Фрида Вигдорова - Семейное счастье
Он, видно, что-то искал. Потом вдруг вытащил из нижнего ящика тетрадь в красном сафьяновом переплете и снова сел рядом с Сашей.
- Взгляни, - сказал он. - Я хочу, чтобы ты прочитала.
На первой странице старой тетради было написано чьим-то отчетливым, крупным почерком: "Дневник".
- А можно? - спросила Саша.
- Конечно. Это про меня.
Склонившись над тетрадкой, они стали читать. Маленький Андрей, Андрей подросший. Вот он пошел в школу... подрался с приятелем... заблудился в лесу... И вдруг: "Андрюше нравится Оля Третьякова. Он не говорит ничего, но я вижу. Сегодня он пришел из школы и еще с порога сказал..."
Саша взглянула на Андрея.
- Ты много раз влюблялся?
- Нет, нет, честное слово! - торопливо сказал Андрей. - В школе один раз, вот в эту самую Олю... Я любил ее довольно долго - до седьмого класса. А потом, в Оренбурге... Понимаешь, я бы, наверно, влюблялся, но один парень... Как бы это тебе поточнее сказать... Храбрый, умный, много старше меня. Я с ним очень дружил. Но он так говорил о девушках... Я не могу тебе повторить. Я знал, что это не правда, но у него не было другого разговора, особенно вечером. Он читать не любил. Танцы или вот этот разговор. Я был рад, когда уехал в часть. А потом в Москве, в академии, на первом курсе была вечеринка. И одна девушка мне немного понравилась. Но все напились и стали кричать ей: "Завлеки эту красну девицу" - это про меня. И она не рассердилась на них, а смеялась. И сказала: "Мне это раз плюнуть. Я таких, как он, пачками считаю". И я вдруг поверил во все разговоры.
- И сбежал с вечеринки?
- Да, сбежал. Вот и все. А ты? Ты много раз была влюблена?
- Много, - честно ответила Саша. - В четвертом классе в Колю Лямина, в седьмом - в Козловского. Что ты смотришь? Ну да, в того самого. В Ивана Семеновича, в тенора.
- А он? - с ужасом спросил Андрей.
- Я боюсь, что он меня даже не видел никогда! - созналась Саша. - А знаешь, как он поет "Я встретил вас"?
Она встала, босыми ногами прошлепала к пианино и наиграла мелодию, тихонько подпевая:
Я встретил вас - и все былое. В отжившем сердце ожило, Я вспомнил время золотое - И сердцу стало так тепло...
Он смотрел на ее кудрявый затылок, на детские плечи, слушал, как она поет, и не верил себе: она здесь... и никуда не уйдет... и завтра, и послезавтра - всегда! Всегда вместе!
- Ну что, молодые, - раздался голос Елены Кирилловны, - постелить вам? Время позднее, одиннадцатый час.
- Что? - словно проснувшись, спросил Андрей. И добавил нахмурясь:
- Я буду спать в столовой.
- Святые угодники! - ахнула Елена Кирилловна. - В столовой! Надо же! Или так по-московскому... - И, наткнувшись на его свирепый взгляд, добавила:
- Ну ладно, ладно, в столовой так в столовой... мы что ж, мы по старинке.
Она положила на диван подушку, простыню и вышла. Саша молча сидела на круглой табуретке и, затаившись, глядела в темное окно. Он видел, что она очень устала. Ему не хотелось уходить, но он сказал: "Ложись, ты совсем спишь", - поцеловал ее в щеку и ушел в столовую.
Саша осталась одна. До этой минуты ей и в самом деле казалось, что она устала и хочет спать. Но сейчас она поняла, что не уснет. Она одиноко сидела на своем круглом стуле и пристально смотрела в окно. Саша слышала, как на улице кто-то стучал в дверь соседнего дома, и различала сквозь шум дождя: "Да ты что, оглохла? Открывай! Долго мне мокнуть?" Слышала, как перекинулись словом Андрей и Николай Петрович. Из кухни еще некоторое время доносилось: "Что ж... обычай... А мы люди старые". Но вскоре умолкла и Елена Кирилловна.
Какой странный день, - подумала Саша. Какой странный, длинный день.
За окном все шуршал, шуршал дождь. Саша постелила себе, легла и потушила свет. Нет, я не хочу быть тут одна. Зачем он ушел? Зачем он оставил меня одну в этой чужой комнате?
Она приподняла голову с подушки и, словно в ответ ее движению, скрипнула дверь. Луч света от уличного фонаря на мгновенье осветил Андрея.
- Зачем ты ушел? - спросила Саша и всхлипнула.
Он ничего не ответил. Он крепко обнял ее и прижал к себе.
Они вернулись в Москву через полтора месяца. Саша держала экзамены на филологический факультет университета и, к всеобщему удивлению, выдержала их. Она была принята и, как все добрые люди, стала с первого сентября ходить на лекции. Но, если говорить по совести, это ее не очень занимало: университет, лекции, новые товарищи. Ее занимал Андрей. Ей казалось, что он открыл ей гораздо больше, чем она узнала за всю свою короткую жизнь. Университет был похож на школу: в школе - уроки, в университете - лекции. Только на дом не задавали.
А все, что дарил ей Андрей, было ново. Уж она ли не любила музыку? Она думала, что по-настоящему любит ее. Саша с Юлей еще с восьмого класса начали ходить на концерты. Едва увидев афишу о концерте легкой музыки, они тотчас брали билеты. Да что, они и "Лунную" Бетховена слышали, и "Патетическую" этим не каждая девочка в их классе могла похвастаться.
Очень весело было в антракте потолкаться в фойе и поглядеть на эту странную, непривычно серьезную публику. Они проникали в партер и, задрав голову, читали имена композиторов. Одним словом, поход в консерваторию - это всегда было очень весело, и, кроме того, назавтра можно было сказать невзначай: "А мы с Юлей вчера слушали Четвертую симфонию Чайковского. Это та, где есть песня "Во поле березонька стояла".
С Андреем было не так. Он брал билеты на балкон и говорил: "Здесь спокойнее". В антракте он даже не выходил в фойе. Он спрашивал:
- Тебе понравилась вторая часть? Правда, хорошо?
А она не отличала первую от второй, ей было скучновато. Она оглядывала тех, что сидели впереди, и однажды ее долго нанимала старушка, которая то и дело клевала носом, а потом интеллигентно оглядывалась, стараясь убедиться, что никто этого не видел. И зачем она ходит сюда? Ведь она не слушает. А я? Я ведь тоже плохо слушаю. Я хожу потому, что он ходит, потому, что ему это надо. Но я ведь далеко отсюда.
- И правда, под музыку она думала обо всем, кроме музыки. Под музыку так хорошо вспоминалось - как она собирала в лесу грибы, как каталась на лодке и как Николай Петрович почему-то сказал ей однажды: "Пейте, пейте молоко, Саша. У вас в Москве нет такого молока, как у нас в Калуге".
Вспомнила вдруг, что не успела отдать в починку туфли, и ужаснулась, что здесь, в этом зале, в такую минуту может думать о каких-то туфлях. Хорошо, что наука еще не дошла до того, чтобы знать, о чем думает человек. А то как бы презирал ее Андрей! Иногда, слушая, он закрывал глаза и лоб рукой, и тогда ей казалось - он не здесь, не с пси.
За что он любит меня? - снова и снова спрашивала себя Саша и с тревогой, осторожно дотрагивалась до его руки. Словно опомнившись, он смотрел на нее прозревшими глазами, улыбался, легонько отвечал на ее пожатие и - отбирал руку, опять уходил в свой недоступный Саше мир.
И вот однажды случилось чудо. В клубе МГУ играл пианист - сухощавый, высокий человек с хмурым лицом.
Он вышел на эстраду, сдержанно поклонился и сел за рояль. Зал слушал рассеянно. Даже Андрей. Саша видела это по его лицу.
- Он плохо играет? - спросила она в антракте. Андрей пожал плечами.
- Никак он не играет. Скучно.
Когда началось второе отделение, пианист осторожно прошелся пальцами по клавишам, и Саша с удивлением услышала то, чего не поняла сначала: рояль был расстроен. Нет, быть этого не может! - подумала она.
И вдруг из задних рядов молодой сильный басок сердито крикнул:
- Позор! Заставлять артиста играть на такой разбитой старой калоше!
Пианист повернул к залу лицо, коротко улыбнулся, еще раз, теперь уже нарочно, тронул ноту, которая фальшивила, - на этот раз ее услышали все, потом взял аккорд, чуть подумал и заиграл. Должно быть, он ощутил добрый ток, который прихлынул к нему из зала, только Саша вдруг услышала, что теперь он играл иначе. И кажется даже, это был другой человек, совсем не тот, что играл в первом отделении. Какой это был человек, Саша не знала, но теперь она слышала его. Кто-то взял ее сердце в руку и сжал. Она услышала музыку и увидела, если можно увидеть, то, о чем рассказывает музыка.
Это был "Карнавал" Шумана. Праздничная пестрая толпа хлынула ей навстречу, и они с Андреем затерялись в потоке карнавальных масок, в потоке мимолетных быстро сменяющих друг друга звуков - нежных и задорных, веселых и печальных. То она кружилась в веселой танцевальной суматохе, то слышала слова признания, то, перестав видеть, думать, крепко переплетя пальцы и забыв обо всем, вслушивалась в мелодию Киарины.
Зал аплодировал долго, горячо. Артист выходил снова и снова, и снова садился за рояль и щедро играл. Да, он возвращал слушателям то, что они нынче подарили ему, то, без чего он вышел в этот вечер к роялю.
С того вечера концерты в консерватории стали для Саши праздником.
Может, я Душечка? - думала иногда Саша.
Вот, например, еще в Калуге, в середине июля, Андрей прибежал к ней с "Комсомольской правдой":
