Анатолий Ким - Белка
Я тебя научу не грустить, что жизнь проходит. Помни, что в том месте, где ты находишься и грустишь сейчас, происходило и будет происходить неисчислимое количество всяких перемен пространства, сдвигов земной коры, полетов бабочек и жуков, прорастаний высоких деревьев, а может, присядет под этими деревьями странствующий музыкант и сыграет на флейте какую-нибудь светлую мелодию, и все это будет одно и то же: и земной сдвиг, и бабочки, и музыкант, и ты. Все это есть одно лишь пространство и его видоизменения.
Ты есть всего лишь часть видоизменяющегося мирового пространства, случайно названная именем Лилиана, и твоя жизнь столь же необходима миру, как прыжок кузнечика с места на место или зарождение новой звезды в космосе. И твои мысли, твои чувства, твоя любовь - это все происходит под быстрый смех каких-то очень веселых невидимых волшебников, которые заняты придумыванием бесконечных перемен в мире.
И когда-нибудь встретятся все маленькие девочки, красивые девушки, и женщины зрелых лет, и седые старушки - все, которые назывались этим случайным именем, - все соединятся вместе в одно неизменное вечное созвездие Лилианы.
И я теперь пришел к тебе как звездный путник к любимому уголку Вселенной. Я теперь свободен и могу быть в любом мгновении прошлого человечества. Погостить у Леонардо да Винчи, посмотреть, как он неспешно заканчивает "Мадонну с цветком", или Вермееру прийти в его утренний час работы, когда он берет муштабель и свою любимую длинную кисть из колонка. Я теперь свободен и уже не буду подвержен переменам.
Я написал все свои картины за время этапа с партией царских каторжников, теперь я могу лишь просматривать сделанное и сокрушаться о тысячах ошибок и мелких недоделок, допущенных в спешке жизни; но, к сожалению, только в стремительном движении этой жизни и в чередовании ее перемен, называемых утратами, можно творить новое и поправлять старое. А теперь я, знающий все о человеке, - а это знание есть не что иное, как понимание того, что человек есть существо начинающееся и потому еще полное неизвестности и загадок, - я, Лилиана, не могу принимать участия ни в ваших веселых играх, ни в ваших серьезных делах и лишь в одном качестве могу еще присутствовать среди живых людей: в качестве памяти о том, которого кто-нибудь еще любит на земле. Я знал, что продолжала еще существовать на свете твоя любовь, Лилиана, твоя неутоленность, твоя обида на самую жизнь, пылающая, словно лесной пожар в сушь. И я пришел тебе сообщить, что мое творчество свершилось, несмотря на заговор зверей.
Они ничего не могут сделать с моими картинами, оставленными в пространствах, недоступных для них. Я выполнил свое предназначенье, и у меня нет никаких счетов к этому миру, полному хищников, от которого я теперь независим.
И я скажу тебе, что ни один из тех, кого ты знала, не заслужил проклятия и осуждения, потому что в том человеческом сообществе, в котором он обретался, ни один, почти ни один не избег того, чтобы в нем не было скрыто какого-нибудь тайного уродства, звериного хвостика, собачьих когтей или петушиного гребешка на голове.
Твое осуждение человека напрасно и неправомерно, Лилиана, потому что он произрастает из зверя, иначе, наверное, было невозможно. Ты ранена и не можешь выносить других людей только потому, что натыкаешься на них своей раной и тебе больно, Лилиана.
Я останусь возле тебя до тех пор, пока ты будешь еще любить меня; лишь время от времени, когда ты глубоко уснешь или забудешь обо мне, я позволю себе уходить в прошлые времена и навещать царство памяти, в том же уголочке земли, на котором будет находиться дом, комната, наше с тобою убежище, и наблюдать за случайными прохожими, которые проследуют мимо, и слушать чириканье воробьев времен царя Гороха, и сидеть под деревьями, которые когда-то в старину росли на том месте, где будут стоять наши кровати и стулья.
Я люблю осень, самое ее начало: сентябрь, когда усталую траву начинают устилать палые листья, и туманное небо по утрам опускается на дальние леса, делая их зыбкими, как память детства. Я буду наслаждаться бесконечным созерцанием преображения осени, тихим усыпанием деревьев и трав, полетом золотой березовой листвы по насыщенному прозрачной дымкой прощания воздуху сентября. Я не устану от волнения и пронзительной грусти осенних дней, ранних утр, и неслышных закатов, и ночных шорохов палой листвы, и поднебесного высокого крика улетающих на юг журавлей. А когда я снова вернусь к тебе и увижу, как совершаешь ты свой нелегкий путь к будущему, вытрясаешь половики, рубишь капусту и, стоя перед зеркалом, ищешь и выдергиваешь в голове седые волоски, то я, Лилиана, подойду к тебе и взгляну в твои глаза с чувством, великой благодарности за то, что ты существуешь на свете, молча несешь на плечах бремя жизни, сражаешься с чудовищами и побеждаешь их и отважно делаешь следующий шаг в грядущее, И моя благодарность, восхищение мое есть любовь моя к тебе, Лилиана.
Ты выйдешь замуж, потом овдовеешь, состаришься и, оставив свое учительство, выйдешь на пенсию, купишь себе дом на окраине одной деревни в озерном краю, разведешь огород, будешь ходить за грибами, приобретешь у деревенского столяра рубанок, научишься строгать доску, и на этой чистой белой доске я каждый день буду писать тебе то, что увижу в своих путешествиях в прошлое. Прочитав написанное, ты снова добела выстругаешь деревянную скрижаль и дашь мне в руку заточенный карандаш. Так будет продолжаться до того дня, когда ты увидишь в лесу на поляне большой белый гриб, обрадуешься, пойдешь его срывать, но, не дойдя до гриба, остановишься и удивленно посмотришь на розовое утреннее солнце, которое почему-то вдруг сделает плавный круг в небе, словно кто-то поведет карманным фонариком, светя тебе прямо в лицо. И после этого прекратится твое утомительное путешествие по жизни, гриб посреди поляны так и останется нетронутым, а мы с тобою вмиг сравняемся в возрасте - растает между нами та длинная череда дней и ночей, исчезнет дистанция времени, на которое ты ушла от меня к будущему. И, отныне сверстники, мы с тобою вместе пойдем воздушными тропами времени, предоставив другим карабкаться дальше по твердым земным путям.
Мы не увидим иных чудес, кроме тех простых явлений мира, как гуси, щиплющие траву, петухи, выгибающие шею в пронзительном отрывистом "кукареку"; гул далекого трактора начнет тихо и мерно сотрясать густой утренний воздух, замрут в безветрии шатры зеленых кущ терновника, и, свешиваясь через штакетный забор, будут глазеть на нас темно-багровые георгины, малиновые и розовые мальвы и ярко-желтые золотые шары. Пройдя деревенской улицей, мы встретим у колодца двух баб с ведрами и, неузнаннные, услышим от знакомых женщин, что умерла нынче Лилиана Борисовна, учителка, одинокая пенсионерка. Нашел ее в лесу пастух по прозвищу Петя-бгат - так он выговаривал слово "брат", картавый человек небольшого роста. Мужики взяли телегу и поехали за мертвой учителкой, и гроб, наверное, будет мастерить деревенский столяр Державин Кузьма Иванович.
ЛИЛИАНА
Митя мне объяснил с помощью своих записей (на которых не было никаких знаков препинаний, кроме точек, - и я как педантичная учительница старательно расставила все запятые, тире и двоеточия, как будто это имеет какое-то значение), что, хотя он и будет находиться со мною, для всякого другого же останется невидим, и поэтому мне придется вести себя особенно осторожно: например, не обращаться к нему при людях. Задача была довольно сложной, ибо, живя среди людей, я не могла бы все же соблюдать осторожность настолько, чтобы ни разу не обнаружить своих бесед с Митей: он, находясь за пределами моего времени, мог спокойно разговаривать со мною, потому что, невидимый, был совсем рядом, иногда даже держал меня за руку, протянув ее сквозь прозрачную пелену веков.
Я подумала, что жить мне остается еще много, ох, невыносимо много лет, и не хочется все это время выглядеть тронутой бабой, бормочущей что-то себе под нос, при этом еще и встряхивая головою, как лошадь. Придется мне, может быть, выйти замуж, и рожать детей, и вести домашнее хозяйство - тащить по жизни тот же воз, что и все остальные женщины на свете... Словом, я вскоре вышла за одного хорошего человека, а Митю попросила, чтобы он попутешествовал по закоулкам каких-нибудь древних времен, а ко мне вернулся бы после, когда я совершу все, что задумано, и снова буду совсем одна и свободна. Митя со мною согласился - и вот уже замкнулся полный круг моей жизни, побыла я замужем, мы прожили с супругом много лет, был он строительным инженером, детей нам бог не дал, но у нас был достаток, своя дача, машина "Жигули", поездки на юг и в Карпаты, в Болгарию и Чехословакию. За это время умерла моя мама, а спустя полгода и отец умер, в последние годы совершенно примирившийся с мамой и вновь крепко привязавшийся к ней. Мой муж, Житинев Петр Максимович, был смирным человеком, облысевшим к тридцати пяти годам, худой, бледный, кашлял; виски у него были впалые, зубы лошадиные -но доброты необычайной. Мне всегда было жаль его, я никак не могла представить, как это он раньше жил без меня, - настолько казался слабым и беспомощным. Он погиб - зимою упал с третьего этажа новостройки. Схоронив его, я и решила исполнить давно задуманное. Я поехала по адресу, данному мне одной знакомой, и на берегу озера в чудесном лесном краю купила себе небольшой деревенский дом.
