Н. Кальма - Книжная лавка близ площади Этуаль
— Откуда все это известно? — Я оторопел. Уж слишком все было хорошо налажено.
— Проф. тебе все объяснит. Сейчас не до разговоров.
* * *О самосохранении и "шкурном" вопросе. Когда петлял по парижскому предместью, чтобы сбить со следа, если за мной все-таки слежка, услышал, как возле бистро кто-то сказал: "Если дорожишь своей шкурой, то…" Дальше я не слыхал — заговорили шепотом. Говорил тип в залихватской фуражке и галифе. Явно угрожал второму. Тот был маленький, жалкий, в обтрепанном пальтишке. Навела меня эта фраза на мысль: дорожу ли я своей шкурой? То есть дорожу ли настолько, чтобы ради шкуры пойти против убеждений, против чести?
Кажется, все-таки нет. Уже много было за эти три года "шкурных" моментов, мог бы сдать. Например, у следователя или при стрельбе в Париже. Вот сейчас тоже, когда нависла опасность… Смотрю на себя со стороны, даже интересно: "А что из всего этого выйдет?" Или: "Что со мной они сделают?" В общем, вполне сторонний подход.
Но можно ли на этом основании заключить, что храбрый? Кажется, нет. Скорее, отсутствие чего-то нормального в организме или в психологии чувства самосохранения, или расчета, или просто равнодушие к собственной судьбе. Но ведь жизнь-то я люблю, люблю до страсти, люблю людей, траву, деревья, солнце, музыку, книги… Люблю кожей, умом, зрением — всеми пятью чувствами.
Интересно, что сказала бы обо всем этом Лиза. Лиза. ЛИЗА. Хочется без конца писать ее имя. Но довольно.
* * *Общий совет у О. Решается судьба передатчика и моя. Я вроде как при нем. Ну, все равно! Г. С., майор и О. - все четверо согласились перебросить меня и передатчик в партизанский район южной зоны. В качестве сопровождающей (так полагается у подпольщиков) поедет Н. Она сама, оказывается, вызвалась ехать. Обстоятельство осложняющее. Не было бы его, прыгал бы до потолка. Иду в партизаны! Ура!
Поезд Париж — Тулуза через Бриё. Битком набитый вагон. Рядом с Н. чемодан, тоже битком набитый. Передатчик и три красивые аккуратные бомбочки, бог весть как раздобытые О. "Это наши подарки маки", — скромно сказал профессор, вручая все это нам в дорогу. Н. принаряжена, на мне впервые за три года — приличный синий костюм, принесенный с улицы Лурмель. У обоих — художественно сфабрикованные документы. Блокнот тоже едет очень привык к нему, скучаю, если день не удается что-то в него вписать. Решил — в случае тревоги выбрасываю в окно. Все записи по-русски, переводчика найти не так-то легко, да и кто будет интересоваться выброшенной потрепанной книжкой?
Н. наклоняется ко мне, снимает пушинки с костюма, что-то шепчет. Толстая француженка улыбается нам:
— Вы муж и жена или брат и сестра?
Меня просто кипятком обдало. Н., вся красная, отвечает:
— Дени мой брат, мадам.
Толстуха очень довольна:
— Ага, то-то вы оба так похожи. Не близнецы?
— Нет, мадам.
— А у моей сестры близняшки. Мальчик и девочка. Такие ангелочки восторг! Зовут Анри и Анриетт.
Толстуха заводится надолго. Я не слушаю. Думаю о своем. Внезапно крики: в поезде кого-то выловили, кто-то спрыгивает на ходу. Вслед три-четыре выстрела.
— Обход! Проверка документов!
— Боши! Боши!
— Господа, они обыскивают даже вещи. А если везешь продукты семье, это тоже запрещено?
— Неслыханно! Самоуправство!
Обход приближается с двух сторон. На площадках — солдаты с автоматами. Первая мысль — выпрыгнуть из вагона на ходу. Переглядываемся с Н. Невозможно. Взорвемся не мы одни. В поезде много детей. Остается ждать. Вот он, "шкурный момент". Блокнот мой наготове. Как только покажется фашистская морда, вышвыриваю. Хочется написать напоследок лирич…
* * *Даня не успел. Они показались неожиданно — двое с разных концов вагона. Два купе (в том числе Данино) были как раз посередке и последние в их осмотре. Оба немца молодые, лощеные, в форме СС. Возможно, разыскивали кого-то определенного. Всматриваются в лица. Долго оглядывают толстуху, хотя с первого взгляда ясно, что это добродетельная мать большого семейства. А может, маскировка? Во всяком случае, ее документ изучают долго. Потом — к Николь и Дане:
— Куда следуете?
— В Тулузу, к родственникам.
Они не спрашивают к кому, их это не интересует, но Даня торопится их предупредить. Немец бегло просматривает документы Николь и Дани и возвращает. Физиономия у него кислая. Видно, надоело рыскать по всему составу. Он спрашивает по-немецки второго:
— Вы уже осмотрели их вещи?
— Нет еще, господин лейтенант.
— Тогда приступайте.
Второму немцу тоже лень копаться во всех этих колбасах и домашних печеньях, которые французы везут в подарок оголодавшей родне. Он наугад ткнул пальцем в чемодан Николь. "Зачем, ах, зачем она поставила его на самом виду!" — тоскливо мелькнуло у Дани.
— Что у вас здесь, мадемуазель?
Даня прикинул: если прыгнуть на того, что пониже, можно сдавить ему глотку, возможно, даже придушить…
Николь чарующе улыбнулась:
— Бомбы, мсье. Показать вам?
Лейтенант презрительно морщится:
— Неоригинально, мадемуазель. Придумайте что-нибудь поновее, а главное — поостроумнее. Уже трижды в этом поезде нам отвечали точно так же и показывали сыры. А еще говорят, что вы, французы, славитесь своим остроумием!
Лейтенант был так задет, что хотел уколоть эту долговязую француженку как можно больнее. Николь раздувает ноздри. Говорит вызывающе:
— Нет, вы все-таки заглянули бы в чемодан. А вдруг там и правда бомбы…
— Кушайте их на здоровье сами, — сухо отвечает лейтенант, и оба немца с достоинством покидают купе.
Даня, закусив губы, смотрит на Николь. "О, чертовка, нахалка, отчаянная голова, погоди, дай срок, я с тобой рассчитаюсь, клятву даю!" грозят его глаза.
Николь внезапно роняет голову на его плечо, хлюпает по-детски.
— Нервишки! — презрительно кидает Даня, но плеча не отнимает.
— Бедняжечка моя, не плачьте! Они ушли, эти животные, не плачьте же, милочка! — причитает над Николь толстуха.
2. БУДНИ МАКИ
— Девчонок в отряд не берем, — категорическим тоном сказал капитан Байяр.
— А я вовсе и не девчонка! — запальчиво возразила Николь.
— Кто же ты тогда?
— Подпольщица. Член парижской группы Сопротивления. Работала связной. Кроме того, в нашем книжном магазине была явка. Нас с сестрой знают во многих районах Парижа. Неужто Гюстав в том письме, что я вам привезла, не написал об этом? Тогда можете спросить вот его. — Николь ткнула пальцем в Даню.
Он поспешил ей на помощь:
— Это все правда, господин капитан. В Париже мы вместе работали в группе Гюстава. В книжной лавке сестер Лавинь мы все собирались, как в штабе организации. А в последнее время Николь помогала нам в работе с радиопередатчиком. Она очень точная, исполнительная, на нее вполне можно положиться.
— Та-та-та! "Исполнительная", "точная", "можно положиться"! передразнил его Байяр. — А история с бомбами в поезде, которую вы мне рассказали, — ее тоже сюда прикажешь приплюсовать?! Бравада, девчонство вот как это называется! Настоящим подпольщикам это не к лицу! Впрочем, может, тебе это понравилось? — Байяр пронзительно глянул на Даню. Потом, заметив, что оба новичка понурились, вдруг смягчился: — Ну ладно, не будем про это, русский. Неплохо, что ты за нее так заступаешься. Значит, ты надежный друг. Вот что. Во-первых, я не господин, а товарищ. Старый друг Гюстава еще по заводу "Ситроен" (я там монтажником работал). Во-вторых, можешь говорить мне "ты", как коммунист коммунисту, я ведь член партии еще с тысяча девятьсот тридцать шестого, с испанской войны. В-третьих, твою Николь мы пристроим к делу. Но не у нас, а в городе. Здесь мы живем в тяжелых условиях, занимаемся военной учебой, ей будет трудно, да и помочь она нам не сможет. А в Альби у меня есть дружок Риё — у него старая гостиничка "Святой Антоний" и при ней ресторан. Сам Риё уже давно в Сопротивлении и чем может помогает нашему отряду. Вот к этому святому Антонию мы и отправим твою Николь. Для чего? А вот для чего. У Риё часто останавливаются и столуются немецкие офицеры… Ты знаешь немецкий? — уже прямо обратился он к Николь.
— Достаточно, чтобы понимать, — буркнула она, все еще борясь с краской, залившей ей щеки, шею и даже уши. "Твоя Николь", да еще дважды! Как это вынести?!
— Отлично! Это нам и нужно. Будешь передавать нам, если услышишь что-то полезное. Риё уже несколько раз "наводил" нас на бошей, и очень удачно. Мы ему регулярно звоним по телефону, но телефону, сами понимаете, доверяться нельзя, даже если говоришь условным языком. А сам Риё хромой, ему до нас трудно добираться. Вот теперь и будет у нас молодая связная… Подойдет это тебе, подпольщица? — улыбаясь, спросил Байяр.
Николь молча кивнула. Капитан по-своему объяснил ее молчаливость.
