Борис Привалов - Петрушка — душа скоморошья
К нему подбежал Петруха:
— Случилось что? Али беда какая?
— Послушай-ка его, — кивнул Потихоня на мужичонку. — Сказывает, что у здешнего воеводы в яме гусляр сидит.
— И грозится воевода его собакам на съедение выбросить, — жалостливо молвил мужичонка. — Если, говорит, скоморохи на пир-масленицу ко мне в терем тотчас не явятся, я гусляра того порешу.
— Вола зовут в гости не мёд пить, а воду возить, — молвил Потихоня.
— Да уж не иначе, — согласился мужичок. — Потешить воеводу придётся.
— А если мы явимся, — спросил Петруха, — отпустят гусляра?
— Боярское слово, сказывают, давал! — ответил мужичонка. — Однако об заклад не побьюсь, самим вам поспрошать нужно.
— Пойдёшь с Греком, — сказал Потихоня Петрухе, — пусть воевода слово своё подтвердит о гусляре. Тогда и на пир к нему пойдём гостей ублажать.
Петруха, Грек и безбородый мужичонка направились к воеводскому двору.
— Не люблю я этих бар да бояр, — пробурчал Рыжий. — От них беда одна… Сколько я их перевидал — один другого хуже. Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою. По мне, так лучше в берлогу, чем в боярские покои. У зверей характер добрее…
Блинная битва
В боярский двор входишь — ворота широкие, а назад идёшь — в них едва протиснешься.
(Старая пословица)— Вот здесь, — сказал Петруха, когда ватага в сопровождении шумной толпы подошла к воеводскому дому. — Здесь мне и Греку подьячий воеводское слово передал.
— Фомка, — приказал Потихоня гусляру, — оставайся на улице. Пой, играй, вокруг посматривай. Ежели с нами что случится, выручай.
Ватага входила в воеводский двор, а сзади уже слышалась Фомкина песня:
Стоит церковь брюквенная,
Двери морковные,
А замки репяные…
Зимнее предзакатное солнце залило трапезную воеводы алым светом. Кубки, чарки, братины, солоницы казались сделанными из червонного золота.
Когда скоморохи — Потихоня впереди — вошли в трапезную, то воевода, удивлённо разглядывая силача атамана, сказал с усмешкой:
— Слышал я, что богатырь Добрыня Никитич был скоморохом, да не верил. А теперь уверовал.
Потихоня поднял руку и достал до брёвен потолка:
— Невысок терем, да тобою, воевода, светел!
Трапезная вдруг наполнилась цоканьем соловья.
Все затихли. А соловей залился такой невообразимой трелью, что даже ко всему привыкший косолапый Михайло и тот навострил уши. А огоньки лампад замерцали, словно ветром подуло.
Пение соловья сменилось кукованием, лаем, мяуканьем и, наконец, рычанием медведя.
Тут уж Михайло не выдержал и взревел тоже.
Потихоня посадил на свою ладонь Петруху и поднёс его к воеводе:
— Вот, воевода, кто тебя соловьиным свистом да прочими голосами потешил.
— Бесовское отродье! — прогундосил толстый поп с облитой сметаной бородой.
Петруха соскочил с ладони атамана и колесом — руки-ноги-руки — прошёлся по трапезной.
Гудошник Фролка заиграл сразу в два гудка да ещё вприсядку плясать пустился.
Потихоня забил в бубен, а брат Михайло с платком на голове закружился вместе с Рыжим — ну баба-плясунья да и только!
— Ведомо тебе, воевода, — загнусавил поп, — как молодых медведей плясать учат? Копают круглую яму, в ней огонь разводят, щитом накрывают. На щит медвежонка ставят. А чтоб не сбежал, хо-хо, привязывают к четырём верёвкам, а верёвки те к четырём деревьям. Щит накаляется, а медведь лапами-то и переступает, и переступает… Да всё быстрей, быстрей… А скоморох на дуде играет. Вот и танец готов. Сто́ит потом медведю дуду услышать — сам в пляс идёт, огня не ждёт…
Петруха услышал поповские слова, не сдержался:
— Бородёнка-то у козла выросла, да ума не вынесла. Медведь-то скомороху вместо брата.
Тощий Грек взял четыре бубна и начал ими жонглировать — перебрасывать их из руки в руку, да ещё ухитрялся бубном ударять себя по голове в такт мелодии.
Петруха пустился в пляс.
Гости воеводы стучали в ладоши, подбадривая плясунов. Из покоев вышли в трапезную воеводины дочки с бабками и сенными девушками — прислужницами. Выплыла и сама воеводиха. Лицо её, по обычаю, было грубо размалёвано белой, коричневой и красной краской.
Играй, поиграй, скоморошечек,
От села до села,
Чтобы наша Прасковьюшка
Была весела! —
запел Петруха.
— Да боярыню-то Настасьей зовут! — захохотал толстый поп. — Обмишурился, греховодник!
Играй, поиграй, скоморошечек,
От села до села,
Чтобы наша Настасьюшка
Была весела! —
вновь пропел Петруха и показал попу язык.
Когда плясуны устали, то Рыжий стал показывать гостям, как брат Михайло читает книгу.
Большую «книгу» с дощечками-страницами положили перед медведем, и он внимательно перелистывал её, водя носом по «строкам».
Рыжий только успевал закладывать меж «страницами» свежие блины — без лакомства Михайлу нельзя было заставить и одной строчки «прочитать».
Большинство пирующих грамоты отродясь не разумело и с опаской и уважением взирало на медведя-«грамотея»:
— Глянь-ка, говорить не умеет, а всё разумеет!
Служки только успевали наполнять гостям братины и ковши да подносить новые стопки дымящихся блинов.
— Умри! — приказал Рыжий медведю, когда книга была «дочитана».
Медведь как подкошенный повалился на пол, раскинул лапы, язык высунул.
— Ох и учён же зверь! — завистливо молвил воевода. — Дорого, верно, стоит!
— Друг цены не имеет, — ответил Рыжий. — Это врага и купить и продать можно!
Потихоня тем временем добыл откуда-то большую, словно крышка от стола, доску, взял её в руки, как поднос. На доску вскочил тощий Грек и начал показывать фокусы. Сначала он проглотил пять блинов, а потом вынул их один за другим из уха.
— Велико дело! — сказал толстый поп презрительно и попытался было проделать то же самое, да чуть ухо у себя не оторвал, а блинов не добыл.
А Грек блины превратил в ковш, из ковша вылил столько кваса, что чуть не наполнил бочонок, бочонок накрыл крышкой.
Когда же крышку открыли, то вместо кваса в бочонке оказался Петруха-скоморох!
Потихоня опустил доску на пол, а Грек начал прятать в мешок свои вещи.
— Что ж, и вся потеха? — спросил воевода.
— Гусляр, сказывали, у тебя, боярин, в доме живёт, — сказал Потихоня. — Прикажи привести его сюда, пусть вместе с нами гостей потешит.
— Гусляр у меня есть, — сказал воевода, оглаживая бороду. — Может, знаком вам… Эй, привести гусляра! Да свечи запалите — темень, ничего не видно!
Солнце уже почти зашло, и в трапезной стало сумрачно. Но внесли свечи, и стены словно раздвинулись. Приумолкшие гости вновь зашумели, застучали ковши.
Женщины, громко шурша подолами, удалились в свои покои. В трапезную набилось много какого-то непонятного народа — подьячих, стражников, приказчиков.
— А вот и гусляр! — воскликнул воевода.
Скоморохи оглянулись и замерли: перед ними стоял избитый, в порванной одежде Фомка. Одной рукой он поддерживал рваный зипун, другой прикрывал разбитую щёку.
— За что нашего сотоварища били? — стукнув дубиной в пол, спросил воеводу Потихоня.
— Так и с вами, ворами, будет! — крикнул воевода. — Обокрасть меня, царской милостью воеводу, замыслили! Не бывать этому! Эй, вяжите воров!
Десятка два слуг и стражников, которые посмелее, мешая друг другу, кинулись на скоморохов.
Свистнула дубинка Потихони, и половина смельчаков осталась лежать на полу трапезной.
— Хватай!.. Держи!.. Вяжи!.. — кричал воевода, выскакивая из-за стола.
Но со скоморохами оказалось справиться не так-то просто.
Потихоня своей дубинкой разогнал по углам наиболее храбрых.
Рыжий и Михайло молотили воеводских слуг налево и направо, не подпуская их к избитому Фомке.
От ударов когтистой медвежьей лапы летели во все стороны клочья кафтанов и рубах.
Петруха, словно птица, метался по трапезной, выскальзывая из рук преследователей, хватал со стола блины и пироги, бросал их, как снежки, в лица врагов.
Тощий Грек вместе с Фролкой укрылись, как в засаде, за перевёрнутым столом и оттуда неожиданно нападали на воеводских слуг.
— Гляди-ка, сам воевода к нам пожаловал! — подтолкнул Фролка Грека.
Протирая залитые маслом глаза, в двух шагах от скоморохов сидел сбитый с ног воевода. Половина лица его была залеплена блином.
— Борода, что ворота, а ума с калитку! — сказал Фролка.
Грек поднял с пола большое оловянное блюдо и подобрался к воеводе.
— Как, боярин, протёр ты свой драгоценный очи? — сочувственным шёпотом спросил Грек.
Воевода открыл глаз.
— Ну вот, слава богу, прозрела наша батюшка боярин! — с нежностью молвил Грек и ударил воеводу блюдом по голове.