Альберт Лиханов - Лабиринт
- Я и есть Александра Васильевна, - сказала она независимо, предъявляя человечку паспорт.
Странное дело, кругляш не удивился, паспорт не отверг, а, наоборот, со вниманием его разглядел. Потом объявил:
- Нотариус по вашему вызову.
Нотариус - это слово было знакомо Толику, хотя и приблизительно. В его представлении нотариус был кем-то вроде судьи или прокурора - в черной торжественной мантии и в шляпе, похожей на коробку из-под печенья, тоже черной. Он что-то такое делал, что-то важное, но не судил - это точно. У нотариуса должны быть непременно очки, он должен знать все законы.
Этот же кругляш был в обыкновенной косоворотке и в широких, как театральный занавес, полотняных штанах, очки держал в жестяном футляре, несерьезно обвязанном резинкой, и совсем не походил на человека, знающего все законы.
Кругляш расстегнул папку, которую держал под мышкой, вытащил какие-то листы, "вечное перо" и спросил бабку, кивнув на отца, на маму, на Толика, будто это не люди, а мебель:
- Не помешают?
Баба Шура оглядела торжественно маму и отца, помолчала, подбирая слово, и выговорила внятно и строго:
- Отнюдь!
Кругляш склонил свой малый шар над бумагами, заскрипел "вечным пером", потом окинул всех официальным взглядом и объявил:
- Производится завещательный акт! Что завещаете, - обратился он к бабке, - недвижимое или движимое?
- А? - не поняла баба Шура.
- Имущество, говорю, какое завещаете? - закричал нотариус, думая, что, видно, бабка глуховата. - Движимое или недвижимое?
- Деньги! - сказала, серея, бабка.
- Наличные или на книжке? - спросил, успокаиваясь, нотариус.
- На книжке, - проговорила бабка.
- Значит, так, - заговорил нотариус, записывая что-то в свои бумаги. Завещаются деньги в сумме...
- Девять тысяч...
- В новых? - охнул Толик.
- В новых! - гордо откликнулась бабка.
Нотариус отложил "вечное перо", подозрительно уставился на бабку.
- Вы кто? - спросил он, неожиданно оборачиваясь к маме и отцу.
С тех пор как кругляш вкатился в комнату, отец и мать стояли растерянные, бросив свои чемоданы, и, словно интересное кино, разглядывали происходящее.
- Я дочь, - помешкав, ответила мама. - Это мой муж, а это сын.
- Ага! - обрадованно сказал нотариус и потрогал ладошкой свой верхний шар. - Живете вместе?
- Жили, - тихо ответила мама. - Завтра уезжаем.
Нотариус вышел из-за стола, подкатился к маме. Он был, наверное, ей до плеча, не выше, и Толик едва удержался, чтобы не рассмеяться.
- На новую квартиру? Кооператив?
- Нет, - удивилась мама, - в другой город. Почему вы решили?
Нотариус вернулся за стол, удивленно посмотрел на бабку.
- Вы дочери деньги завещаете? - спросил он ее.
Баба Шура взметнула брови домиком, грозно посмотрела на маму. Будто настал ее час. Будто она прокурор теперь и вынесет свой приговор маме.
- Нет! - сказала бабка твердо. - Не дочери. А вот ему, - и повернула сухой палец в сторону Толика.
Толик засмеялся. Все понял он. Снова бабка представление ломает. На один вечер и хватило-то честности. Опять за свое. Опять за старое.
- И до совершеннолетия деньги мои не трогать! - сказала она нотариусу.
Он сморщил лоб, склонился над бумагами, но тут же откинул "вечное перо".
- Нет! - воскликнул он. - Непонятно!
И снова скатился со стула, задвигался по комнате.
- Деньги имеете, - воскликнул он, - а живете в таком помещении! обвел он рукой комнату. - Ведь и прекрасную квартиру в кооперативе построить можно, и мебель новую купить.
Нотариус подошел к шкафу и вдруг уперся в него плечом. Шкаф скрипнул.
- Ну вот! - сказал он, словно что-то кому-то доказывал. - Видите! Рухлядь, розваль! А вы деньги мальчику завещаете.
Он подкатился к столу, уселся за бумаги. Сказал строго, глядя на бабку:
- Вы извините! Я инструкцию нарушаю, переубеждая вас! Но подумайте: мальчику до совершеннолетия еще лет шесть, а? И потом, зачем ему деньги? Вырастет, сам заработает, а вы, извините, так и помрете в этой комнатушке.
Он снял очки, постучал дужкой по столу.
- Может, у вас конфликт? - спросил он. - Может, вы сгоряча? Так я потом зайду.
Он взглянул на бабку, на маму, на отца, на Толика. Покрутил головой и стал собирать бумаги.
- А вы, это, - сказала бабка, - вы инструкцию-то не нарушайте. Записывайте, что говорят.
Нотариус посмотрел на бабку и присмирел.
- Ладно! - сказал он и заскрипел пером, повторяя под нос то, что писал: "Девять тысяч рублей... Боброву Анатолию Петровичу... по достижении совершеннолетия".
"Девять тысяч, - подумал Толик. - Девяносто по-старому". Он зажмурился, стараясь представить себе такую гору денег. Но ничего не выходило. Никак не представлялась такая гора.
Ну и ну!.. Ну и жмотина оказалась бабка! И отца и маму пытала скупердяйством и жадностью. И вот сколько накопила. Теперь не знает, куда их девать.
- Ну и ну!.. - сказал Толик, все еще удивляясь. - Ну и жмотина ты, бабка!
В первый раз назвал Толик вслух так бабу Шуру. Она взглянула на него строго, пристально: мол, лишу сейчас тебя наследства. Толик взгляд бабкин сразу понял и, хоть вслух она ничего не сказала, ответил:
- Нужны мне твои миллионы, - и, подумав, добавил: - Как собаке пятая нога.
И вдруг он услышал смех.
Толик повернулся и увидел, что мама и отец весело смеются. Толик удивился: неужели так смешно оказалось про пятую ногу у собаки, и вдруг понял - они не над этим смеются, а над бабкой. Баба Шура ждала, что они заплачут. Что они станут просить прощенья, раз такое наследство оказалось у бабки. Что они скажут: "Ладно, мы сдаемся, только дай эти деньги нам", - а они - они смеялись!
- О-хо-хо!.. - сказал круглый нотариус, глядя сквозь очки на бабу Шуру. - И чего только не наглядишься в нашей шкуре.
Он заскрипел "вечным пером" по своим бумагам, мама и отец ушли за билетами, и Толик увидел, как враз, в одну минуту осунулась бабка.
Плечи ее опустились, носик повис, она кивала головой на все, что говорил ей кругляш, совсем не похожий на нотариуса, и Толик понял: ему жалко бабку.
Не хозяйка, не владычица была теперь бабка. В серой кофте, в серых чулках сидела перед нотариусом серая сухонькая старушка, божий одуванчик.
9
В день отъезда мама ходила с решительным лицом и улыбалась, но потом с ней вдруг что-то случилось. Будто эта решительность и это веселье были неискренними, ненастоящими, напускными, будто все это было маской тяжелой, изнуряющей, и вот в маме кончились силы. Она сорвала маску, опустилась на сундук, зажала ладони коленями и замолчала.
Потом она проводила по лицу рукой, взбадривалась, стараясь улыбнуться, но улыбка получалась жалкой. Мама вскакивала, пробовала хлопотать на пару с отцом, но тут же садилась снова и опять жалобно смотрела на Толика. Так, словно он умирал.
Промелькнули часы, и отец сказал:
- Ну пора! Присядем на дорогу.
Прозрачные мамины глаза опять заблестели, она безвольно опустилась на чемодан, повесила голову, и был миг, когда Толик подумал: все-таки она не выдержит, и никуда они не поедут.
Хотел ли он этого?
И да и нет... Но все-таки, пожалуй, нет. Толком он еще не представлял, как будет жить один на один с бабкой Шурой, - наверное, будет несладко. Но лишь ради этого ему не хотелось иного решения. Пусть едут! Пусть! Надо, чтобы они уехали. Для них же самих.
- Ну, встали! - сказал отец, и Толик заметил, как медленным, грустным взглядом отец осмотрел комнату. Абажур, медузой висящий под потолком, старый шкаф, которому не дал цены нотариус, диван, комод, старый бабкин сундук...
Тут же отец встрепенулся, заулыбался весело, думая, наверное, о новом доме и о дороге.
Они вышли во двор: сначала отец с двумя старенькими чемоданами - к одному была привязана не уместившаяся кастрюля, - потом сгорбившаяся баба Шура и мама с Толиком.
За воротами на лавочке сидела тетя Поля. Увидев процессию, она поднялась.
- Едете? - спросила соседка тихо.
- Едем, - ответила мама и вдруг порывисто бросилась к тете Поле, обняла ее.
- Ну, ну! - говорила тетя Поля, поглаживая маму по спине. - Ну, ну! Потом отстранила ее и сказала строго: - Берегите!.. Берегите!.. - И заплакала неожиданно, так и не договорив, что же надо беречь.
Они двинулись дальше, но, пройдя несколько шагов, Толик обернулся. Обернулась и мама.
Тетя Поля низко, в пояс поклонилась им вслед.
До вокзала было порядочно, и отцу с чемоданами приходилось тяжело, но они пошли пешком и совсем не короткой дорогой. Сначала Толик ни о чем не догадывался и понял, в чем дело, лишь у самого Темкиного дома.
Отец повернулся к маме, виновато глядя на нее, она кивнула, и, оставив чемоданы, отец скрылся во дворе.
Баба Шура вздохнула, покрутила головой - ей было, конечно, непонятно такое, а Толик, напротив, обрадовался за отца. Обрадовался, что так хорошо они придумали с мамой. По-взрослому и не трусливо.
Скоро отец появился в воротах. Он был не один. С ним шагал Темка.
Отец приблизился к чемоданам, потоптался смущенно и сказал, словно извиняясь:
