Корней Чуковский - От двух до пяти
Важнейший признак этих игрушек - дети неизменно ощущают их как нечто забавное.
И все без исключения стишки, порожденные этими играми, - в глазах ребенка смешные стишки.
Чем яснее для него та правильная координация вещей, от которой он намеренно отступает в игре, тем сильнее в нем это ощущение смешного.
Недаром Коля Шилов так смеялся, когда ему удалось перевернуть знакомую фразу о звенящих колокольчиках и летающих птицах.
- Птички звенят, колокольчики летят! - сказал он на третьем году жизни и захохотал от такой еретической выдумки.
Это стремление создавать перевертыши - у здорового ребенка на каждом шагу. Тому же Коле Шилову не было еще и двух лет, когда он в шутку назвал тетю дядей и очень восхищался своей выдумкой:
- Дядя Маня! Дядя Маня!
Колина мать записала у себя в дневнике: "Как я его ни поправляю, он твердит свое, причем закатывается от смеха.
В другой раз вместо доброго утра он пожелал отцу спокойной ночи и при этом опять-таки хохотал громче всех"*.
______________
* В.А.Рыбникова-Шилова, Мой дневник, Орел, 1923, стр. 74, 129, 133.
Художник Константин Казанский сообщает мне, что его четырехлетняя дочь целыми часами поет:
Дам кусок молока
И кувшин пирога,
и этим досаждает своей бабке, которая всякий раз поправляет ее.
В статье А.Н.Гвоздева о развитии детской речи приводится, между прочим, один перевертыш, придуманный мальчиком Женей, двух с половиною лет.
Мать сидела и вязала чулок. У Жени спросили, кто это, и он "явно нарочито" ответил:
- Папа.
- Что делает?
- Пишет.
- Что?
- Яблоко.
Женя ощутил эту путаницу как нечто комическое. И когда через две недели ему снова указали на мать и спросили, кто это, он засмеялся и снова ответил:
- Папа!
А потом указал на отца:
- Мама!
И опять засмеялся*.
______________
* А.Н.Гвоздев, Наблюдения над языком маленьких детей. "Русский язык в советской школе", 1929, № 5, стр. 74-75. Там же сообщается, что Женя в шутку называл маму - тетей, отца - дядей, себя - Олечкой.
А трехлетняя колхозница Галенька сочинила про корову такие стихи:
Лупка в сено забралась
И у Галеньки снеслась.
И поясняла со смехом:
- Это я шутю так - ведь коровы не несутся. Несутся куры.
До какой степени милы младенцам веселые игры в такую нелепицу, я убедился в Летнем саду в Ленинграде. Не знакомый мне мальчик бегал возле моей скамьи и выкрикивал:
Бабочка ползучая,
Таракан летучая!
Бабочка ползучая,
Таракан летучая!
Когда я попытался внушить ему, что дело обстоит наоборот, ибо бабочки более способны к полетам, чем тараканы или, например, пауки, он рассердился и чуть не заплакал, так как больше всего ценил в своей песне именно обратную координацию вещей. Отбежав от меня к своей матери, которая сидела на противоположной скамье, он показал мне язык и еще громче запел:
Бабочка ползучая,
Таракан летучая!
Жажда играть в перевертыши присуща чуть не каждому ребенку на определенном этапе его умственной жизни. Я получил от педагога-историка Е.А.Ивановой (Ст. Сещинская, Брянской области) подробный и очень интересный дневник о ее племяннике Вите. Там есть такая запись от 3 мая 1946 года, когда мальчику было два с половиной года.
"Витя смотрит картинки. Начинает шалить. Со смеющимися глазами показывает на бегущего страуса и говорит:
- А я думал - заяц!
Раз пять со смехом повторяет это. Затем показывает на зайца:
- А я думал - это индюк!
Показывает на ласточку:
- Воробышек!
Смеется и добавляет:
- Петух!
Ему, видимо, кажется забавным, что он знакомых животных называет другими именами".
Вива Фисулати в письме пишет мне из Ужгорода (Закарпатская область) о своем племяннике Сереже (двух с половиною лет):
"У него новое увлечение - перевертыши. Он то и дело предлагает родным:
- Будем кушать на диване, а спать на столе.
- Наденем фуражку на ноги, а сандалии на голову.
- Возьмем дверь и откроем ключ!"
Елена Дмитриевна Таль, живущая в Перове под Москвой, сообщает о внучке Леночке:
"В один год одиннадцать месяцев Леночка стала шутить: про соль говорила, что она сладкая, про сахар - соленый. При этом лукаво глядела на нас и четко произносила: "Ха-ха".
Так же раскатисто смеялась трехлетняя Ира, когда ей пришла в голову такая нелепица:
- Красная Шапочка скушала волка.
Некоторые наблюдатели думают, что самая эта тяга к обратной координации вещей порождена в ребенке стремлением к юмору.
Мне кажется, что это не так.
Мне кажется, что остроумие здесь только побочный продукт, а первопричина этой тяги иная.
Возьмем, например, тот случай, о котором говорит Жорж Дюамель в своей книге "Игры и утехи". Это - книга о детях. В ней, между прочим, рассказывается, как одна девочка, которая, по обычаю французских детей, называла свою бабушку Maman Ma, а дедушку - Papa Pil, однажды окрестила их так:
- Maman Pil и Papan Ma, - то есть сама изобрела перевертыши не хуже тех, о которых мы сейчас говорили: мужчину наградила женским именем, а женщину - мужским*.
______________
* Жорж Дюамель, Игры и утехи. Перевод с французского В.И.Сметанича, Л. 1925, стр. 46.
Весьма возможно, что вначале эта обратная координация имен и людей была просто результатом обмолвки, но обмолвка понравилась девочке и тотчас превратилась в игру, подобно тому как в русском фольклоре навсегда утвердились обмолвки: "лыко мужиком подпоясано", "ехала деревня мимо мужика" и т.д.
Во всем этом эпизоде французский писатель видит лишь проявление детского юмора. Он говорит, что тени величайших мастеров каламбура должны бы померкнуть перед лицом этой остроумнейшей тринадцатимесячной девочки и что ребенку вообще присуще самое изысканное чувство комизма. Мне же кажется, что это явление сложнее. Я думаю, что в основе подобных причуд не юмористическое, а познавательное отношение к миру. Ибо давно уже стало общепринятой истиной, что именно посредством игры ребенок овладевает огромным количеством знаний и навыков, нужных ему для ориентации в жизни.
Об этом написано множество книг, и с этим уже не принято спорить.
"Чтобы быть способным к цивилизации, человек должен пройти через детство, так как, не будь у него детства, посвященного забавам и играм, он навсегда остался бы дикарем".
"В играх он как бы начерно знакомится с миром".
"Если развитие приспособлений для дальнейших жизненных задач составляет главную цель нашего детства, то выдающееся место в этой целесообразной связи явлений принадлежит игре, так как мы вполне можем сказать, что мы играем не потому, что нам дано детство, а детство нам дано для того, чтобы мы могли играть".
"Опыт ребенка почти всегда облекается в форму игры. Играть в детстве то же, что накоплять опыт, а этот накопленный опыт порождает в свою очередь новые знания, новые чувства, новые желания, новые поступки и новые способности".
Игра может быть веселой забавой, но не в этом ее главная особенность.
В большинстве своих игр дети, напротив, бывают чрезвычайно серьезны. Привожу отрывок из своего дневника, относящегося к двадцатым годам: "Сейчас у меня под балконом бегает в высшей степени насупленный мальчик, который уже часа два является в своих собственных глазах паровозом. С унылой добросовестностью, словно исполняя какую-то необходимую, но трудную должность, он мчится по воображаемым рельсам и пыхтит, и шипит, и свистит, и даже выпускает пары. Никакого смеха в игре этой нет, а между тем она его любимейшая: все лето он предается ей с угрюмым азартом, совершая регулярные рейсы между рекою и домом. Во время этой игры у него и лицо паровозное, чуждое всему человеческому".
Если же те умственные игры, о которых у нас идет речь, кажутся ребенку смешными, это происходит, во-первых, от обратной координации предметов, которая сама по себе порождает в большинстве случаев эффекты комические; во-вторых, оттого, что эти игры всегда и неизменно ощущаются ребенком как игры. Играя во всякую другую игру, ребенок предается добровольному самообману, и чем сильнее этот самообман, тем увлекательнее игра. Здесь же наоборот: игра осуществляется постольку, поскольку этот самообман осознан, обнажен и выдвинут на первое место.
Конечно, всякая иллюзия, необходимая для осуществления игры, ограничена. Когда ребенок на взморье печет из песка пироги, он никогда не забывается настолько, чтобы проглотить свое печенье. Он всегда хозяин своих иллюзий и отлично знает те границы, в которых эти иллюзии необходимо держать. Он величайший реалист в своих фантазиях. Но ребенку, играющему в паровоз, игра доставляет тем большее удовольствие, чем больше он верит в созданную его воображением иллюзию. А ребенку, играющему в перевертыши, в "мир вверх ногами", игра доставляет удовольствие лишь в том случае, если он ни на минуту не забудет подлинного взаимоотношения вещей, полярно противоположного тому, которое он утверждает в игре, то есть - чем меньше он верит в созданную его воображением иллюзию.
