Мария Прилежаева - Юность Маши Строговой
- Можно начать?
Директор, шагавший вдоль стены с заложенными за спину руками, безучастно кивнул.
Борисов начал доклад. Даже враждебный Борисову человек не мог не признать, что говорил он внушительно. Веско. Бесспорно. Непоколебимая уверенность звучала в его тоне.
Он говорил, что школа должна работать бесперебойно и четко и только тогда уподобится идеально налаженному механизму, где каждая гайка на месте, служит общему делу. И это было, конечно, правильно. Кто станет возражать? Он говорил, что учебная программа - закон.
- Да! Отклонение от программы есть нарушение закона. Мы не можем допустить, чтобы учитель занимался в классе импровизациями.
Борисов взглянул на директора. Директор хмуро смотрел в одну точку. Борисов перешел к обзору работы учителей. Нетрудно было понять, что работа учителей хороша именно потому, что ею умело руководит он, Борисов.
Например. Глаза Борисова засуетились, почти искательно шныряя по лицам.
Он похвалил Людмилу Васильевну, которая интересно преподает ребятам ботанику, в чем он, Борисов, с удовольствием не раз убеждался и непременно ставил в известность роно.
- Ставил в известность роно, - настойчиво подчеркнул Евгений Борисович.
Людмила Васильевна, застигнутая врасплох, вскинула голову, брови настороженно поползли вверх, на лбу удивленно сбежались морщины.
"Ну и что? - говорило сердито-недоумевающее лицо Людмилы Васильевны. - Я хорошо работаю, а вы тут при чем?"
Но Борисов уже перебежал глазами к другой. Он хвалил теперь математичку Анастасию Дмитриевну, слух о педагогическом искусстве которой гремит по всему району, ибо он, Борисов, не устает пропагандировать опыт уважаемой Анастасии Дмитриевны. Вот образец для молодых учителей! Редкая скромность, достойная скромность и вместе с тем высокое мастерство, почти совершенство!
Сдержаннее отметив успехи еще двух-трех неплохих учителей, поощрив беззаветную преданность долгу нелюбимой ребятами воительницы за дисциплину, Борисов перешел к недостаткам. Стараясь сохранять бесстрастный тон, он сообщил собранию, какую странную картину пришлось ему наблюдать на уроке Марии Кирилловны. Только полное легкомыслие решится своевольничать столь безответственно: вместо ожидаемого ребятами, как указано в расписании, урока грамматики, на котором надлежало изучать деепричастия, ученикам безо всяких к тому поводов читалось и толковалось "Слово о полку Игореве"! Сложнейшее произведение! Отнюдь не доступное пониманию шестиклассников, почти малышей!
- Найдется ли хоть один учитель, который пренебрег бы столь бесцеремонно педагогическими требованиями? Обсуждать с шестиклассниками то, что программой предусмотрено изучать в восьмом классе! Зачем, спрашивается, понадобилось Марии Кирилловне обратиться, вопреки всякой логике, к "Слову"? - вопрошал Евгений Борисович безмолвных учителей и ледяным голосом отвечал: - Подозреваю: были у товарища Строговой личные побуждения, но ни я, ни ее ученики не обязаны с личными мотивами считаться. Долг есть долг. Сегодня я наблюдал возмутительное нарушение долга.
Он окончил сообщение и вытер платком выступившие над губой капельки пота, незаметно покосившись на секретаршу. Подробно ли ведется протокол? Протокол беспокоил Борисова. Что бы там ни взбрело в инспекторскую голову, в роно есть и повыше начальство. Он добьется, чтобы с протоколом ознакомились в самых высших инстанциях! Он поборется еще за свой авторитет.
В кабинете была тишина. Никто не оглядывался на Марию Кирилловну. Только любимица завуча, на уроках которой не утихала война, заскрипела стулом, обернув к Маше свое массивное тело, и в упор устремила на нее твердый взгляд.
- Это вы! - произнесла она пораженная. - Вы! Без году неделя в школе! А мы удивляемся: в классах хромает дисциплина! Чего же требовать от учеников, когда учителя сами вносят в педагогические процессы анархию? Предлагаю: учительский коллектив должен осудить недисциплинированность. Отмежеваться! Не забывайте: ученики на нас смотрят, берут с нас пример.
Она вынесла приговор и победоносно заскрипела стулом, отворачиваясь от нарушительницы дисциплины. Евгений Борисович нагнулся к секретарше, постучал карандашом по листам протокола. Записать точно! Учительский коллектив осуждает. Отмежевывается. Картина должна быть ясна.
- Кто желает сказать?..
Раздался грохот. Встал Юрий Петрович Усков. Он тяжело дышал, нетерпеливо раздувая ноздри широкого носа. Привычным ораторским жестом вскинул вверх руку.
- Имеет ли право учитель на вдохновение, выходящее за пределы программы?
Он сделал паузу, убедился: все взоры обращены на него. В маленьких, исподлобья глядящих глазках директора он уловил любопытство.
- Раньше я думал: нет. Теперь говорю: да. Не так уж часто, товарищ Борисов, нас посещает вдохновение. Не допытывайтесь, чем оно вызвано. Это не имеет значения! Не учите нас равнодушному выполнению долга. Такое выполнение долга равно нулю. Но скажите спасибо учителю, если, потрясенный высокой идеей, он внушит ее детям... Вы в чем обвиняете Строгову, Федор Иванович? - спрашивал Усков, хотя директор не проронил звука, пока Евгений Борисович делал свое сообщение. - Сегодня она не объяснила деепричастие? Она объяснит его завтра. Но, может быть, завтра не скажет детям того, что сказала сегодня. А что она сказала, вы не поняли, товарищ Борисов! Не способны понять. Не в силах! Вы разучились за бумагами видеть и слышать людей.
Выпалив без передышки свою дерзостную речь, Усков шумно придвинул стул и, бледный от волнения, сел.
- Ты прав, Юрий! - почти вслух прошептала Нина Сергеевна.
- Я в нем ошибался. Права ты! - сказал ей Усков.
Союзница Борисова опять заскрипела стулом, направляя теперь на Ускова твердый, ни в чем не поколебавшийся взгляд:
- Демагогия. Подрыв авторитета. Мы вконец сокрушим дисциплину!
- Грош цена слепой дисциплине! - запальчиво крикнул Усков.
Борисов презрительно повел плечами. Он старался выяснить позицию директора.
"Вы не смеете молчать, Федор Иванович! - бушевал он про себя. - Эти юнцы, вчерашние студенты, колеблют мой авторитет, а вместе с ним - все школьные устои. Сегодня они свергают завуча. А завтра? Вы в стороне, Федор Иванович? Наблюдаете? Догадываюсь. Хотите меня свалить? Но роно не позволит! Не даст! Полетите вы, а не я. Вы - со своими демократическими повадками, старомодными взглядами, сентиментальными бреднями о воспитании чувств! Молчите, Федор Иванович?"
Директор молчал. Он бросил шагать вдоль стены и, остановившись, где застало его бурное выступление Юрия, заложив руки за спину, выжидающе поглядывал на педагогов умными медвежьими глазками из-под сросшихся на переносье бровей. Вмешаться? Нет, подождем. Он умел слушать других.
После выступления Ускова среди учителей поднялся шум, как в любом взбудораженном классе. Говорили между собой. Стояла полная неразбериха. На тонких губах Евгения Борисовича застыла злая усмешка. Он собирал свои бумаги, пальцы его нервно бегали. Все, что он утверждает, - бесспорно. Борисов не желал замечать стены между собой и учителями. Шум поднят студентами. Их он сумеет привести в норму.
Вдруг заговорила математичка Анастасия Дмитриевна:
- Не знаю, когда я впервые прочитала "Слово о полку Игореве".
Все затихли, а Евгений Борисович замер в ожидании. Он прославлял эту щупленькую пожилую учительницу в заношенном синем костюмчике! Не будь завуча Борисова, кто заметил бы ее уроки, которые она дает, закрывшись с ребятами в классе? К таким тихоньким слава без помощи других не приходит. Но что такое она говорит? Как она смеет?!
- Давно, в детстве, попала мне в руки эта книга, - вспоминала Анастасия Дмитриевна. - Помню тревогу, какая меня обуяла. Солнце, закрытое мглой. Ночная степь, половецкий табор, пленение Игоря. Обида оттого, что Игорь пленен. Честь выше жизни. Это вы хотели сказать детям, Мария Кирилловна?
- Да, - впервые вымолвила слово Маша.
- Неужели дети не поняли?
- Как могли они не понять!
- Что же мы обсуждаем? Федор Иванович, что мы обсуждаем? - с гневом спросила Анастасия Дмитриевна.
Директор развел руками и отчего-то только теперь шагнул к столу и сел лицом к учителям.
"По плану намечен доклад Ускова о литературе. Борисов нарушил план", - вертелась на языке Федора Ивановича язвительная реплика. Но он сдержал себя. Говорят другие, и говорят то, что надо. Дурное настроение, с каким директор пришел на совещание, в нем постепенно рассеивалось.
"А с Борисовым нам не работать, - подумал он. - Ничего не поделаешь, теперь окончательно ясно".
- Я отвечаю за учебную работу школы! - патетически восклицал Евгений Борисович. - Я требую неукоснительного выполнения учебного плана. Требую.
- Да. Без плана работать нельзя.
Это сказала Людмила Васильевна, и Евгений Борисович весь снова напрягся, словно гончая на стойке.
