Людмила Пивень - Ферма кентавров
Шаркала метла — конюх подметал центральный проход. Жеребец, баловался: обнимал меня шеей, прижимая к боку, — я, стоя в этом кольце, разбирала на пряди короткую гривку и думала: всё же наверное, повезло, что я осталась без родителей. Если бы я не попала в детдом, меня бы не нашёл Владимир Борисович и у меня бы не было Боргеза.
Это же так здорово, когда тебе радуются при встрече! Радуются просто потому, что ты пришла, радуются потому, что ты есть на свете. Люди так радоваться не могут, все девчонки и пацаны в нашем классе ругаются с родителями. Ведь стоит появиться дома, сразу начинается: «А ты сделал то? А ты сделал это? А почему в твоей комнате свинарник? А что ты получил? Покажи дневник! Ах ты лентяй, урод, горе моё, скотина!» Даже «здравствуй!» не говорят, когда домой дети приходят…
Боргез отпустил меня, сделал круг по деннику, потом ухватил зубами за куртку на плече. Нежничал. Это был обычный утренний ритуал — он берется за одежду, аккуратно-аккуратно, самыми кончиками резцов за крошечную щепотку ткани, и вытягивает шею, повисая на мне всей тяжестью головы. Я при этом должна почёсывать его морду, и он прикрывает глаза, опускает в стороны чуткие уши и наслаждается.
Сегодня вообще-то времени не было, но Борьку обижать не хотелось. И, прогнувшись назад — голова-то у лошади не маленькая и совсем не легкая! — я осторожно чесала мускулистые щёки-ганаши, коротенькую шёрстку на переносье и под чёлкой.
— Бо-орька ты мой золотой, у-у-у, мой ты хромоногий… — напевала я по человеческой привычке, но вполне могла бы и молчать. Сейчас мы с Боргезом думали вместе и были рады друг другу, тёплому утру, свежей соломе, уже постеленной конюхом на пол отбитого* денника.
— Виннифре-ед…
— Бая, Бая, Баяни-ист…
— Змею-юка моя!
— Руби-ин, Ру-убик!
В конюшню вошли наши. Тоже заглянуть к своим лошадям перед школой. А мне было пора. Я хотела до уроков купить газету с телепрограммой. Обычно у нас газеты приносит тётя Оля, но вдруг она в этот раз забудет или пойдёт в киоск слишком поздно, и всю программу раскупят. Очень бы не хотелось пропустить передачу Денисюка, надо же увидеть, как я выгляжу со стороны… И ещё, я на сто процентов была уверена, что Денисюк хотел мне что-то предложить — например, в другой передаче сняться, — но тут оператор начал ему показывать, что время ехать. Поэтому если даже на следующей неделе наша ферма в передачу и не попадёт, всё равно я хотела посмотреть «Островитян», чтобы понять, какой человек этот Кирилл Денисюк.
Я отцепила Боргеза от куртки. Он попытался снова прикусить её, но я отстранила его морду, затёрла ладонью влажное пятнышко на джинсе, вышла из денника, подхватила с полу свою сумку-рюкзак — и вперёд с песней!
Когда я бежала вниз по дороге, мне хотелось на самом деле запеть. Над яблоневыми и грушевыми садами в долине стояла тонкая белая дымка, а здесь, на горе, воздух был прозрачен и чист. Дорога передо мной искрилась — блестели на солнце камешки, выступающие из старого асфальта. Казалось, чтобы полететь, надо только посильнее оттолкнуться, и пару раз я прыгнула вверх на бегу — по этой дороге никто не ездит и никто не увидит, как я прыгаю, будто первоклашка.
Не полетела. Но всё равно было здорово.
В село я вошла хоть быстрым, но вполне приличным шагом. Чтобы купить газету, пришлось свернуть с обычной дороги в школу, газетный киоск стоял на трассе Севастополь — Симферополь. Ну, «газетный» — громко сказано. Это раньше, до перестройки, в нём действительно продавали только газеты и журналы, до сих пор сохранилась вывеска «Союзпечать». Сейчас киоск взял в аренду татарин Сервер и продаёт всё то же, что обычно продают в коммерческих ларьках — пиво, ром-колу, минералку, шоколадки, жвачку, — но и газеты у него бывают тоже. Особенно по четвергам и пятницам, когда печатают программу на неделю.
Мелочь я нащупала в кармане заранее.
— Здравствуйте!
— Здравствуй, конница! — Сервер не слишком похож на татарина, он светловолосый и голубоглазый. — Чего желаешь?
— У вас есть программа?
— «Теленеделю» бери!
Ага, самую дорогую газету! У меня на неё и денег не хватит.
— А «Крымская Правда» есть?
— Всё купили, конница! «Крымское Время» дешёвое бери!
Ничего оно не дешёвое, пятьдесят копеек… Я сосчитала мелочь на ладони — хватало впритык.
— Давайте.
До звонка оставалось десять минут. Я решила, что успею, и на ходу развернула пачкающиеся чёрной краской страницы — не терпелось посмотреть, когда выйдут «Островитяне».
…Так бывает всегда — после неприятности обнаруживаешь, что стоило за минуту до неё поступить чуточку по-другому, и не случилось бы ничего плохого.
Вот и сейчас, шла б я как нормальный человек, не читала на ходу — и заметила бы вовремя компанию Крапивихи. И обогнула бы стороной. А так обратила внимание на окружающую среду только после того, как услышала:
— О, бабы, вот и наша богатенькая Буратинка идёт!
И даже когда услышала, не поняла, что это говорят обо мне. А уж потом не понять было трудно, меня схватили за плечо и дёрнули так, что листы газеты полетели из рук.
— Стой, малая, потом почитаешь!
Поймала меня сама Тонька, её подружки стояли вокруг и веселились.
Про Тоньку Крапивину в селе пели песенку:
— Тонька-потаскушка,
Плюнь мне в ушко!
Но пели за глаза. В Крапивихе росту где-то метр девяносто, она сильнее многих мужиков. И, представьте, такая тётя учится в школе! В одиннадцатом классе. Правда, она редко раньше второго урока появляется, но учителя всё равно ей двоек не ставят, прогулов не отмечают, чтобы на второй год не осталась.
О Тоньке рассказывали много разного. Говорили, будто спит со всеми без разбору и притом за деньги. Говорили, будто пьёт всё, что горит. Будто врагам своим тайно пакостит или вполне явно избивает и «включает счётчик», то есть говорит, что ей должны и требует деньги. А ещё рассказывают, что она вместе с такими же подружками одну девчонку, которая их не послушалась, поймали и бутылкой от «Пепси-Колы» изнасиловали. Нас она раньше никогда не трогала. Может, потому, что мы в школу — вместе, домой — вместе, да и вообще редко с ней пересекаемся.
И тут — надо же так влипнуть! Я была уверена, раз меня поймали, то ничего хорошего ждать не приходится, и попыталась нанести мысленный удар. Как Верка как то раз, ночью.
Не вышло. Лапы Крапивихи не разжались, никуда она не побежала, вместо этого спросила:
— Ну что, Буратинка, дашь денежек тётям на опохмелку?
Я с отчаянием вспомнила — деревенские считают, что у нас полно денег. Ведь Владимир Борисович и Костик, его компаньон, арендовали целую ферму и платят работникам вовремя зарплату.
Эх, была б со мной Машка! Я рванулась в сторону, но Крапивиха цепко ухватила меня за шею сзади и сдавила так, что я чуть не умерла.
— У-ты какие мы смелые! — насмешливо протянула она. — Ну-к, бабы, посмотрим, что у нашей Буратинки в загашничке…
Я вспомнила тренировки с Машкой и попыталась достать Крапивиху ногой. Не достала. В ответ она ударила меня. Кулаком под рёбра. Ударила, и отбросила в сторону. Чуть шею не сломала. Я врезалась спиной в стену клуба — на задах клуба-то всё и случилось — и упала на землю.
От удара я не могла дышать и ловила воздух ртом, а воздух как бы ускользал. Рядом со мной на сухую короткую траву посыпались учебники, тетрадки, ручка, расчёска и перехваченная резинкой пудренница с треснутой крышкой.
— О! Наша Буратина клюв конопатый пудрит! Га-га-га!
Другой голос сказал:
— Ну да, конечно! Если б я была такая рябая, я бы повесилась!
Чёрт! Чёрт! Чёрт! Были б у меня деньги, я отдала бы сразу, тысячу бы долларов отдала, только бы оказаться возле школы, и чтобы наши были рядом, а Крапивихи не было… Но после того, как я купила «Крымское время» у меня остались только две лёгкие алюминиевые копейки.
Их тоже нашли.
Меня приподняли под мышки и проверили карманы, а я даже рукой не могла шевельнуть от унижения и ненависти.
Бросили.
— И ни фига нет у нашей Буратинки!
— Девки, вон Мишка идёт, мы его раскрутим щас на бутылку!
Они ушли. А у меня руки не поднимались, ноги не сгибались…
Ну почему я такая дура, такая идиотка! Ну нет у меня таланта, как у Верки, так хоть научилась бы драться! А то, видите ли, мордобитие мне противно! Вот кому оно противно, те и получают по морде сами!
Наконец я смогла запихать обратно в сумку вещи, встала и даже собрала истоптанные, продавленные каблуками листы газеты. И сама себе поклялась, что сдохну, а драться научусь. Тогда подловлю этих здоровенных дебилок и — р-раз! Мне представилось, как я вроде бы случайно снова попадаюсь им навстречу, и делаю вид, что испугалась, а они обрадованно меня окружают, снова деньги требуют, или издеваться начанают. А я говорю, что, мол, должок за вами… И — прямой удар правой Тоньке в рожу, в самый нос, а потом надо будет эту… которая насчёт конопатых проехалась… Я представила, как буду скользить между ними, так быстро и ловко, что они не смогут даже сообразить, откуда сыплются на них точные резкие удары и увернуться, и они заревут от боли и страха, и тушь расплывётся под глазами и слёзы с кровью потекут по щекам…
