, возмущенно сверкнула на бабушку глазами. - А я говорю, рыжая Марфа твоя родственница. Она кривого Матвея дочка. А кривой Матвей и твой дед - братья двоюродные.
- А я говорю, не было у меня рыжих родственников. Матвей был каштановый.
- Нет, рыжий.
- А я говорю - каштановый. Не было у меня рыжих родственников и не будет.
Ольга вскочила из-за стола. Стул в накрахмаленном белом халате упал. Ольга спросила тихо:
- А я?
- Что ты? Ты сиди, ешь пирог.
- А я разве тебе не родственница? - крикнула Ольга, оттолкнула ногой упавший стул и выбежала из комнаты. Громко хлопнула лестничная дверь. Звонок над ней звякнул от неожиданности. Умолкла балалайка. Аркашкин вальс громыхнул нелепым аккордом и затих.
- Ишь ты, - сказала старуха Маша. - Вся в рыжую Марфу. У тебя, Клаша, еще деверь был рыжий, Варфоломей.
- Не было деверя! - тихо и угрожающе прошептала бабушка.
- Как же не было?
- Не было!..
- Был!
Старая дворничиха взяла в зубы нож. Зарычала. И Маша, и Клаша примолкли в испуге. И Маша, и Клаша спросили:
- Что с тобой, Даша? Ты, никак, спятила?
КАРТИНА ПЯТАЯ
На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.
Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.
Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.
- Прячься, бабушки мчатся!
Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.
Старухи высыпали из парадной - Маша за Клашей, Даша за Машей.
- И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.
- Нет, каштановый... Ольга! - позвала бабушка. - Ольга!
- Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.
- Каштановый!
