Мариэтта Чудакова - Не для взрослых. Время читать! (сборник)
А как герой рассказа вообще-то попал на этот склад?
Сам он об этом говорит так: «Мне сказали: в порядке исключения для поощрения».
...Так пожилая тетушка одного моего знакомого спорила с ним о брежневском времени: «И не говори! Все у нас было! К нам на завод каждую осень сапоги привозили! И мы покупали...» – «Тетя Оля! – проникновенно говорил мой знакомый. – Сапоги не на заводе, а в магазине покупать надо – вот как сейчас. Понимаешь ты это?» Но нет, тетя Оля не понимала.
...Рассказ идет к концу. Очумелый от невиданный роскоши – разные колбасы, свежая рыба, шапки (напомню тоже очень смешной рассказ Владимира Войновича «Шапка», в центре которого – жгучее и почти неисполнимое желание героя заиметь хорошую шапку) – все то, чего в семидесятые ни за какие деньги (!) не достанешь, даже отстояв любую очередь, – безымянный (а имени и не надо! Один из десятков миллионов советских людей!) герой рассказа уже и не знает, по какому же из семейных или дружеских адресов эту роскошь отправлять. « – Все! (Лязгает железом.) Сами повезете заказ?
– А что, вы можете?
– Адрес?
– Все положите? Может, я помогу?
– Куда везти?
– На Чехова... то есть на Толбухина. А в другой город можете?
– Адрес?
– Нет, лучше ко мне. Хотя там сейчас... Давай на Красноярскую. Нет, тоже вцепятся. Давай к Жорке. Хотя это сука. А ночью можно?»
И просит боевое орудие для сопровождения и при нем – двух солдат.
Замечателен конец:
« – Мне до вокзала. Там – на платформу, сам охраняю, и – на Север.
– Ты же здесь живешь.
– Теперь я уже не смогу. Не дадут. Плохо – живи. А хорошо... Не дадут» (На складе // Жванецкий М. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 2. Семидесятые. М., 2007. С. 36 – 45).
4
Вот еще семидесятые годы. Впрочем – это могло бы относиться к любым годам.
«Что такое фальшь? Это ложь об отношении к чему-то. "Я рад...", "Вы гений...", "Я с огромным удовольствием..."
Фальшь нельзя проверить, нельзя обратить на нее внимание судьи, друзей. Фальшь можно только почувствовать. Она вызывает бешенство, непонятное окружающим. Все, в том числе тот, кто сфальшивил, говорят: "Ну, псих!"» (Семидесятые, с. 200).
А теперь – о времени Перестройки.
В трогательном письме, которое Жванецкий пишет покойному отцу, стремясь рассказать о том, что тот не успел увидеть, – замечательное описание начала распада Советского Союза. Это – осень 1991 года. Смешно (но сквозь смех явно пробивается слеза) и точно:
«...Мы сейчас все разбились по республикам. Все выставили таможни. Потому что в одной республике нет мяса, в другой нет рыбы, в третьей нет хлеба. И мы хотим знать, где чего нет, и хотим это положение закрепить».
Дальше замечательное (смешное, но, по-моему, не обидное) описание так называемого «национального вопроса» на этом, самом первоначальном этапе:
«Теперь кто в какой народ попал, тот там и сидит. Назначили туркменом – так уж будь здоров. И кто в какой строй попал, там и сидит. Кто вообще в капитализм, а кто в первобытнообщинный. Все с трудом говорят на родном языке...»
В легкой форме, но при этом – без упрощения зафиксированы серьезные, сложные обстоятельства.
Вот описание самого начала 90-х годов. Здесь уже не до смеха.
«Что же такое происходит с нашими людьми? Что же они так дружно собираются на митинги и, страстно перебивая друг друга, кричат:
– Не хотим хорошо жить! Никто не заставит нас хорошо жить! Не подсовывайте нам собственность! Хотим жить без имущества и работать без зарплаты! Пусть за всю жизнь мы накопили шестнадцать рублей и детям ничего не завещаем, кроме рецептов, мы отстаиваем свой гибельный путь и рвем каждого, кто хочет выставить нас из капкана!
– Не трожь! – И лижем стальные прутья. – Не подходи, не лечи! Оставь как было! Нам нравится как было, когда ничего не было, ибо что-то было. Нас куда-то вели. Мы помним. Мы были в форме. Мы входили в другие страны. Нас боялись. Мы помним. Нас кто-то кормил. Не досыта, но как раз, чтобы мы входили в другие страны. Мы помним. Нас кто-то одевал. Зябко, но как раз, чтоб нас боялись. <...>
Наш способ!
Всего жалко, кроме жизни. <...>
Умираем, но не отдаем. Ни цепь, ни миску, ни государственную собачью будку!
Это наш путь! И мы на нем лежим, рыча и завывая, в стороне от всего человечества» (Наш спор // Жванецкий М. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 4. Девяностые. М., 2007. С. 183 – 185).
И вот уже этих наших людей перетащили все-таки с тупикового пути на другой – трудный, но во всяком случае исторический, куда-то действительно ведущий.
Острым, цепким взглядом наблюдает Жванецкий соотечественников в совсем новой для них ситуации. Ну и как?..
«Наши люди.
Они на свободу не потянут. Они нарушать любят.
Ты ему запрети все, чтобы он нарушал. Это он понимает».
И – пояснение:
«Наша свобода – это то, что мы делаем, когда никто не видит.
Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин.
Это и есть наша свобода.
Нам руки впереди мешают. Руки сзади – другое дело.
И команды не впереди, а сзади, то есть не зовут, а посылают.
Это совсем другое дело.
Можно глаза закрыть и подчиниться – левое плечо вперед, марш, стоп, отдыхать!»
И тут же – разъяснение разницы между диктатурой и демократией:
«То, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.
...При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии – поездок и ограблений.
...При диктатуре могут прибить сверху, при демократии – снизу.
...Сказать, что при диктатуре милиция нас защищает, будет некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах заключения» (Вперед назад // Жванецкий М. Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Девяностые. М., 2007. С. 158 – 160).
И, как говорят, с хорошей завистью – о гражданах других стран:
«С детства они не чувствуют государства, а любят страну. Рискуя тавтологией, скажу, уж больно наоборот у нас, уж очень больно наоборот. Страну, что мы любили, заменило государство, его невозможно любить, как бы ты не изворачивался. Нас пугают родиной с какими-то длинными руками, цепкими пальцами, которая тебя достанет, где бы ты ни был. Там любят не родину и не государство, там любят свою страну, и на себе носят ее флаг, и поют ее гимн у костра...» (Не здесь и здесь // Жванецкий М. Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Девяностые. М., 2007. С. 129 – 130).
Конечно, это – по большей части о советском времени. Но явление это, как скользкое пресмыкающееся, переползло постепенно и в новое, постсоветское время.5
И напоследок – о том, что нынче мы называем толерантностью. Стремимся учить этому не только со школы, а даже с детского сада, но не очень-то преуспеваем.
А я предлагаю родителям, воспитательницам и учителям начать вот с этого рассказа Жванецкого. И раз в два-три года заново к нему возвращаться. И вот увидите – мы изменимся к лучшему.
«Чувство национального выбора тонкая вещь. Почему комары не вызывают отвращения, а тараканы вызывают? Хотя комары налетают, пьют самое дорогое, а тараканы просто противные. Противные, отвратные, и все.
Куда бы они не побежали, откуда бы не выбежали, все с криком за ними. А комары... Хорошо, чтобы не было. Но если есть, ну пусть, ну что делать, в обществе все должны быть. Кроме тараканов, конечно.
Тигров любим, шакалов нет. Хотя тигр подкрадется, набросится, разорвет не то что одного, а целое КБ», – так сокращали в советское время (не заметила – как сейчас) «конструкторское бюро», которое было при каждом почти предприятии.
Продолжим цитировать замечательное рассуждение Жванецкого. «А шакал? Кто слышал, чтоб кого-то разорвал шакал? За что мы его ненавидим? Противный. Да. А тот красавец полосатый – убийца, это доказано. И еще на территорию претендует. Ничего, пусть будет среди нас. А шакалов гнать.
Где логика?» – вопрошает нас всех Жванецкий. Резонно, правильно, по делу вопрошает.
И продолжает спрашивать – очень даже, как выражаются сегодня, «в тему»:
«Шакал разве виноват? В своем обществе он разве противный? Он такой, как все. Это когда он попадает в другое общество, там он кажется противным».
Ах, какие же умные, точные суждения!..
«...Но если мама смотрит на себя в зеркало или на своих детей, разве они ей кажутся противными, как нам? Или она себе в молодости казалась ужасной? С горбом, клыками, какая есть на самом деле. Да нет. Нормальная».
А вот и о том, как другие (хотя бы и шакалы) смотрят на нас самих:
«Им тоже противно, что мы торчим вертикально, шерсть носим только на голове. А вместо клыков протезы. И подкрасться толком ни к кому не можем. А падаль едим так же, как они, и еще ее варим для чего-то. А очки? А животы? Мы очень противные в обществе шакалов. Я уж не говорю о том, что разговор не сумеем поддержать».
И под конец – вывод. Целиком в духе Жванецкого – не крикливый, совершенно спокойный, но пронзительный по своей этической насыщенности: «У всех есть и нежность, и любовь, и страдания.
Так что в национальном вопросе нужно быть очень осторожным» (Этнические конфликты // Жванецкий М. Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Девяностые. М., 2007. С. 131).
