Фрида Вигдорова - Любимая улица
Взгляд ее полетел над головой ребенка к дверям. Митя тоже посмотрел туда. На пороге стоял человек с портфелем в руках. Он смотрел на Сашу, и лицо его выражало безграничное удивление. Но он тотчас захлопнул, закрыл свое лицо, оно стало чуть надменным. Он перевел глаза на мужчин и выжидающе посмотрел на Королева.
- Познакомьтесь, - сказал хозяин, - это мой товарищ. Мы росли вместе. Андрей, а мы с Александрой Константиновной вместе работаем. Мой первый помощник, правая рука.
- Поливанов, - сказал Митя.
- Репин, - ответил вошедший. На минуту стало тихо.
- Так вот он - Федя! - сказал Репин, отвернувшись от Мити. - Здорово вырос. И становится все больше похож на тебя. И раз так...
Он вынул из портфеля заводной автомобиль, извлек из кармана ключик, завел грузовую машину и пустил ее в путь. Маленький зеленый грузовичок бежал почему-то не по кругу, как ему полагалось, а мчался по прямой, потом вдруг
Сворачивал, начинал кружиться, почти танцевать. Все смеялись.
- Нет на тебя милиционера! - сказал доктор, обращаясь к машине.
Федя замер от счастья.
Едва грузовик останавливался, он умоляюще просил:
- Еще! Еще!
Репин послушно крутил своим волшебным ключиком, и грузовик снова мчался по прямой, по кругу, сворачивал, вертелся и вдруг, наткнувшись на стенку, растерянно останавливался. Первым опомнился Королев:
- А теперь спать! Скажи дяде спасибо, об этом мы в горячке забыли, и спать!
- Нет, нет, еще! - повторял Федя. - Ну, пожалуйста! Еще один маленький разочек!
- Машина ляжет вместе с тобой, - сказала Саша, и он тотчас смирился, прижал машину к груди.
Доктор увел его к соседке и, уходя, сказал:
- Андрей! Действуй!
- Действовать, по-видимому, означает вот что...
Он взял водку, быстро откупорил ее и тотчас наполнил рюмки.
- За что же мы пьем? - задумчиво спросил он.
- За счастье! Его всем надо много! - сказал хозяин, возвращаясь.
- Или хотя бы чуток, каждому понемногу! - улыбаясь своей странной улыбкой, сказал Репин.
Они чокнулись. "Когда чокаешься, надо смотреть в глаза", - вспомнила Саша и посмотрела в глаза Репину. Его глаза, не изменив выражения, вспыхнули улыбкой приветствия.
"Здравствуйте, Саша", - сказали эти глаза.
"Здравствуйте!" - ответили глаза Саши.
Поливанов закашлялся над своей рюмкой.
- Ну и ну! - сказал Королев. - Не ожидал! Поперхнуться первой рюмкой. Это я виноват! Не предупредил, какие есть установки на этот счет. Первое: не пей натощак. Второе: пей и закусывай! Саша, будьте за хозяйку, угощай
Те! А последнее правило самое трудное: пей и знай меру! Андрей, у тебя какая мера?
- Я - без меры.
- А вы, Саша?
- Без меры!
- Ну, а вы, Дмитрий Александрович?
- Видимо, для оригинальности мне надо сказать, что я знаю меру, и я ее действительно знаю. А вы, доктор?
- Мне полагается знать. Я - руководитель! Я - начальство! Сашенька, сделайте милость, изобразите Прохорову!
- Господи, что это она вам на ум пришла? В такую хорошую минуту!
- Она мне всегда говорит: "Вы - начальство, вам лучше знать!" Ну, изобразите!
Саша секунду подумала, нахмурясь. Потом растянула губы в улыбке - и эти улыбающиеся губы при хмурых глазах вдруг и в самом деле напомнили Прохорову.
- Зачем мне дети? - сказала Саша наставительным голосом. - Вырастут хулиганами. Или пьяницами. Знаем мы теперешнюю молодежь. Я никогда ни у кого не занимаю, вот и у меня не просят. Жить надо по средствам. Вы, Дмитрий Иванович, начальство, вам лучше знать. Вы вот все привечаете сестру Поливанову, а что вы в ней нашли? Грубиянка и чересчур о себе воображает. Все смеялись. Не меняя выражения лица, тем же сладким и наставительным голосом Саша продолжала:
- Здравствуйте, Александра Константиновна! Ходят слухи, вы во врачи решили податься! Ну что ж, большим кораблям, как говорится, большое и плавание! Ах, срезались? Да, да, слыхала! У вас, говорят, все троечки и только одна двойка? Так уж надо было руку найти, похлопотать. Уж разве некому похлопотать?
- Не надо! - сказал Репин. - Будет вам!
- Нет, но ты не понимаешь, до чего это похоже! Вылитая Прохорова.
- Я понимаю. Но я не могу, когда Саша... Александра Константиновна говорит этим голосом и улыбается этой улыбкой.
- Саша, успокойте его и придите в себя! - сказал Королев.
Саша засмеялась.
"Кажется, пора домой", - подумал Поливанов. Репин встал, подошел к радиоприемнику и стал что-то искать. Королев повернулся к Мите:
- Мы, с Андреем вместе росли. Ну, и чего скрывать, вот Саша знает, сначала были в детдоме для трудных.
Он говорил с Митей так, будто век его знал. Да, было, было, все было! Ненавидели друг друга, врагами считались. А потом... Да разве расскажешь! А теперь, пожалуй, у него здесь, в Москве, нет человека ближе, чем Репин.
Саша слушала жадно. Она очень хотела спросить - как это было: сначала враги, потом друзья? Ей хотелось спросить, она подняла глаза и споткнулась о Митин взгляд: внимательный, злой, испытующий.
- Нам пора! - сказал он. - Завтра вставать чуть свет. Я еду в командировку.
Поливановы шли по улице и опять молчали. Но это было новое молчание, у каждого свое. Саша думала: "Какое чудо! Разве бывает так? Думать - никогда больше не увидишь человека, и вдруг! Нет, бывают, бывают чудеса. Нет, открылась дверь - и вот..."
- Ты знала прежде этого Репина? - ворвался в Сашины мысли Митин голос.
- Знала! - счастливо ответила Саша.
- Так почему же он представился как незнакомый? К чему этот маскарад?
- Какой же маскарад? Он просто назвал свою фамилию, а я ее прежде не знала.
- Ах, вот как! - словно обрадовавшись, подхватил Митя. - Прекрасно!
- Митя, - сказала Саша, останавливаясь, - ты сказал нынче, что у тебя есть мера. А юмор?.. Юмор у тебя есть?
Молча, нахохленный и злой, он шел рядом с ней по улице. Молча вошел он в их общую комнату, молча глядел, как она расставляет свою раскладушку, призывал на помощь юмор, но юмора не было: исчез бесследно, ушел, как вода в песок.
Где его возьмешь, этот юмор, который позволил бы все стерпеть? И все понять - в себе и в другом?
Почему я молчу? - думала Саша. Потому, что он молчит. Ведь мне нечего ему сказать. Я могу только спросить - что случилось? Но зачем я буду спрашивать - разве я не знаю, разве не вижу?
Нет, не правда. Я молчу, чтоб не услышать страшного слова. Пока я не спросила, еще есть надежда. Я еще могу верить, будто это ошибка, и если бы он пришел сейчас и сказал: "Я не могу без тебя", я бы все забыла. Пусть войдет и скажет: "Я люблю тебя..." Нет, даже не так. Пусть скажет: "Я соскучился..." Пусть ничего не скажет. Пусть пойдет, поглядит... и я все пойму, и все забуду, и никогда ни о чем не спрошу. Где же твое самолюбие? Помнишь, как ты сказала Оле: "Плюнь, забудь, уйди". Ох, как легко советовать! Что она ответила? Она ответила: "А ты знаешь, как возвращаться в пустую комнату? А ты знаешь, как оно - идешь по улице, глядишь на свое окно, а там темень..." Но ведь в моем окне - свет. За моим окном - дети.
Но зачем же врать себе, ведь ты знаешь, он больше тебя не любит, потому что нельзя любить двоих. Ты это знаешь. Уйди. Забери детей - и уйди. Чего ты ждешь? Ведь это унизительно - ждать. И чего? А почему он не уходит? Жалеет? Кого - меня? Детей? Нас? Как страшно додумывать.
Эта боль не похожа ни на какую другую. Ее нельзя ни с кем разделить, ни один человек на свете не может тебе помочь. На минуту тебе покажется, что прошло, - а потом все сначала.
А может, я все это придумала? Он рассердился на меня тогда, в театре, и поэтому молчит, потому что в самом деле... Ах, как хочется утешить себя любой ценой: обманом, бездумьем! А если то, что у него с ней, - дружба? Почему ты этого не можешь понять? Не могу. Наверно, другая, умная, великодушная, поняла бы. И не страдала бы. Но я не умею.
Но что бы ни было, что бы ни было, разве могла бы я когда-нибудь поверить, что он может быть таким? Почему он не освободил меня, не сказал мне сразу? Вот полюбила бы я кого-нибудь. Ведь я бы ему сразу сказала. Я не могла бы глядеть, как он мучается, пожалела бы и сказала.
А может, он жалеет и поэтому не говорит? Вот он вернется сегодня - и я спрошу. И мы поговорим как люди. Потому что так, как сейчас, я больше не могу.
- Чего ты там ровно маятник? - доносится из соседней комнаты голос Анисьи Матвеевны. - Ходит, ходит - взад-вперед, взад-вперед... Пошла бы сюда, напилась бы с детьми чайку.
- Мама! - зовет Катя. - Мама, иди к нам! Они сидят за столом и ужинают. Перед Катей тарелка с
Оладьями. Анюта уже пьет чай.
- Мама, - говорит Катя, - давай рассуждать трезво, если Бог есть, то где же он находится, на Марсе, что ли?
- Замолчи, балаболка, Бога не трогай, - сердито ворчит Анисья Матвеевна.
- Мама, - говорит Катя, - я сегодня была в Серебряном переулке. Там ужасная новость: тетя Леля и дядя Юра разводятся. Ты подумай, подумай, тетя Леля уехала и забрала Толю и Петю с собой. Как же дядя Юра один? Разве можно так делать. Я ее не люблю, она злая.
Саша поднимает глаза и встречается с Аниными глазами - испуганными и испытующими.
