Николай Дубов - Огни на реке
Костя взбирается на столик и смотрит в иллюминатор. Солнце садится, глинистые уступы, песчаные отмели на левом берегу розовеют, а вода становится темнее, словно густеет и тяжелеет.
Голода больше нет, но чувство неловкости не покидает Костю. Что он такое сделал? Увел девочек? Он их не уводил, они сами увязались. Неправильно говорил про море? Все правильно. Вот — соврал про дядю! И зачем соврал? Он же сейчас не моряк, а бакенщик…
Дядю он видел всего дважды. Приезжал дядя чаще, но Костя то был в пионерском лагере, то на уроках — и так получалось, что они почти не виделись. Костя помнит гулкий голос дяди, заполнявший всю их комнату, тяжелые шаги, на которые тонким треньканьем отзывались в буфете рюмки, обвисшие густые усы, усмешливые глаза под такими же обвисшими бровями и дядин табак жесточайшей крепости.
Когда дядя закуривал, мама прикладывала руки к горлу и с ужасом спрашивала:
— Боже, как ты куришь эту отраву?
— А что, силён? — усмехался дядя. — От комаров в самый раз.
— Но ведь мы же не комары? — говорила мама и настежь распахивала оба окна.
Даже несколько дней спустя после отъезда дяди в комнате ощущался густой, резкий запах самосада. Узнав, что дядя бакенщик, Костя — тогда он учился в четвертом классе — обрадовался и принялся расспрашивать, думая, что это что-то вроде маячных сторожей на необитаемых островах, о которых он читал в книжке Жюля Верна "Маяк на краю света", но дядя посмеялся и сказал, что ничего похожего нет: маяк — это маяк, а бакен — это бакен. Просто маленькие треугольные будочки на плотах. Вечером на них надо зажигать фонарь, а утром — гасить, вот и все. Острова есть, и они все до одного необитаемые. Обитать там и нельзя: в половодье их заливает, на песчаной почве, кроме лозняка и травы, ничего не растет.
Ничего интересного там Костю не ждет, разве только накупается всласть да половит рыбу. Однако и это придется делать одному, что уж и вовсе скучно. У дяди ребят нет, есть только дочка Нюра.
Конечно, будет скучно… Так скучно, что глаза Кости сами собой закрываются, и он засыпает…
— Эй, друг! Вставай, приехали.
Кто-то трясет Костю за плечо, он вскакивает и жмурится от яркого света под потолком. Разбудил его все тот же белокурый помощник.
— Так ведь еще ночь!
— Ничего, дома отоспишься. Подходим к Полянской.
Костя забирает свой саквояж, авоську и идет за помощником на нижнюю палубу. На пароходе безлюдно и тихо, только учащенно дышит машина да гулко бьют по воде плицы колес. Вокруг парохода черно и тихо, берега не видно, не видно даже воды, только сбоку, внизу, струятся ломкие отблески зеленого бортового огня.
"Куда же это он меня?.." — растерянно думает Костя.
Пароход дает два гудка — один подлиннее, другой короткий.
— Зря гудит, — говорит помощник, — вон он уже едет, Ефим Кондратьевич.
— Где? Где? — вертит головой Костя.
— А вон, впереди.
Впереди справа мелькает желтый огонек. Он исчезает, потом появляется снова и медленно плывет наперерез "Ашхабаду". Пароход стопорит машины, замедляет ход. Огонек, показавшийся страшно далеким, вдруг оказывается совсем близко, раздваивается, и Костя различает уже фонарь на носу лодки, змеящееся отражение его, бегущее по воде, а за фонарем — большую темную фигуру, которая то наклоняется, то выпрямляется.
Лодка подходит вплотную к "Ашхабаду", человек в лодке поднимается во весь рост, и голова его оказывается на уровне палубы. Теперь Костя узнает его, несмотря на то, что в скудном свете кажется, будто усы у него занимают пол-лица, а вместо глаз большие темные впадины.
— Здравствуй, дядя! Это я, я приехал! — говорит Костя. — Только как же мне слезть?
— А вот так, — говорит помощник.
Он берет Костю под мышки и опускает через борт вниз, там его подхватывают дядины руки и сажают на качающуюся скамейку.
— Ну как, всё в порядке?
— Всё. Спасибо, — говорит дядя.
— Не за что. Будь здоров, Ефим Кондратьевич, — отвечает помощник.
— Держись крепче! — говорит Косте дядя и сильно отталкивается от парохода.
Лодка стремительно уходит в черную пустоту. "Ашхабад" негромко и коротко, словно боясь спугнуть ночь, гудит, колесо медленно поворачивается, потом все быстрее и быстрее, пароход проходит мимо лодки, и скоро контуры его расплываются в темноте, лишь светятся окна кормовой каюты. Но вот исчезают и они, и остаются только еле различимые волны, покачивающие лодку.
— Ну, как там дома? Как мама? — спрашивает дядя, гася фонарь и берясь за весла.
— Всё в порядке. Мама едет в командировку.
Дядя спрашивает еще и еще, но Костя отвечает вяло и невпопад.
— Да ты, брат, спать хочешь?
— Нет, почему?.. — неуверенно протестует Костя.
Спать он все-таки хочет. Предутренняя свежесть пробивается даже через курточку, а уж через легкие брюки и подавно. Особенно достается Костиным коленкам, как их ни сжимай и ни прикрывай руками.
Потом Костю занимает вопрос: как без компаса дядя находит дорогу, знает, куда грести в этой темноте?
А дядя даже не оглядывается и сильными толчками гонит лодку вперед. Когда весла выходят из воды, слышно, как торопливо и вкрадчиво плещут о борта мелкие волны.
Темнота впереди сгущается, растет и наплывает на них.
— Держись! — опять предупреждает дядя.
Костя хватается за борта, но все-таки кланяется вперед и едва не стукается подбородком о свои колени — так сильно и внезапно лодка въезжает носом на берег.
— Приехали! Забирай свое имущество.
Костя вылезает из лодки, дядя вытаскивает ее на берег чуть не до половины, затем они по обрыву карабкаются наверх и входят в маленький домик. Там темно и тихо.
Дядя зажигает фонарь и показывает Косте постель. Он кое-как раздевается, откидывает одеяло и уже не слышит, как дядя укрывает его, что-то приговаривая, потом берет фонарь и уходит…
Костю будит высокий и пронзительный звук. Через открытое настежь окно на только что вымытый, подсыхающий пол падает солнечный луч. Дверь распахнута, через нее видно далекое чистое небо. Странный звук не утихает, к нему примешиваются какие-то вздохи и всхлипыванья. Костя оглядывается и видит, что у стола, спиной к нему, стоит девочка. Светлые рыжеватые волосы ее заплетены в две косы, связанные красным бантиком. "Конопатая, — решает про себя Костя. — Рыжие, они всегда в веснушках".
Плечи девочки опускаются и поднимаются, высокий и пронзительный, как причитанье, звук идет от нее.
— Ты чего ревешь? — спрашивает Костя, приподнимаясь на локте.
Девочка стремительно оборачивается. На лице ее нет ни одной веснушки, у нее белые мелкие зубы и ясные голубые глаза.
— Я не реву, я пою. Я мешу тесто и пою, чтобы не скучно было. А похоже, что реву? Да? Ты уже проснулся? Да?
Она говорит так быстро, что Костя не успевает ничего ответить, но девочка и не ждет ответа.
— Я знаю — ты племянник. Моего тато сестра — твоя мама. Да? Ты — Костя Голованов. Только почему Голованов? Может, потому, что у тебя голова большая? Да? Нет, голова обыкновенная. Значит, это просто такая фамилия. У нас в пятом классе есть девочка, так у нее фамилия Здравствуй. Галя Здравствуй. Девочки здороваются, а она думает, что ее зовут, и откликается. Правда, смешно? Да?
Сначала Косте хочется рассердиться, потом засмеяться, но он не успевает ни того, ни другого.
— А меня зовут Нюра. Ты у нас будешь жить, да? Я тебе все покажу. У нас хорошо, вот увидишь. А почему ты молчишь? Ты не немой?
— Как же я могу говорить, если ты разговариваешь без остановки?
— Ой, правда! Я так быстро говорю, что никак не могу остановиться. Вот меня учительница вызывает к доске. Да? Я как начну отвечать, она послушает-послушает, а потом махнет рукой и говорит: "Ты, Кичеева, не говоришь, а прямо с горки бежишь". Похоже, да? Это прямо ужасный недостаток! Виктор Петрович, математик, он говорит, что это от избытка энергии, и называет меня Ракетой. И мальчишки так называют. То есть не называют, а дразнятся, а мне все равно, пусть! Правда? Почему ты смеешься? Разве похоже? Да? По-моему, нисколечко. А какой у тебя недостаток? Тато говорит, что у всех есть недостатки. Я тоже так думаю. А ты?
Она тараторит и продолжает месить тесто. Руки ее мелькают с такой же скоростью, как и язык, и тесто жалобно вздыхает и попискивает под маленькими кулачками.
— Вот и всё. Теперь я его накрою — да? — и оно взойдет. Ты умеешь разжигать печку? Нет? Как же так? Сейчас я разожгу, а потом мы побежим искупаемся. Ты любишь утром купаться?
— Да ведь вода небось холодная?
— Тю! Утром самая лучшая!
Нюра говорит и летает по комнате, как маленькое рыжее пламя. И так же стремительно передвигаются вещи, к которым она прикасается: становятся, ложатся на свои места. Полотенце прикрывает тесто, заслонка с грохотом отлетает от устья печи и прислоняется к стенке, треща вспыхивает лучина, и огонь начинает торопливо облизывать поленья.
