Юрий Яковлев - Ляля Пуля
Еще я увидел наш двор, засыпанный серебристыми, словно вырезанными из жести, листьями тополей. Двор пах яблоками и прелой листвой. Стояла невнятная пора, когда осень еще держалась из последних сил и первый снег таял, едва коснувшись булыжников, словно они были горячими. Было мокро, как после дождя.
В такое утро по двору разнеслась весть: арестовали Симиного отца. За что, никто не знал, но поговаривали, что это дело рук Завбаня. Он ведь не простил Симе "старый веник".
В те дни Завбань вместо толстовки, подпоясанной тонким кавказским ремешком, стал носить гимнастерку, стянутую широким командирским ремнем, хотя отставной заведующий банями никогда военным не был. Всем дворовым он запретил называть его Завбанем, требовал, чтобы к нему обращались официально - товарищ Глобов. Товарищ Глобов уже добровольно не стерег ящики с яблоками и не гонялся за ребятами, которым перепадало яблочко. Он охранял нечто большее. А что именно, никто не знал. В один из таких дней Завбань, он же товарищ Глобов, лицом к лицу столкнулся с Лялей Пулей.
- Эй, Ляля Пуля! - сказал "старый веник", облизывая бублик. - А Малышева-то посадили. Кумекаешь?!
Маленькие глазки Завбаня при этом блестели, словно говорили, нет, кричали: "Это я! Это я посадил Малышева! Кумекаешь, Ляля Пуля!"
Ляля Пуля стоял неподвижно и загадочно смотрел на своего недруга. И Завбань подумал было, что любовь немого прошла, что ему безразлично, горе у Малышева или все в порядке.
- Правильно, - сказал Завбань, - от них надо того... подальше.
И тут Ляля Пуля "раскумекал", что к чему. Упругая волна подбросила его - он прыгнул и вцепился руками в дряблое, розовое горло Завбаня. Тот оцепенел, схватил Лялю Пулю за руки и все пытался отодрать их от своего горла. Но это оказалось не так просто. Накопленная обида немого обернулась силой.
- Пусти!.. Пус... ти, проклятый! - хрипел Завбань...
Его лицо налилось кровью, а губы побелели. Наконец ему удалось оторвать от себя нападавшего. Он отбежал в сторону и, потирая горло, закричал на весь двор:
- За жулика вступаешься! Ладно! Я тье покажу, что такое ежовые рукавицы. Ты у меня заговоришь... немой!
Он что-то еще долго кричал в пустом дворе. Но Ляля Пуля не слышал его. Он ушел прочь.
Сима осталась совсем одна - ее мать умерла за год до этого. Люди сторонились ее. Старались с ней не заговаривать. Казалось, весь двор притих, потрясенный событием в доме Малышевых. Завбаня стали побаиваться не только ребята, но и взрослые.
И тогда Ляля Пуля поднялся на третий этаж и решительно позвонил в двери Симиной квартиры. Она открыла дверь и была удивлена, увидев на площадке Лялю Пулю.
- Ляля Пуля? Здравствуй! Ты не боишься меня? Меня теперь все боятся.
"Пойдем со мной!" - глазами сказал Ляля Пуля и протянул ей руку.
И Сима впервые в жизни почувствовала власть Ляли Пули и обрадовалась этой власти.
Она ничего не стала спрашивать. Надела пальто, беретку, натянула резиновые ботики. Пошли! Ей было все равно, куда идти, лишь бы не оставаться одной в пустой квартире, наполненной горем, лишь бы быть с людьми.
Ляля Пуля привел Симу в бывший каретный сарай.
- Будешь жить с нами, - мрачно сказал гостье отец Ляли Пули. - Мы люди.
А Ляля Пуля стоял рядом и не сводил с Симы глаз, словно все это отец произнес от его имени.
"Это слово должно прозвучать. Оно должно подняться над миром, как дикая, прекрасная птица. Но пусть услышит его только один человек... Я учусь произносить это слово. Оно для меня самое важное, без него я ничто. Это слово - единственный признак моей жизни. Если бы я смог заговорить на мгновенье, только для того, чтобы произнести это слово... Это слово... Слово..."
Когда я окончательно пришел в себя и низкое небо навсегда превратилось в полог палатки, я стал ждать появления Ляли Пули, но так и не дождался. Мне рассказали, что в медсанбате действительно есть немой санитар. Он вольнонаемный, потому что немых в армию не берут. Но сейчас он отсутствует, сопровождает раненых, и неизвестно, когда вернется.
Каждый раз, когда я приезжаю в родной город, иду на свою улицу, подхожу к дому, где прошло мое детство, заглядываю во двор. Там многое изменилось. Из трех больших тополей остался только один. Поверх булыжников положили асфальт. А старые каретные сараи превращены в какие-то мастерские. Во дворе теперь не пахнет яблоками: видимо, "плодоовощ" со своими ранетами, антоновками, розмаринами, как и конь Орлик, навсегда покинули наш двор.
Знакомых во дворе нет. Можно просто походить, повздыхать и медленно идти прочь.
И только Завбань, как призрак прошлого, сидит на скамейке, уронив голову на грудь, и дремлет. Говорят, ему пришлось держать ответ за содеянное. Но он отделался испугом. И вот замер, как старый поганый гриб, который все обходят, все боятся даже прикоснуться к нему. Он выжил... Догнивает свой век.
Но это рассказ не о Завбане, а о Ляле Пуле.
В балете "Жизель" заглавную роль танцевала Серафима Малышева. Я сидел в затихшем зале и ждал встречи с подругой детства, с девчонкой из нашего двора, с бывшей девчонкой. Я ждал этой встречи затаив дыхание. Но когда погас свет и дирижер поднял руку с палочкой, похожей на прутик, я почувствовал на себе пристальный взгляд. Почти физически ощутил его и повернул голову. Недалеко от меня сидел Ляля Пуля. Он сильно изменился отрастил бороду, седые волосы были подстрижены под бобрик. Но глаза, загадочные глаза Ляли Пули, с радужками, похожими на ледяные кристаллики, были прежними. Они смотрели на меня в упор.
Мне не у кого было расспросить, что связывает его с Симой. Может быть, она вышла за него замуж. А может быть, у нее своя жизнь. Но я понял, что Ляля Пуля навечно стал ее бессловесным спутником. И что он всегда рядом. И стоит ему почувствовать, что Симе что-то угрожает, и он кинется в бой против любого Завбаня.
Заиграл оркестр, и под звуки скрипок в полутьме затаенного зала я прочел в его взгляде затаенную радостную гордость: "Смотри внимательно, друг, как прекрасна моя Сима! Моя Сима... Моя Сима..."
