Николай Дубов - Сирота
— Пусти, я сам, — сказал он, отстраняя Симу.
Он начал считать и, так как очень боялся ошибиться, несколько раз ошибался, злился и начинал считать заново. В другое время он не упустил бы случая набить себе карманы, теперь же думал только о том, как бы не сбиться со счета. Счет оказался правильным. Никто не обратил на это внимания, но Валерий чувствовал себя героем и горделиво поглядывал на Киру.
Дежурный — вроде начальства, хотя и временного. Валерию нравилось всюду ходить и наблюдать, чувствуя, что он старший.
В комнате для занятий малыши решали примеры и на все лады писали, как мама дает Маше кашу и Маша кашу ест. Слава уже покончил с Машей, которая без конца ела кашу, и, высунув от усердия язык, рисовал на обертке букваря звезду. Звезда получалась кривобокая. Слава старательно подправлял, но она все больше кособочилась. Старших ребят в комнате не было, и Валерий не удержался.
— Уроки делай! — начальственно сказал он Славе.
— Я уже.
— Что — уже? А ну, покажи!
Слава готовно открыл тетрадь, но сидящая рядом Люся сказала:
— А чего это ты будешь смотреть? Ты не учитель!
— Я дежурный, а это все равно что учитель!
— Тоже — учитель! А у самого двойки да тройки…
Малыши засмеялись: все знали, что его то и дело пробирают за плохие отметки.
— Ты поговори! — вспыхнул Валерий. — Вот я тебе… Вот ты у меня…
Он хотел ее застращать, даже вздуть… Но вместо этого сорвал повязку дежурного и побежал к Людмиле Сергеевне.
— Нате! — бросил он повязку. — Не буду я дежурить!
— Почему?
— Не хочу!
— Но почему?
— Раз не слушают, так и не хочу!..
— Кто тебя не слушается?
Признаться, что на смех его подняли самые маленькие, было стыдно.
Валерий уже пожалел, что прибежал: сейчас директор начнет про все допытываться и, конечно, допытается… Людмила Сергеевна допытываться не стала.
— Не капризничай. Надень повязку и кончай дежурство. Сейчас не слушают, потом привыкнут… Ты думаешь, авторитет приобрести просто?
Его заслужить надо!..
Несколько дней Валерий ходил мрачный. Потом пришел к Людмиле Сергеевне и сказал, что потерял дневник и пусть ему выдадут новый.
— Как же ты потерял? Где?
— Не знаю.
— Ты поищи как следует — может, он найдется.
— И искать не буду! На кой он мне…
— То есть как — не будешь?
— Пускай новый дают, а старый искать не буду!
— Но там же отметки.
— Ну и пусть! Нужны они мне…
— Как — не нужны? Нет, здесь что-то не так!
— А что не так? Не хочу я старый, и все… Пусть тогда совсем без дневника.
— Что за выдумки? А ну, посмотри на меня. В чем дело, Валерий?
Валерий шмыгнул носом, но головы не поднял.
— Не хочу я… Какой у меня может быть авторитет, когда там такие отметки?..
Он еще ниже опустил голову. Людмила Сергеевна порадовалась, что он не видит ее улыбки. Бедный малый! Там сплошь плохие отметки, и вот.
Валерий — Валет! — уже не мог с этим мириться: жизнь начиналась заново…
— Хорошо, — серьезно сказала Людмила Сергеевна. — Я попрошу, чтобы тебе выдали новый дневник. — Теперь она не сомневалась, что старый вовсе и не потерян, а попросту уничтожен. — Но больше не теряй, а главное — опять не испорти его плохими отметками…
Валерий стрельнул в Людмилу Сергеевну повеселевшими глазами и убежал.
Он не давал никаких обещаний, честных слов, да с него их никто и не требовал, но жизнь действительно начиналась заново. Он привык к тому, что его ставят ни во что, и даже гордился этим: он не был похож на других. И он заботился о том, чтобы эта непохожесть не забывалась: дурачился, уроков не учил, непрестанно задирался. Его ругали, стыдили, и он принимал это с удовольствием, потому что какая ни на есть, а это была слава.
И вдруг оказалось, что внимание к себе можно привлечь не только этим. Оказалось, он ничуть не хуже других — "всяких задавак": может дежурить, командовать, и его слушаются так же, как и других. А старшинствовать и командовать ему чрезвычайно нравилось. Жизнь начиналась заново, и в ней все должно быть новым. Если бы было возможно, Валерий сменил бы даже кожу. После очередного медосмотра Людмиле Сергеевне рассказали, что Белоус чуть ли не со слезами требовал, чтобы его лечили — свели татуировку. В давние, безнадзорные, времена ему вытатуировали на левой кисти имя, и так как татуировщики были в грамоте не очень сильны, имя было без «и» краткого, и получилось как бы на французский лад: «Валери». На груди тоже была татуировка: морской якорь обвивала длинная, похожая на спиральную пружину змея. Одни завидовали ему и с восхищением смотрели на татуировку, другие смеялись над малограмотной вывеской на руке, над якорем и змеей и называли Валерия моряком с потонувшею корабля. Теперь Валерий был бы рад избавиться от татуировки, но снять ее можно было только с кожей.
Жить по-новому Валерий начал с таким рвением, что его приходилось сдерживать то Мите, то самой Людмиле Сергеевне. К месту и не к месту он делал другим замечания, выговоры, требовал дисциплины, грозился поставить вопрос на совете отряда и так всем надоел, что на совете поставили вопрос о нем самом. Опять, как прежде, он стоял перед всеми у стола, красный от стыда, и все по очереди "вправляли ему мозги", чтобы не заносился, не задавался и не корчил из себя начальника.
Валерий перестал приставать с замечаниями, но ударился в другую крайность: он решил стать оратором. То ли зависть к товарищам, которые так складно ругали его на совете, то ли пробудившееся тщеславие выталкивали его вперед на каждом собрании, заседании, и он произносил речи. Это были ужасные речи. Если очистить их от бесчисленных "вот", "значит", "такое дело" и бесконечных повторений, любую его речь можно было уложить в две-три фразы, но он говорил и говорил, пока его не лишали слова и силком не усаживали на место. Ребята смеялись над ним, он, и сам посмеивался, но упрямо повторял:
— Ладно, смейтесь! Буду говорить, пока не посинею, а все одно научусь…
Собрания в детдоме были не часты, там ораторский зуд Валерия сдерживали, и он отводил душу в школе. По любому поводу он поднимал руку и «отрывал» речи. Они были бестолковы и бесконечны. Ребята хохотали, и, если бы не вожатый, Валерию не удавалось бы их заканчивать. Старший вожатый Гаевский строго одергивал ребят и даже ставил Валерия в пример: вот раньше он хулиганил, а теперь становится настоящим активистом. Ребята, ухмыляясь, переглядывались, а Валерий ликовал: наконец его оценили, и не кто-нибудь, а сам пионервожатый!
25
Ребята пристрастились к газетам.
Разбитые гоминьдановцы откатывались под натиском Народно-освободительной армии. Уже были освобождены Мукден, Гирин, Чанчунь. Народные войска овладели проходами в Великой китайской стене, вступили в Северный Китай и вплотную подошли к Тяньцзиню. Бойцы Народно-освободительной армии знали, что за каждым их шагом с волнением и радостью следят и шанхайский ткач, и кантонский кули, и не знающий ни одного иероглифа пастух Синьцзяна. Но они не подозревали о том, что за двенадцать тысяч километров от них есть город на берегу Азовского моря, а в нем — небольшой детский дом, в котором каждая их победа, каждый шаг вызывали ликование и восторг.
На одной из читок ребята поставили Ксению Петровну в тупик своими вопросами. Они хотели понимать все, что написано в газете, и знать больше, чем в ней написано. Отрывочные газетные телеграммы, в которых мелькали трудные китайские имена и названия, будили жадное любопытство, но не могли рассеять незнание.
Ксения Петровна пообещала через несколько дней провести специальную беседу. Она обегала библиотеки и знакомых, собирая книжки и статьи о Китае, разыскивая карты и картинки, и потом рассказала ребятам все, что смогла узнать о самой древней цивилизации и самой многочисленной нации мира, об удивительном китайском народе, не знающем меры таланту и трудолюбию. Она рассказала о боксерском восстании, о Сунь Ят-сене и революции, о контрреволюционном перевороте Чан Кай-ши, о Великом походе на север революционных войск, о борьбе партизан против японских захватчиков, о клике Чан Кай-ши, которая отдавала страну американским империалистам в обмен на пушки и танки, и о том, как свежий ветер, поднятый коммунистами, превратился в грозную бурю народного гнева и выметал теперь из Китая империалистов и гоминьдановцев.
Беседа продолжалась два часа, а закончившись, началась снова: слушатели узнали много, но хотели знать еще больше.
— Ребята! — взмолилась наконец Ксения Петровна. — Так же нельзя! Я не министр иностранных дел и не профессор, я не могу все знать. Давайте изучать вместе! Каждый пусть читает все, что сможет найти о Китае, а потом рассказывает остальным. А в комнате для занятий устроим специальный уголок. Сделаем большую карту и будем отмечать положение на фронтах. Интересные сообщения и картинки тоже будем вывешивать…
