Евгений Носов - Алюминиевое солнце
- А можа, ты и мне солнце намалюешь?
- Это можно, - согласился Кольша. - У меня серебрянки еще на два солнца осталось. Давай одно - с улицы, а другое - со двора. У тебя фронтон не дырявый?
- Ась?
- Ветер, говорю, по чердаку не гуляет?
- Не-е! Заборка шалёвчата, в паз уложена. Все крепко. И голубым покрашено. Вроде как небо будет.
- Ладно, договорились, - пообещал Кольша. - После праздников зайду.
- Ага... Ага... - умиротворился дедко. - Кто ж его знает... Краска она ить на алюминиве, электричество должна пропускать. А кругом - магнитные силы. Глядишь, чего и притянет... Радикулит уймется, али баба перестанет лаяться. У тебя, вишь, завсегда тихо. Иду мимо твово двора - тихо, иду обратно - опять ничего, одни токмо ветряки бурундят. А ить Катька твоя натурная! Горазда и по загривку заехать... Ась? Не было такого?
Кольша смущенно пересунул шапку:
- Такого не было.
9
Тем часом Катерина готовилась к святой неделе. Почуяв волю и свободу рук, собралась за день побелить печь, веничком обмести потолок, выставить рамы, вымыть стекла и уж после всего выскрести половицы и застелить все новое: постель, скатерть, рушники на божницу, половички - от двери до лампады. Работы предстояло много, но доброе дело ради праздника придавало бодрости и стараний. Повязав косынку и подперев телеса, она оглядела горницу, дабы определиться, с чего начинать, и наперво решила убрать от греха Кольшино заведение, которое в горячке работы можно нечаянно задеть и порушить. К тому же от миски начало бражно попахивать, и она в полной правоте и простодушии спровадила посудину в сени на свежий ветерок. Там, на лавке, она еще раз перепроверила содержимое: все оставалось, как было, и она потуже затянула обвязку, чтобы в случае чего никто не смог совершить побега.
И право же, она совершила сей проступок отнюдь не нарочно, не с умыслом. Откуда же ей было знать, что в сени набредут вездесущие куры во главе со своим рыжим любером и горлопаном Петруней?.. Наверняка это он первым обнаружил запрещенную поживу. Дверь в сени, разумеется, была открыта, потому как весна, теплынь, зачем же запираться от такой благодати? По правде сказать, Петруня тоже не собирался шкодить, он только хотел выяснить, дома ли хозяйка. Солнце уже за полдень, а она еще ничего не вынесла поклевать. Забыла, что ли? А между тем еще вчера прибегала в курятник и забрала в подол все до одного яйца - и за вчера, и за позавчера. Так несправедливо. Конечно, они с курами уже покопались за сараем, поразгребали навозца, пощипали ростков лебеды, изловили по одной-две мухи на заборе, но все это - так, легкая разминка; а пора бы получить законную оплату твердой пшеничкой или хотя бы мятой картошкой, что, конечно, хуже: картошка плохо глотается и забивает дых.
Сбежавшиеся следом куры, не найдя в сенях ничего съестного, сразу же обратили внимание на посудину. Самые бойкие из них взлетели на лавку и, теснясь и толкаясь, принялись теребить обвязку и, разумеется, сронили миску на пол. Катерина даже слышала этот глухой звук, но, увлеченная хлопотами по дому, не придала этому значения и не вышла в сени посмотреть, в чем там дело. А дело уже сводилось к тому, чтобы из разбросанных опилок выклевать недвижных муравьев, что и было исполнено в считанные мгновения. Обескураженной Катерине оставалось только собрать древесный мусор на лопату и отнести за сарай.
Вернувшийся с реки Кольша еще от порога взглянул на пустой горничный подоконник и настороженно спросил:
- А где же?..
- Ой, Коля! - подступилась к нему Катерина. - Чего я натворила!..
Она принялась каяться, заглядывая Кольше в глаза, как бы ища в них ту стрелку, которая измеряла бы степень его гнева.
Кольша молча зачерпнул кружкой воды, напился и, так и не произнеся ни слова, вышел из дому.
Катерина слышала, как под окнами заповизгивали колесики Кольшиной тараборки: стало быть, поехал собирать свой подсохший дровяной улов.
Вечером же, по его возвращении, выждав, когда он сядет за стол, Катерина распеленала марлевый ком и распластала его перед Кольшей: на белом поле редкого тканья, путаясь в мережке, одиноко и беспомощно копошился черный муравей с белой пометкой.
- Митяха! - изумился Кольша.
- Хотела марлечку постирать, гляжу, а он там запутался, - пояснила Катерина. - Только он и уцелел.
10
Надвечер Великой субботы заглянула соседка Муся - обширная и шумная женщина, как-то сразу наполнившая Кольшину избу бодрой теснотой. Она была одета по-дорожному: в голубую китайскую пуховку и веселый светлый платочек, с ивовой плетенкой на изгибе руки. С Катериной она договорилась идти в Кутырки на Великую Литургию, а если хватит сил, то дождаться крестного хода со всеобщим песнопением в трепете ночных свечей под многоголосье колоколов, а утром освятить куличи и кое-чего для разговления. Муся любила эту необыкновенную сутолоку, заранее возбуждалась и даже тайком, еще дома перед выходом, нарушая запреты, выпила стакашку, отчего сделалась еще общительнее и добрее.
- Слушай, а ты не забыла словa? - еще у порога спросила она у Катерины. - А то ведь петь придется. Ну-ка, как это... - И неожиданно высоко и сочно возгласила - ...Ангелы поют на небесах, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити-и!..
- Я лучше помолчу, - сказала Катерина. - Боюсь, напутаю...
- А мы с тобой поближе к диакону. Наш Леонтий хорошо голосит, не даст запутаться.
Желая посмотреть, как прибрана горница, Муся отвела занавеску и увидела Кольшу. Он сидел за столом, перелистывая книгу. Накрахмаленная скатерть остро казала углы столешницы, посередине которой стояла майонезная баночка с каким-то весенним цветком внутри.
- Привет, сосед! - тоже подсела к столу Муся.
- Здравствуй, Мария.
- Все почитываешь?
- Да вот, надо отдавать...
- А я и не помню, когда читала, - винясь, засмеялась Муся. - Дома ни клочка бумажки. Одни старые квитки. Раньше заставляли "Обаполского земледельца" выписывать, а теперь - ну его: не за чего... Вот телевизор гляжу, больше - про секс. Иной раз до петухов маюсь, а утром проснусь весь низ болит... Последнее здоровье отнимают... Это ж небось нарочно делают.
- А ты не гляди...
- Да я пробовала, - смеялась над собой Муся. - выключу, похожу-похожу, а сама думаю: ладно, догляжу... Хоть узнаю, как это у людей. А то живешь в темени...
- Хватит тебе, перед Всенощной, - укорила Катерина. - Чаю налить, пока соберусь?
- А больше - ничего?
- Завтра приходи.
- А я б и сёдни... Отец Федя простит, кадилом отмахает.
Муся расстегнула пухлянку, потрусила кофточкой.
- А что это у тебя в майонезке? Гляди, муравель бегает!
- Да вот, изо льда вытаил...
Муся выложила пышный бюст на стол, приблизилась лицом к баночке, помолчала, понаблюдала черными томлеными глазами.
- И чего теперь?
- А ничего, он нездешний.
- Скажи ты! Импортный?
- Бревно распилили, а они там, в снегу. Из дальних лесов.
- Разводить будешь?
- Его уже не разведешь...
- А давай ему невесту споймаем! Скоро подсохнет - во все стороны побегут. Хоть черную, хоть рыжую... Гляди, как носится: туда-сюда, туда-сюда...
Муся отстранилась от стола и озорно оглянулась на Катерину, как бы приглашая ее в сватьи.
- Такую свадьбу отгрохаем! Я самогонки выгоню...
- У них бескрылых невест не берут, - возразил Кольша.
- Ух ты, какой разборчивый! - Муся утерла ладонью насмешенные глаза и как-то уважительно уставилась на Митяху. Но тут же снова захохотала. - А небось подсунь ему какую-нибудь, так он и без крыльев сграбастает!.. Все вы, мужики, одинаковые!
- А он и не мужик вовсе...
- А кто же? Монах, что ли?
- Он - рабочий.
- Дак чего - ему бабы не надо?
- Не надо.
- Просто на волю охота? По земле побегать? Вот пойдем с Катериной в Кутырки, давай по дороге и выпущу - в хорошем месте.
- И про волю он не думает. - Кольша закрыл книгу и провел по ней узкой, сухой ладошкой. - Просто такое - иди куда хочешь - ему не нужно. Один он все равно пропадет.
- Ну а тади чего ему? Чего мечется?
- Это он дела хочет, - пояснил Кольша, поглядев на снующего Митяху. Мучается он без дела... Истратит всего себя на пустую беготню и начнет затихать, гинуть от ненужности.
- Ой, правда! - согласно воспряла Муся. - Я, когда душа заскорбит, сразу кидаюсь стирать. И - отпускает!
- Это для всех закон.
- Тади насыпь ему мусорку. Пусть трудится, щепочки таскает. Как на субботнике.
- Нет, так он не станет. Вот тут пишут: ему идея нужна. Общая задача. Ему надо видеть, что делают другие. Завтра отнесу в лесопосадку, поищу муравейник.
- А ежли сожрут? Он ить тут чужой, из других мест...
- Поищу одной породы. Те только обнюхают, ощупают, обмеряют... Чтоб все совпало. А потом окропят своим духом и отправят на общие работы. И он сразу примется помогать изо всех сил.
- Надо же! - Муся сладко смежила веки и, взяв в руки баночку, принялась рассматривать на свет. - А у меня летом по избе бегают и того меньше. Во-о-от такусенькие! Ручки-ножки даже не разглядеть. А сахар почем зря таскают! С полки - на подоконник, с подоконника - в дырку под рамой и - привет! С улицы - порожняком, обратно - с сахаром. А сахариночка, поди, тяжелее его самого. Но - тужится, волочет, не присядет, не передохнет. За день, ей-бо, полстакана утаскивают... Вот думаю я: как же это так ловко устроено? В ней, в этой букашулечке, небось и сердце есть, все время тикает, и какая-то кровушка перетекает... Не сухой же он изнутри? Дак ведь и надо знать, куда этот сахар тащить? Дорогу помнить... Значит, и в головенке у него не пусто? Как это так, Коля?
